Книга Мануэля - Кортасар Хулио. Страница 52

– Где тут у тебя бутылка с молоком? – был утренний вопрос Людмилы. – Что ты хочешь – гренки или яичницу?

– Ты совсем чокнутая, – сказал Маркос, удивленно глядя на нее. – Завтрак? Бутылка с молоком? У тебя, деточка, слуховые и молочные галлюцинации, знай, здесь никто никогда никаких бутылок с молоком не оставлял.

– Недавно мне послышалось, вроде постучали бутылкой молока в дверь, этот звук освежает душу, у нас в Кракове так стучат. Надеюсь, ты не потребуешь, чтобы я завтракала горьким мате, эту войну я уже давно выиграла, она стоила мне всех легионов Вара, и я не намерена начинать ее сызнова.

– Здесь, полечка, завтракают кофе, очень черным и в очень большом количестве, чашка за чашкой, да с сигаретами. Если хочешь молока, на углу есть лавка, сгущенное, оно не более противно, чем свежее. Да, где-то у меня должна быть пачка печенья, сейчас поищу.

Первый луч солнца заскользил рядом с кроватью, стал взбираться по ногам. Людмила откинула одеяло – на рассвете было даже прохладно, они оба лениво выползали из клубка тепла и снов, – чтобы рассмотреть живот и бедра Маркоса; след от пинка был достоин подписи Боннара – старинное золото, яркие попугайские оттенки красного и синего. Тебе, наверно, очень больно, такой ушиб не может обойтись просто так / Если я в эту ночь не умер, значит, я бессмертен / Блуп / А ты, кстати, объясни мне, что это за синяк здесь / Положи вот сюда руку, не так, растопырь пальцы, а теперь обожми немного / Ох / Вот видишь / Но тебе не больно / Совесть мучает, да / Нет, если дело и дальше так пойдет, у Лонштейна уж точно будет работа / Почему ты сделал себе обрезание, если ты не еврей / Потому что был болен и, как мне говорили, от этой болезни теряется чувствительность / И ты заметил разницу? / Вначале нет, но это, наверно, потому, что рана еще не зарубцевалась и было очень больно / Какой чудной у вас у мужчин этот орган, никак не привыкну, когда вы ходите по комнате и все хозяйство болтается, мне кажется, это так неудобно, так мешает / Просто ты умираешь от зависти, Фрейд это объяснил, и вот еще, полечка, насчет «органа» это ты сказанула, каждый поймет, что испанский ты изучала по почте / И впрямь это было по почте, только по очень личной почте / Наверно, из уст в уста, как спасают утопленников, но, знаешь, словечки вроде «органа» или «любовного акта», будь добра, оставь для чаепития с монашками / По-твоему, это так уж важно? / Да, потому что слова такого сорта связывают нас с Гадом / Не понимаю / Поймешь, полечка, ты вроде моего друга, он никак не придет в себя после доклада об онанизме, которым его угостил Лонштейн / А кстати, ты почему говоришь «онанизм», блуп? / Есть, в самое яблочко, сказал, рассмеявшись, Маркос, видишь, как следит за нами Гад, от него, трудно увильнуть, однако надо это сделать, полечка, если мы будем бояться в этой области и во многих других, никуда мы не придем / Вот и видно, что тебе не то тридцать, не то сорок, нынешним юнцам плевать на это, все тонкости вмиг устарели, они любятся, не думая о словах, которые нас парализуют, они хохочут над такими проблемами / Мы это знаем, полечка, но получается так, что дела вроде Бучи не они делают, они чересчур поглощены фестивалями и жизнью хиппи или тем, как добраться до Катманду, они-то и будут нашими наследниками, если нам удастся перевернуть блин, проблема эта извечна и фатальна – старики вроде нас захватывают бронепоезд и идут на смерть в боливийской или бразильской сельве, во всяком случае, в том, что касается руководства, пойми меня правильно, и, значит, проблема эта остается нашей проблемой, не важно, что мальчишки уписываются от смеха, слыша то, что я тебе сказал и что меня заботит; суть в том, что сперва мы сами должны освободиться, чтобы не испортить им похлебку, когда настанет час писать заповеди / Хрен ядреный и ракушка кудрявая, сказала Людмила / Ты это выражение употребляешь на каждом шагу, не знаю, чувству ешь ли ты, что оно изрядно грубое / Андрес и Патрисио сказали, что оно очень стильное / Ты прибереги его для особых случаев, и, кстати, заметь, «хрен» звучит лучше, чем «член», в разговоре людей вроде нас с тобой, и теперь этими словами не стоит злоупотреблять, но при случае, полечка, ты не дрейфь, в конце-то концов, «хрен» славное словечко, более теплое, чем, например, «пенис», это уже прямо из трактата по анатомии, или «мужской член», что всегда напоминает мне о чем-то торжественно академическом. Теперь заметь, что если я в чем-то прав, так это в том, что, употребляя эти словечки, то есть целуя твою ракушку, а не влагалище, мы разбиваем вдрызг другую сторону, сторону Гада, потому что и в языке, полечка, есть свои муравьи-лазутчики, и нам недостаточно сбить спесь с Гадов, если мы останемся узниками системы, – вот теперь в уругвайских, перуанских или буэнос-айресских романах, очень революционных на взгляд извне по своей теме, читаешь, например, что у какой-то девушки сильно волосатая вульва, как будто можно произнести это слово или хотя бы подумать его, не приняв внутренне всю систему, и заметь, что мой друг в конечном итоге доволен беседой с Лонштейном, кое-что он, кажется, себе уяснил, и вдобавок, уж не знаю, как это получше сказать, тебе тоже придется все это понять, не включаясь самой / Блуп, сказала Людмила, на самом-то деле только ребятня непрестанно употребляет сексуальные термины, взрослому они ни к чему / Конечно, полечка, но при случае ты вот это назовешь яички или ядра, и баста, это не лучше и не хуже, чем тестикулы, равно как ракушка очень красивое слово, если подумать, это сама суть картины Боттичелли и, если угодно, всех чувственных и эстетических ассоциаций, и мы трахаемся, ты и я, мы трахаемся, и, когда я читаю, что кто-то там соединяется или совокупляется, я спрашиваю себя, такие же это люди, как мы, или у них есть особые привилегии / Ну и ладно, я это называю «заниматься любовью», так мне больше нравится, и это годится для многих языков и напоминает о важности этого, о таинстве, ведь мы действительно занимаемся этим, бросая вызов смерти, как бы говоря ей, что она вонючая свинья, ну и пока довольно, хочу кофе, пусть без молока, и мне обещали печенье.

– В нашем языке – и не только в Рио-де-ла-Плата – большая проблема это обозначение зада, – размышлял вслух Маркос, глядя на зад Людмилы, которая в свой черед глядела в окно и с восторгом обнаружила напротив скобяную лавку. – Не знаю, полечка, как вы там, у себя, с этим управляетесь, но у нас это вызывает большие споры. Зад – слово родовое, оно также годится как улучшенное и чисто народное обозначение ягодиц, в которых ощущается нечто мясницкое, но главная проблема это анус, термин отвратительный, если они такими бывают.

– Тут напротив скобяная лавка, – сообщила Людмила…

– Нет ты просто потрясающая женщина, – сказал Маркос.

Она не очень-то соображала в столь поздний час после выпитого вина и от усталости все тяжелей повисала на мне, когда мы шли по мосту и я говорил о Фрице Ланге и о мадемуазель Антинее, спрашивая себя, дадут ли нам номер в отеле «Террасе» – мы же бесчемоданные и явно парочка, как сказал бы раввинчик, – но когда старикашка портье узрел уголок пятидесятифранкового билета, самый лучший и, конечно, с ванной, на самом верхнем этаже с балконом, так, мсье, видимо, знает наш отель, разумеется, знаю и рекомендовал его многим друзьям, вы не беспокойтесь, мы уйдем до завтрака и до смены караула, сдачу оставьте себе, а впрочем, и все пятьдесят, только дайте мне самый лучший номер и не забудьте про балкон и про минеральную воду, ах да, и мыло – французская скупость в этих случаях беспредельна, – мыло и полотенца для двоих. Зачем, спросила еще до того, еле шевеля языком, Франсина, лучше возьмем такси, и ты поедешь ко мне, пришлось ей объяснить, мы как раз шли по последнему пролету моста, и я смотрел на балконы отеля, зная, что Франсина не подозревает, что я веду ее туда, в номер с балконом и видом на некий особый город, который хочу ей показать, так будет лучше, детка, время от времени номер в отеле – это мини-терапия; незнакомая мебель, безответственность, поразительный факт, что утром ты уйдешь, оставив все в беспорядке, только вдумайся в эту потаенную метафизику, все в беспорядке, и никто тебя не упрекнет, никто не скажет «да вы просто дурно воспитаны, кто ж это выходит из дому, оставив мыло на ночном столике и полотенце на оконном шпингалете», пойми, что, когда я сплю в твоем доме, я очень боюсь, принимая душ, забрызгать зеркало, вешаю каждую вещь на предназначенный для нее крючок, и все равно я прекрасно помню, как однажды утром ты любезно упрекнула меня, что я перепутал зубные щетки, это, видимо, было для тебя непереносимо.