Черное озеро (СИ) - Разумовская К.. Страница 15

– Чего не спишь, малец?

Его и без того грубый голос в полумраке звучит угрожающе. Я потираю шею, разглядывая здоровяка. Его темная кожа ярко контрастирует со светлым постельным бельем. Свалянные в змеек волосы, унизанные бусинками, разметались по подушке. Его ноги почти до половины свесились с небольшой кровати, хоть он и лежит.

– Думаю. – отзываюсь я, чем вызываю тихое хихикание. Нахимов ложится на бок и с выжиданием глядит на меня. Я молчу какое-то время, прежде чем Катунь заговаривает вновь.

– Ты постоянно думаешь.

– Это проблема? – скрещиваю руки на груди. Собеседник задумывается на мгновение дольше обычного. Меня поражает то, что он, кажется, вообще может соображать.

– Да, когда мысли заставляют тебя скисать на глазах.

Катунь отворачивается, накрываясь периной с головой, тем самым оголяя ноги до колен. Это самый высокий человек, которого я когда-либо видел. И финалист конкурса «Самый странный убийца и варвар всех времен и народов Райрисы». Странностей ему и вправду не занимать.

Один из Псов Разумовского – так его знает широкая общественность, осведомленная обо всех ужасах, что Амур сотворил с царевичем. Катунь совсем не похож на злобную гончую. Он веселый и жизнерадостный, пока не берется за ружье. Или лук. Или просто не начинает ломать шеи и откручивать головы, раздавая комичные комментарии. Его шутки смешные, но то, что он делает, когда издевается над своими жертвами – бунт против всех норм морали.

Но мне ли его судить?

Мысли возвращаются к изуродованному телу матери. Пытаюсь отвлечься и перестать ощущать запах разложения, но увязаю в воспоминаниях с головой.

– Расскажи мне.

В голосе Нахимова нет уже привычной мне насмешки. Большие черные глаза уставились с выжиданием.

– Рассказать? Что?

– Тебя что-то мучает. Поделись и станет легче.

Нахимов разминает крепкие руки и хрустит пальцами. На нем нет такого обилия шрамов, как на Звере, но это не мешает ему выглядеть устрашающе.

Как Амур.

Теперь для меня он сообщник и нет повода трепетать всякий раз, боясь произнести его настоящее имя, ставшее за несколько десятилетий нарицательным к беде.

– С чего ты взял?

Катунь устало потирает глаза, прогоняя сон. Он никогда не злится. Во всяком случае, по-настоящему. За годы, что мы провели вместе, вычисляя пути, которыми Алые Плащи водят заключенных, он никогда не срывался. Катунь мог рваться в бой с боевым кличем, а потом ужинать зажаренной на палке белкой, не смыв с себя чужую кровь. И сегодня он крайне терпелив. В отличие от Хастаха.

Катунь хрустит всем, чем только можно: шеей, коленями и даже спиной. Гончая Разумовского разваливается на глазах.

– Может к врачевателю? – пытаюсь сменить тему я. Безуспешно.

– Ты видел нашего штопанного красавчика? – догадываюсь, что речь идет о Амуре. Но «штопанный красавчик» используется ещё и как ругательство, обозначающее подлатанное средство контрацепции, сделанное из кишок. – Это я его шил. Я не врачеватель, но вдруг я попаду в руки к такому же любителю кройки и шитья?

Тело непроизвольно дёргается, а руки покрываются мурашками. Нахимов усмехается, довольный произведенным эффектом.

– Давай так, ты говоришь, что мучает тебя, а я расскажу тебе какой-нибудь свой секрет?

Обреченно опускаю голову. Я ничего не потеряю, если скажу ему. Может, даже узнаю что-то важное.

– Мне снилась мама. – выпаливаю как можно скорее, чтоб не успеть передумать. Нахимов хмурится. На левой брови белеет небольшой шрам.

– Так в чем проблема?

Правая нога трясётся и колено подскакивает. Вверх-вниз. Этого мало, чтобы прекратить нервничать. Катунь бегло оглядывает мою кровать, делая вид, что не замечает того, как я цепляюсь пальцами в матрас, сжимая его до боли в костях.

– Ты не понимаешь.

– Я и не пойму, если ты продолжишь молчать.

Глубоко вдыхаю. Пыль оседает на языке. Начинаю рассказ, пряча глаза за растрепавшимися кудрями:

– Я нашел её тело вниз по течению, в половине дня ходьбы от нашего дома. Ее кожа уже начала вздуваться в теплой воде. Она плавала на мелководье, лицом вниз. Волосы, те, что убийца оставил, солнечными змеями колыхались вокруг.

Поднимаю глаза лишь на пару секунд, но и их хватает, чтобы заметить замершего собеседника. Катунь наклонил голову набок, и даже звякающие змеи из волос недвижимо повисли в затхлом воздухе.

– По бесцветной голой спине и плечам ползали мясные мухи. Помню, как хватал ее за одежду, пытаясь затащить в лодку. Ее блестящие волосы клоками оставались на пальцах, спутывая их меж собой. Я вылез из лодки, оказался по грудь в воде. Когда я перевернул маму, то буквально почувствовал, что значит фраза «сердце споткнулось». Казалось, что мир сам по-себе споткнулся и перевернулся с ног на голову. Они изуродовали её лицо.

Раньше она была так похожа на меня. Как отражение. Произнести это вслух мне не хватило сил.

– Кому это могло быть выгодно? – Нахимов натягивает штаны, игнорируя существование нижнего белья. Отворачиваюсь.

Лучше поздно, чем никогда. Почему он не носит белья?

– Не знаю.

Не то чтобы я не думал над этим вопросом. Думал. И много за все эти годы, но без толку. Мой скудный ум не переваривает ничего больше, чем нотная тетрадь и горстки расчетов.

– Ты не пытался найти убийцу? – буднично интересуется он, застёгивая манжеты на мятой серой рубахе. Как и все вещи она для него немного мала. Ткань обтягивает широкие плечи и крепкие руки.

Руки убийцы.

– Надеюсь, господин Разумовский сможет помочь мне и в этом.

Нахимов замирает на последней пуговице и усмехается своим мыслям. Едва заметно качает головой и, сдавшись под натиском своей невоспитанности ласково тянет:

– Амур из-под земли достанет ответы на все твои вопросы.

Меня удивляют его слова. К Разумовскому у меня всего две просьбы и все, как к поисковому бюро. Найти убийцу матери и сестру, которая может и не существовать. Могут ли его слова значить, что моя сестра кормит червей?

Нахимов затягивает ремни кожаной перевязи. Крепит пару небольших ножен с торчащими из них блестящими ручками. Он не мечется по комнате. Все его движения четко выверены: шаг к стулу, где ранее вечером была бережно оставлена сумка с патронами, три шага к кровати, под которой лежит ружьё.

– Занимательно. Кстати, насчет расплаты… Тебя поселили спать со мной не потому, что я храплю.

Нахимов зевает. Лениво, словно большой старый кот. Не суетится, когда перезаряжает ружье и взвешивает его в руках.

– Почему тогда?

– Потому что под влиянием горючки я могу начать приставать.

Повисает неловкая тишина. Неловкая только для меня. Катунь хихикает, прогуливаясь мимо.

– А причём тут я...?

Когда до меня доходит что он имел ввиду, Катунь игриво подмигивает и скрывается в коридоре. Сглатываю ком в горле и хлопаю влажными ладонями по ногам и груди.

Что я делаю? Ищу следы…инородного вмешательства? Глупость какая.

И всё же тело напрягается и разум вместе с ним. Если бы Нахимов и пристал ко мне, я бы это понял.

Ведь понял бы?

Неопытный в делах любовных я не держал в руках ничего тяжелее свирели. Определять было ли что-либо – дело гиблое. Я просто не знаю, что искать.

Натягиваю ботинки на протертые носки и покидаю спальню. В узком коридоре темно. Этот дом не имеет ничего общего с тем, где я вырос. Южане живут просторнее. В наших хижинах много света и окон, обрамленных воздушными, как морская пена, занавесками. Нам не нужны громоздкие печи, чтобы отапливать дома. Небольшого камина в общей комнате хватает чтобы с лихвой обогреваться весь зимний сезон. Пару лет назад я увидел свой первый снег. Отец часто бывал у северных границ и рассказывал мне о нём. Однажды он даже видел Кроноца из семейства Раннсэльв, властителя Крайнего Севера. Правда, побывать на его землях отцу так и не удалось. Не успел.

Почему Катунь встал с постели без белья?

Проклинаю себя за то, что задаюсь этим вопросом. Опираюсь на стену, дабы не упасть в кромешной тьме коридора. Кухонная арка ослепительно сияет впереди. Когда я вхожу, то не чувствую ничего кроме дыма. Он, туманом, окутал лавки и единственного, кто сидит за столом. Над моими чертежами. Разумовский задумчиво оглядывает бумаги, аккуратно перебирая их в руках. Его темные волосы торчат в стороны, будто он едва проснулся. Или не засыпал. Свежевыбритое лицо сделало его гораздо моложе, чем он казался вчера. Шрамы подчеркивают острые черты лица.