Врата чудовищ (СИ) - Богинска Дара. Страница 3

Чонса томно вздохнула и привалилась к плечу Джоланта. Они были одного роста — девушка была высокой и плечистой северянкой. Шестипалая подняла на него мокрые ресницы:

— Понесешь меня на руках, доблестный рыцарь?

Джо отвел шею в сторону от малефики и стеснительно опустил глаза. Это мило, что он все еще смущается, а потом — раз, два, — злится на ее провокации:

— Ну нет. Топай!

Она могла бы оскорбиться, но разыгрывать спектакль не было сил — даже поднять руку, чтобы ткнуть пальцем в белую пустошь перед ними, оказалось тяжело.

— Лима в той стороне?

Гектор не мог оторвать взгляд от её указующего перста. Ему потребовалось трижды моргнуть, чтобы осознать вопрос.

— Д-да, там. Только тут дороги нет, нам придется обойти с другой стороны.

— Прекрасно! — кивнула Чонса, подобрала длинные полы черного шерстяного платья и вступила в сугроб, поглотивший её ногу почти до колена.

Сине-фиолетовый след. Дебби бежала где-то здесь, прижимала к себе несчастное дитя, которое тоже отберут, осквернят, а она не может позволить этому случиться. Чонса мотнула головой, сглатывая горечь.

О, Добрый бог и его Пророк, хотелось надеяться, что Брок и Джо даруют ей быструю и безболезненную смерть.

Западный Бринмор — земля полей и лугов, здесь нет непроходимых лесов и чащ, зато есть топи и чуть дальше, за Лимой, на границе с Соляными Графствами, торфяники. Летом они дымились — в жару испарениями, в невыносимую жару — плотным пепельным чадом. Лимское наводье было царством лис, зайцев, мышей и утопленников. Деревянные мостки уходили в землю раньше, чем успевали положить новые. До того, как брины облагородили эти места, здесь жили степняки, и их следы были стерты не до конца. Примерно в получасе ходьбы Чонса обратила внимание на косо торчащий из земли столб, издали принятый ей за одинокое старое дерево. Идол был испещрен знаками и рисунками. Она оперлась на него рукой, переводя дух, и почувствовала под ладонью угасающее тепло старой веры и резьбу, оформившую глубокие линии в мужской половой орган. Невольно Чонса вспомнила короткий отдых в Аэрне, и не смогла вспомнить лица парнишки-шлюхи. Она запомнила только свою мысль про то, что Джо смотрелся бы не хуже на его месте: с тонкими золотыми цепочками, оттеняющими смуглую кожу, с его тонкой талией, с его жёсткой усмешкой. Она представляла его нежащимся в дорогих шелках и поедающим персики. От этих дум ей стало немного теплее. Славно. Не хватало еще простудиться, в такой-то сырости. В голенища набилось снега, подошвы вымокли в непромерзающей болотной жиже. Спутникам было не легче, но они стоически выносили любые неурядицы пути, лишь несчастный Гектор задыхался, как маленькая собачонка, сброшенная с вышитой подушечки в разгар охоты.

— Ах, мы так скоро, — хрипел он, — до самых Соляных графств дойдем. Госпожа малефика точно не решила нас погубить в топях?

В его ироничном вопросе иронии было с наперсток. Чонса не удержалась от широкой недоброй усмешки, вышло кровожадно, Гектор вздрогнул и его россомашья шубка пошла рябью.

— Вы могли бы остаться в монастыре, — заметил Брок, — И идите сзади. Вы не воин.

— Увы, господин Лима повелел мне проследить за исполнением приговора лично.

— Эта лавочница была так важна?

— Не она, — подала голос Чонса, переставляя ноги, — Девочка, которую лавочница украла. Давайте, милый Гектор. Скрасьте дорогу, расскажите, что здесь происходит.

— Госпожа! — они тронулись в путь, и хриплое «жа-а-а» на выдохе напомнило звук, с которым спускают кузнечные меха. Снег хрустел под ногами громко и влажно. Гектору пришлость повысить голос, и тот стал тоненьким и звенящим. Чонса почувствовала запах его пота: миндальная пудра и розовое масло. Гектор был евнухом, — Клянусь именем Малакия, его милость не мог позволить черному безумию разгуливать по его землям!

— Что за девочка? — непонимающе нахмурился Брок, обернулся к служке, и придержал его, оступившегося, за локоть. Со стороны выглядело по-другому, будто стиснул и подтянул к себе ближе. Чонса давно заметила: все, что говорил старик, звучало как угроза. Всё, что он делал, напоминало прелюдию к насилию. Почувствовав это, Гектор скульнул.

— Его милость в самом деле ожидал гостей. Ах, дражайшие, я не знаю, кого именно, но нам велели готовить покои… Лучшие, что есть в замке.

— Лучшие покои для какой-то девочки? Она что, его выродок?

— Вы что! Его милость — святой человек, он бы никогда не предал свою жену, тем более та недавно родила…

— Ну-ну, — хмуро потянул Брок и крикнул Чонсе, угрюмо продолжающей свой путь во главе процессии, — Ищейка, будь осторожна! Если девочка так важна, лучше бы нам держать ухо востро.

— «Буть остолозна», — тихо передразнила малефика, — А я-то подумала, что ты в кои-то веки волнуешься обо мне…

Всё это не имело никакого значения — болтовня, шутки и неприкрытая ложь Гектора — потому что если Ищейка и умела что-то, так это идти по следу. Ощущение безумия и отчаяния чувствовалось ей так же явственно, как текущий по спине пот.

На север. Да, тут пахнет сильнее.

Шаги скрипели. Снова пошел снег, мокрый и теплый. Рыжеватые отросшие пряди липли к лицу Чонсы, лезли в глаза. Она убирала их за уши, но они все равно освобождались, прямые и тяжелые. В конце концов Шестипалая опустила ресницы и пошла только по запаху.

— Что вы знаете об этой лавочнице? — устав от тишины и звуков пыхтения, спросил Джо.

— Да ничего. Обычная девка. Осталась сиротой, её дядя пригрел под крылышком, заботился, одевал…

— Дочь тоже от его «заботы» появилась? — пропела Чонса. За годы путешествий она всякого насмотрелась. Гектор тоже — не дрогнул, не стал божиться, только тоскливо вздохнул, скорбя о крестьянской нравственности.

— Ах, кто ж теперь скажет… Ни дочери, ни дядьки…

Глаза все еще жгло от белизны, на губах горчило от слез и пота. Чонса зачерпнула снег и растерла себе по лицу, и заметила что-то в десятке метров в стороне. Темнели глубокие мазутные шаги, дальше виднелся долгий росчерк грязи — прямо под ними болото, достаточно вязкое, чтобы женщина с ребенком на руках провалилась по пояс. Следы были запорошены снегом, но Чонса сняла с высохшего зонтика цикуты пучок растрепанных шерстяных ниток. Перетерла в пальцах. Поднесла к носу, сделав глубокий вдох…

— Мамочка… Отведи меня к дяде Лиме.

— Да… Да, конечно. Все что захочешь.

…ругнулась сквозь зубы, так грязно, что на Гекторе задымилась шапка.

— Возвращаемся.

— Но… Ведь…

— Возвращаемся в Рейли, — Чонса передернула плечами, дыбом поднимая шерстяной воротник плаща. — И там, милый Гектор, ты отправишь голубя в Лиму. А мы передохнем и галопом в путь. Черт, как жрать-то хочется…

Чонса сердито пнула снег, засыпая им некрасивое пятно грязи и цепочку шагов.

Брок первый прошел мимо застывшего евнуха, шипя и ругаясь себе под нос. Джо молча развернулся за ним следом, а Чонса задержалась — положила ладонь на плечо Гектора, и тоже пошла, стараясь наступать в уже протоптанные следы.

Если бы Гектор не был толст и лишен выносливости (читай — пунцов от нагрузки, как кровь ягненка на алтаре язычников), он бы побледнел. А так — только открыл глаза шире возможного и его «Ах!» прозвучало карканьем. От страха за своего господина или от того, как легла на его плечо уродливая шестипалая ладонь проклятой девки — кто ж знает?

— Лима… Я правильно понимаю — это название местности, замка и дворянское имя? У картографа было туго с фантазией или у ландграфа богато с самомнением?

— Кто ж знает.

Таверной управляла самая крупная и самая рыжая женщина во всем Бринморе. Руки у нее были огромные, красные, в багровых пятнышках веснушек, а голос звучал ниже и мощнее военного рога. Видимо, из-за своей мощи она совсем не боялась малефику и даже могла поддержать разговор: неумело и скупо, но без стеснения. В общем, Чонса почти влюбилась. Кроме их троих и дородной хозяйки в питейном заведении едва ли мог поместиться кто-то ещё. Видно было, что домишко пусть и был сколочен на совесть, но у совести этой было бедно в кошельке. В столице Чонса видела псарни больше, чем рейльская таверна. У неё даже не было названия! Да и зачем, если на всю деревню есть всего одно заведение, где можно пропустить по чарке.