Самая хитрая рыба - Михалкова Елена Ивановна. Страница 2

Потревоженная воронья стая снялась с тополя и принялась, каркая, кружить над поселком.

Лиса!

Я побежала очень быстро – о, только попыталась! Один рывок, и лодыжку пронзила боль. Я схватилась за перила, чтобы не упасть, добралась до калитки, подволакивая ногу, и поковыляла к коттеджу напротив. Выстрел был один – вот о чем я думала. Антон Мансуров – не тот человек, чтобы удержаться от второго, если зверь бежит прочь. Это означало, что ему хватило и одного.

– Анна Сергеевна!

Я обернулась, чуть не плача, и увидела Яна Прудникова.

– Что с вашей ногой? Вы знаете, кто стрелял?

– Мансуров… лису…

Ян Валерьевич не из тех людей, которым приходится объяснять дважды. Он подхватил меня под руку и усадил на скамейку перед палисадником.

– Ждите здесь. Я все выясню.

У дороги растет пышный куст жимолости. Он закрывал мне обзор, и пришлось полагаться на слух.

Шелест травы, трель звонка, испуганный женский голос и неожиданно жесткий – Прудникова.

Невдалеке из песчаного смерча возникла Ирина Тетерина. Она – рой разъяренных пчел в обличье невзрачной полноватой женщины средних лет, бывшего преподавателя по игре на фортепиано, растерявшего всех учеников. Если мир фальшивит, Тетерина лупит его линейкой по пальцам, пока тот не возьмется за ум. Не люблю ее: она криклива, чудовищно самодовольна и по большому счету неумна, однако сейчас я была рада ей как никогда.

– Это вы стреляли? – накинулась она на меня.

– Побойтесь бога, Ирина Юрьевна. Стреляли у Мансуровых. Кажется, в лису.

Она ринулась к коттеджу, и пронзительный голос разнесся над улицей, перекрывая вороний грай.

– …как вы смеете… нарушение режима… обеспечение тишины силами всех жителей…

– А чего вы мне выговариваете, как мальчишке! – Это уже Мансуров.

Я невольно усмехнулась. Вот перед нами человек, выпустивший наружу ядовитых пчел! Старожил не сделал бы такой ошибки.

– Вы и есть мальчишка! Не смейте перебивать меня, я не договорила! Вы знаете, с кем разговариваете? Вы здесь никто… как влетели, так и вылетите! …добьемся на собрании… прецеденты… невероятная наглость…

Перекричать или переспорить Тетерину невозможно. Каждое слово ее ввинчивается в вас и жалит, пока вы бестолково отмахиваетесь и пытаетесь найти способ остановить это безумие.

– …четыре почетных грамоты от мэрии! – ярилась Тетерина. – Благодарность от родителей…

О, перешла к заслугам перед отечеством. Бегите, господин Мансуров, бегите.

Рядом со мной опустился на скамейку Прудников.

– Живая, – сказал он, отвечая на невысказанный вопрос. – Я отведу вас в дом, Анна Сергеевна.

– Ерунда!

– Если не жалеете себя, пожалейте мои уши.

Даже сквозь закрытые окна было слышно, как Ирина Юрьевна отчитывает супружескую чету.

– Вы уверены, что лиса спаслась? – спросила я.

– Абсолютно. Его жена закричала и спугнула зверя. Стрелок был очень недоволен.

– Что вы ему сказали?

Прудников махнул рукой.

– Пустое! На ногу наступать можете?

– Могу. Мне уже лучше, честное слово.

Это была правда. Как только я услышала, что выстрел не поразил цель, боль ослабла.

– Какой отвратительный человек! – вырвалось у меня.

– Но чем ему досадила лисица?

– В том-то и дело, что ничем. Мансурову взбрело в голову, что она бешеная.

– Если смотреть на вещи непредвзято, в этом есть зерно истины, – согласился Прудников. – Здоровые лисы крайне редко выходят к людям, наша – удивительное исключение. Откровенно говоря, я подозреваю, что это не лесной зверь. Возможно, она жила в клетке у кого-то на даче, а потом сбежала и теперь бродит неподалеку от человеческого жилья.

– Надеюсь, он не начнет снова палить в нее, – пробормотала я, думая о своем. – А вдруг она больше не придет?

– Придет, – успокоил Прудников.

Он оказался прав. Лиса появилась на третий день. Будто услышав мою тревогу, вышла из леса с нашей стороны, постояла с полминуты – и вновь исчезла в зарослях.

Радость от ее возвращения меркла при мысли, что Мансуров не оставит ее в покое. Такие люди не терпят поражения. Меня не лишили моего маленького друга, но теперь все наше общение было отравлено страхом.

Я говорю «наше общение», прекрасно сознавая, как комично звучат мои слова. Лиса знать не знает о моем существовании.

Иное дело – кот!

Когда-то у меня был свой кот. Его давно нет, а я все не могу избавиться от привычки прятать шнурки внутрь ботинок и отодвигать тарелки от края стола.

У него часто выпадали усы, и я находила на полу длинные белые стрелы. Недавно заметила под креслом одну такую и обрадовалась – кот приходил! – забыв на мгновение, что он умер четыре года назад.

Конечно, это оказался просто высохший стебелек, вдруг просиявший в солнечном луче.

Мне хочется думать, что ушедшие любимые иногда посылают нам весточки. У них там сложности со связью, они вынуждены обходить главного ангела по цензуре, и потому их послания бывают загадочны и мало напоминают письма. Но тот, кому адресовано, поймет. «Мне хорошо здесь, я по-прежнему усат и прекрасен, не скучай, не плачь, не плачь».

Я сохранила стебелек на полке.

В начале весны на моем пороге объявился гость. Безухий бродяга с жилистым телом и совиными глазами. Он сидел под кустом чубушника, когда я вышла с мусорным ведром, и канул в темноту, едва я шагнула к нему. Но вечером снова возник на крыльце. Длинный, как у ящерицы, хвост свисал с перил. Кот горбился и смотрел исподлобья.

Я вынесла ему овсяной каши, в которую покрошила курятину. Бродяга дождался, пока я отойду, и с рычанием ринулся в миску, как коршун на добычу.

С тех пор он наведывается раз в пару дней.

Я не стала придумывать ему кличку. Мы даем имена, чтобы присвоить того, кто их носит, сделать частью своей жизни. Дожив до семидесяти, я пришла к тому, чтобы дать не только себе свободу от других, но и другим свободу от себя. Пусть даже этот кто-то – всего лишь бездомный кот.

Между коттеджем Мансуровых и соседним есть тропа, выводящая к лесу. Каждый день, если позволяет погода, я хожу этим путем. Сперва вдоль забора меня встречают одичавшая малина, полынь и светло-желтые мордочки львиного зева под ногами, чуть поодаль – душистая земляника. Идешь – и долговязый дудник распахивает над головой белые зонтики, возле которых вьется безобидная мошкара, а мышиный горошек, обвивший штакетник, кивает синими головками. На опушке пламенеет одинокий куст барбариса, дозорный на границе лесных владений. А за ним – просторная дубрава, где заросли сныти в тенистых овражках, и папоротники, и лещина с гроздьями молочных орехов и тяжелыми, как рыбачья сеть, паутинами.

Ах да, и клещи.

В среду утром я выпила свой чай с булочкой, дошла до тропы и в недоумении остановилась. Проход между заборами был перегорожен оцинкованным профнастилом.

– Стучать не надо! – громко отозвались с крыльца.

Поверх забора на меня смотрел Антон Мансуров.

– Это ваших рук дело? – растерянно спросила я.

– Надоело, что все таскаются мимо. – Он спустился и подошел к приоткрытой калитке. – Все же любопытные! Всем поглядеть надо, что у нас в саду. А мне, может, голышом гулять хочется.

– Но это не ваша территория! Это общественная! Такой же проход есть возле Тетериных, спросите у любого, вам скажут…

– А мне зачем спрашивать? – Мансуров искренне удивился. – Кому не жалко, что на него пялятся все кому не лень, тому флаг в руки.

– Так поменяйте забор на сплошной!

– Займусь этим на следующий год. А пока будет так.

На следующий год?

– Послушайте, это вопиющее безобразие, – гневно сказала я. – Вы не имеете права! Я пользуюсь этой тропой каждый день, чтобы выходить напрямую в лес.

Он пожал плечами:

– Пройдете по дороге.

– Но это лишний километр! Мне семьдесят лет, мне тяжело делать крюк…

Мансуров усмехнулся, глядя на меня сверху вниз. Похоже, я его забавляла.