Черное озеро (СИ) - Разумовская К.. Страница 27

Амур вздыхает и огонёк в масляном фонаре вздрагивает. Катунь, изрядно набравшийся, качается на табуретке. Слишком маленькой для такого здоровяка, как он.

– Ты говоришь, что неделю добиралась на повозке с семейной парой, а до этого топала от гор весь день, пока солнце скрывалось в камнях за твоей спиной. Солнце садится на западе, до гор, что окружают Черноград, около недели на лошади, если не гнать её или останавливаться на привал. Но вот переправа через скалы занимает до трёх дней, если двигаться по Торговому Пути. Там пологая тропа между Двумя Носами, извилистая, как змея.

–– Я встретила пару полицаев… на горе… и прокатилась на одном из них по склону… Не так, как могла бы…не то, чтобы мне хотелось. Я летела как птичка и катилась на своём седалище. Не знаю как долго. В вашей «банде» есть врач? Просто рёбра болят адски.

– Потом Идэр тебя посмотрит.

Амур прикрывает глаза. Его грудь размеренно поднимается и опускается.

Задумался или задремал?

Воровка недовольно цокает и возвращается к переводу бумаги и чернил. Инесса перечитывает написанное и с каждым мгновением её лицо становится всё мрачнее.

– Так кто такие Катерина и Константин? Они же не Грехи.

– Они – новые Боги.

– Прикольно. Старые – плохие, найдем новых. Умно.

От кощунства в её тоне мне хочется плеснуть девице в лицо горючкой. Или плюнуть. Вместо этого отставляю тарелку подальше, оберегая себя от соблазна.

– Старые – не плохие. У Катерины и Константина есть способности. Она призывает тепло и повелевает летом, а Константин – холодом и зимой.

Инесса смеётся. Истерично. На темных ресницах, обрамляющих кукольные голубые глаза, появляются слёзы. Заметив раздражение на моём лице, она успокаивается.

– Ты думаешь, я в это поверю? Да никто в это не поверит!

Она специально привлекает его внимание своей дерзостью. Разумовский полюбил меня увидев отмаливающей грехи народа в церкви, а теперь притаскивает это болтливое и наглое нечто к нам.

Амур просто хочет заставить меня ревновать. Это все несерьезно.

Зачем он привел эту сумасшедшую? Не уж то он не мог найти кого-то столь же умелого, но при том не раздражающего?

Амур, хоть и лениво, встаёт на мою защиту:

– Катерина – та ещё богиня. От неё проблем больше, чем от шарлатана Константина.

– Тебе то откуда знать?

Всем своим видом коротышка бросает вызов. Мелкая букашка старается занять как можно больше пространства своим присутствием: говорит громко, ноги задирает на стул.

– Мы знакомы, и они мне должны.

– Как боги могут быть твоими должниками?

Ей каждое слово нужно подвергнуть сомнениям? Разумовский не закипает, как часто это бывало раньше. Он вымученно улыбается, садясь. Синеватые тени засели под его глазами.

– О, я храню пару скелетов из их шкафов у себя.

– Везде-то ты поспел. – бубнит девка, делая записи. Комната погружается в тишину. Катунь катает пряди волос, зажав из между ладонями. Амур вяло стягивает кожаные перчатки и разминает пальцы. Горючка помогает мне расслабиться. Плечи опускаются. Горькая жижа развязывает мой язык.

– У вас что-нибудь было? – шепотом озвучиваю вопрос, издавна меня терзавший. Удивляюсь этому ничуть не меньше присутствующих. Три пары глаз обращены ко мне с явным недоумением. Амур хмурится. Голова становится лёгкой, как пёрышко.

Сама себе придумывала всю эту ересь и переживала, когда поводов для переживаний…

– Было.

Был. Повод для бессонных ночей и вымоченной в слезах подушке всё-таки был.

– Хотел, чтоб перепало божественное благословение, а тебе просто перепало? – не скрывая издевки спрашивает Инесса.

Её веселит происходящее?

К горлу подкатывает желчь. Горькая, как слёзы и страх, что оказался не беспочвенным.

– Заткнись! – взвываю я, схватившись за край стола. То ли горючка, то ли обида выбили почву из-под ног. Пол стал мягким, как едва натянутая простыня, качающимся, как палуба. – Она же знала. Мы были почти что подругами…

Не знаю, сказала ли я это вслух или нет, но оживившееся лицо воровки просияло.

– Все знали, Идэр. – Катунь пожимает плечами и чешет щетину на подбородке. – Дружить с Богами не лучшая идея.

– А спать с ним – лучшая? – на повышенных тонах бросаю я, пряча лицо в ладонях. Инесса вновь хватается за перо.

Какой же глупой я была. Знала же, что Амур не был мне верен полностью. Конечно, не был, он же жил при царе, в окружении придворных дам. Он всегда умел говорить женщинам то, что они хотят услышать. Почему я думала, что Катерина могла противостоять его чарам? Они проводили много времени вместе. Как давно? Почему он посягнул на святыню?

Разумовский встает за спину воровки, деловито оглядывая её записи.

– Забавно. Ты пишешь звуками.

Жмурюсь. Не хватало ещё распускать сопли при всех.

– Что, прости?

– У нас три языка: один для речи, он тесно связан со вторым, на нём проповедуют, третий для письменности.

Теплая ладонь аккуратно касается моего плеча. Рука скользит по предплечью. Катунь всегда меня утешал.

Он всегда был ко мне слишком добр. Я этого не заслужила.

– Века два назад такого не было. Народ был богобоязненнее. Прекрасное было время. – ною я, старательно скрывая дрожь в голосе. Клоунада затянулась и порядком мне поднадоела. Хочется спать, но, прежде чем поднимусь мне стоило бы успокоиться.

– Ремесло куртизанок, зато как улучшилось.

– Два века назад? – изумлённо переспрашивает Инесса. Рука замирает, и я поднимаю заплаканные глаза. Теплая ручонка принадлежит воровке. Она ласково задержалась на локте. Отпрыгиваю от неё, как от огня. Ножка табуретки надламывается, и я оказываюсь на полу.

Богиня тебя побери.

– Ты же не хочешь сказать, что тебе две сотни лет? – Инесса ахает, глядя на наши озадаченные лица. – Больше?! Да вы прикалываетесь!

Она чокнутая. Амур смотрит на неё не скрывая удивления. Разумовский встаёт позади Инессы, опираясь на спинку стула, к которому она совсем недавно была привязана. Он точно положил на нее глаз.

Сердце предательски колет от осознания того, что мой муж ускользает, как песок сквозь пальцы. Как мне жить, зная, что ничего не сделала, дабы исправить свое положение?

– Сколько тебе лет? – щурится девка.

– Явно больше двух сотен, не находишь?

– Я бы сказала, что ты хорошо сохранился, да мама учила, что врать – плохо.

Катунь издаёт смешок, маскируя его под кашель. Это не спасает его от злобного взгляда Амура. Он резко опускает спинку стула, и Инесса чуть не опрокидывает стол. Она вцепляется в руки моего мужа, решающего уронить её или нет.

– Ты ведёшь себя неподобающе. – цедит он, грозно возвышаясь над воровкой.

– Не подобающе для кого? Вы – кучка преступников. Не тебе учить меня морали.

– Амур служил при дворе. – вклинивается Нахимов.

– Кем? Воспитателем?

– Это не имеет значения. – Амур трясёт стул, и Инесса вжимается в спинку. Черные кудри растрепались и торчат во все стороны.

– Не тебе меня воспитывать.

– Она с характером. – констатирую я, в попытках отвлечься от горькой правды.

Катерина – святая. И пусть многие не возлюбили Новых Богов, в честь неё и по сей день воздвигаются церкви. А Амур сумел испоганить и её память.

– Выдрессирую. – Холодно бросает мой муж и глядит на Катуня. Нахимов лениво пожимает плечами. На нём из одежд всё ещё лишь просторные штаны. Отодвигаюсь чуть дальше. Внезапно, сумасшедшая смелеет. Инесса пыхтит и скрещивает руки на груди. Она с испытывающе смеряет Разумовского взглядом, приторно сладко протягивая гласные:

– Ты ничего не сделаешь. У нас же сделка. Или хочешь лишиться пальца, мой сладкий?

***

С полсотни свечей на витиеватых подсвечниках расположились по всему банкетному залу. Огни танцуют между кружащимися парочками, подрагивая в отражении мраморного пола. Два длинных дубовых стола, уставленных алкоголем и едой, тянутся вдоль лазурных стен. От обилия запахов внутренности жалобно сжимаются в животе, умоляя попробовать всё.