Крепостной Пушкина 2 (СИ) - Берг Ираклий. Страница 49

— Вы итальянец? Мне сразу показалось так по вашему акценту.

— Верно. Но уже полвека как пути мои связаны с Россией.

— Кто же вы, простите за назойливость?

— Раз вы не являетесь дворянином, юноша, значит вы не имеете права настаивать на том, чтобы я представился. — важно заявил человек оттопырив нижнюю губу на габсбургский манер, и сразу рассмеялся. — Какая глупость, не правда ли? Как будто люди созданы нашим творцом не одинаковыми. У всех по две руки и две ноги, по два глаза и два уха. Впрочем, дело здесь не в том. Да, я представлюсь, хотя вы уже угадали. Я действительно граф. Даже дважды. Я граф в России и я граф в Италии. Так сложилась судьба. В России меня зовут Юлий Помпеевич Литте, граф, сенатор и обер-камергер.

— Было не сложно догадаться, что вы не самый обычный смертный, ваша светлость.

— Я попросил милую Долли помочь встретится с вами в приватной обстановке. Как вы думаете, почему?

— Мооу лишь предпологать. Как средство от скуки?

— Скука? Вам ведома скука? Не разочаровывайте меня, юноша. Скучают те кто тратят жизнь зазря. Я никогда так не делал и вам не советую. — с этими словами его сиятельство притянул к себе блюдо с пирогом, с предвкушающим оскалом отрезал добрый кусок и продолжил трапезу.

Степан украдкой взглянул на Долли. Та сидела с невозмутимым видом, словно её нет, не притрагиваясь к еде.

— Считайте что мы участвуем в общей игре. — продолжил граф Литте. — В то время как прочие прячутся там где установлено правилами, мы немножко расширили их и спрятались здесь. В том немало преимуществ. Главное — нас не сможет отыскать здесь никто из тех кто не трактует правила сходным образом. Вы понимаете мою мысль?

— Пытаюсь, ваше сиятельство.

— Эх. Молодёжь. В ваши годы я был много острее. Разве не кажется вам забавным, что мы отделены от прочих всего только стеной? В стене есть дверь. Но никто из них не воспользуется… впрочем, ладно. Вижу, что вы не склонны к аллегориям. Тогда ближе к делу. Вы участвуете в ожидаемом маскараде.

— Простите, ваше сиятельство, вы спрашиваете или утверждаете?

— И то и другое.

— Вы правы. Ответ в обоих случаях — да.

— Отлично. Но кем вы себя видите в этом действии?

— Кем вижу?

— Именно. Кем вы желаете быть?

— Не знаю, уместно ли открываться заранее. Только вам, из чувства глубокого уважения. Я решил быть казаком.

— Нет.

— Отчего нет, позвольте узнать.

— Это не годится. Маскарад — дело серьёзное. К нему нельзя подходить со смехом. Сегодня я видел недовольство на вашем лице, даже отвращение. Это удивило, признаюсь. Чем вы были недовольны? Говорите от сердца, прошу вас.

Степан вздохнул. Потом посмотрел на широкое, открытое, доброе и лукавое лицо итальянца, понял, что хитрить нет особой возможности, и высказался как думал.

— Но позвольте, позвольте! — граф позабыл о еде от изумления. — Вы говорите будто какой-то якобинец!

— При чем здесь якобинство? — в свою очередь растерялся Степан.

— Сущее якобинство и есть. Как можно не любить игры⁈

— Да то детские игры, ваше сиятельство. — втолковывал Степан, вдруг чувствуя, что говорит что-то не то. — Взрослые люди играют как дети.

— А в чем ещё смысл игр? — не понял граф. — Назовите игры подходящие для взрослых, прошу вас.

Степан, что называется, «завис». Действительно, какие?

— Суть любой игры в развлечении, — сжалился граф, видя его затруднение, — вся наша жизнь игра, как говорил один поэт, и был прав. Вот тот же маскарад — разве не игра? Можно подойти к вопросу более глубоко и сказать, что игра это…как сказать по-русски игра внутри игры? Но это не важно. Рад, что вы не якобинец, а просто не подумали.

Возникла пауза. Литте задумался, машинально выстукивая пальцами какой-то марш. Степан ждал. Долли по-прежнему изображала неодушевленный предмет.

— Я бы хотел просить вас об одолжении. — прервал граф молчание.

— Всё что в моих силах, ваше сиятельство.

— В ваших, ваших. Вы явитесь на маскарад в предложенном мною наряде. И учтите — отказа не потерплю.

— Каком же, ваше сиятельство?

— В моём.

— Вашем?

— Да, в моём. В том, в котором я бывало разгуливал во времена нашего лучшего государя.

— Что вы имеете в виду, ваше сиятельство?

— Я был осенен честью стать командором Мальтийского ордена. Лично из рук императора. Более того — я был его поручиком.

Степан улыбнулся. Это не понравилось графу.

— Потрудитесь объяснить, юноша, — сухо процедил он, — какие из моих слов вызвали ваше веселье?

— Мальтийский орден, — слегка смутился Степан, — слышал о том, конечно.

— Что же?

— Государь наш, Павел Петрович, был человек… увлекающийся. И благороднейшей души, которая уравновешивала природную вспыльчивость. Простите, ваше сиятельство, вам то известно безусловно лучше, я говорю лишь с чужих слов.

— Вот как. Что ещё вы о том думаете?

— Ему хотелось видеть всё в лучшем виде чем оно есть. С чужих слов мне известно, что сам государь обладал рыцарским характером, по сути своей являлся рыцарем, чем и объяснима его игра в рыцарей…

— Игра⁈ — вдруг бешено воскликнул итальянец. — Вы сказали игра⁈

Степан замер, ошеломленный подобной вспышкой. Только что перед ним был чудаковатый старик с удивительным аппетитом, как вдруг проявился некто куда более опасный, с горящими огнями глаз.

— Простите, — произнёс Литте, с видимым усилием подавляя гнев, — в том нет вашей вины, я знаю. Но знайте, что государь наш, император и великий магистр ордена, дураком не был. В жизни не видел человека более склонного к рацио, чем покойный государь. Как ныне говорят, он был прагматик. И никогда ни во что не играл. Тем более в рыцарей, что никак не может служить темой для шуток.

В ответ на суровую отповедь из чеканных тяжеловесных слов, сын Афанасиевич решил промолчать. Однако, это не входило в интересы графа, и тот сумел вытащить из «юноши» ещё несколько оскорбительных, по его мнению, отзывов о Павле Петровиче.

— Вы повторяете слова убийц, — заявил Литте, успокоившись, — и вспышка моя, за которую прошу прощения, вызвана именно этим обстоятельством. Да, молодой человек. Псы и убийцы постарались на славу. Их можно даже понять — рыцарство, его идеалы, им недоступные, проще назвать игрой, чем заглянуть в самих себя.

«Если государь не играл, а действительно верил во всё это, то ещё хуже.» — подумал Степан.

Третий сын маркиза Гамбино, граф Литта не то чтобы любил Россию, скорее можно сказать, что ему было не на что пожаловаться как человеку благородному и справедливому. Оказавшись в царстве северных варваров, он был обласкан Великой императрицей и двором. Последующий государь вознес его на высоту. Следующий за ним… впрочем, обо всем по-порядку.

Джулио Ренато действительно обучался у иезуитов, после чего был отправлен «на жизнь», как говорили в Италии, в затухающий Мальтийский орден. Выбора особо не было: согласно традиции титул и земли наследовал старший сын и наследник предыдущего маркиза, прочие сыновья устраивались по мере возможности. Среднему досталась попытка именуемая «Рим», младшему же выдали одну из галер древнего ордена и положение командора. Не так и плохо! Батюшка их, маркиз Гамбино и по совместительству генеральный комиссар австрийской армии, заботился о детях как мог.

Выбор отца оказался весьма дальновиден. В Средиземноморье уже объявлялись русские, славно воевали и чудили, затем уходили, но маркиз чувствовал, что они попробуют вернуться вновь. Новая сила — новые возможности.

— На варваров надейся, но сам не зевай! — произнёс он однажды, запечатывая фамильным перстнем письмо к Великому Магистру. Тот изучил послание, пожал плечами и отправил молодого Джулио в Россию, как «опытного моряка». Он и сам подумывал о том же самом. Сближение России и ордена уже началось. Как положено новичкам, русские первым делом объявили, что явились влекомые одной единственной и благородной целью, а именно борьбой с турками. Французы были недовольны, очень недовольны. Остальные сделали вид, что поверили. Орден пошёл далее прочих, Магистр чуял в том удачу и спасение. Русским были переданы все имеющиеся лоции Средиземного моря и горячее пожелание совместной борьбы хоть с турками, хоть…нет, пока лишь с турками. В переговорах принимал участие и молодой Джулио.