Привет, Афиноген - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 5

Афиноген Данилов познакомил меня с федулински- ми парапсихологами — скорбными, исступленно жестикулирующими людьми, глядящими на окружающее со снисходительностью мудрецов, познавших некий высший итоговый смысл в системе мироздания.

Их было семеро — молодые люди и пожилая женщина Клавдия Петровна, оседлая цыганка, которая могла дать фору телепатам с мировой славой. Именно под ее взглядом исчезали в воздухе предметы, начиная со спичечных коробков, и особенно юбилейные рубли; не прикасаясь желтыми какими–то усатыми пальцами, она двигала по столу консервные банки и зажигала электрическую лампочку. А уж потушить на расстоянии свечку для нее было так же привычно, как для нас с вами перелистнуть страницу. Я видел эти чудеса и охотно их готов засвидетельствовать перед самим Китайгородским, хотя, знаю, он в этом вопросе непримирим и ни на какие уступки все равно не пойдет.

Главным теоретиком у федулинских телепатов был Сергей Никоненко, непризнанный гений, молодой человек с удивительной даже для меня растрепанностью мыслей и редкостной вулканической сосредоточенностью на собственной персоне. Люди, сомневающиеся в телекинезе, для Никоненко попросту не существовали, он приравнивал их по меньшей мере к врагам отечества и презирал с сумрачной старообрядческой строгостью. Соратников по телепатическому кружку считал олухами и пустозвонами, но терпел, как возможных глашатаев парапсихологической истины. Почти каждое свое высказывание Сергей начинал с фразы: «Вы старайтесь понять, когда я вам говорю…» Причем звучали эти слова с трагической безнадежностью. Слушали его всегда со вниманием и оттенком экзальтации — таково обычное воздействие сильной веры, обоснованной или нет — неважно.

С Клавдией Петровной его соединяла трогательная, нежная дружба. Сергей называл ее ласково «милая Клаша» и, обращаясь к ней, улыбался доверчивой младенческой улыбкой. Даже обычная реприза: «Вы старайтесь понять, когда я вам говорю…», адресованная ей, звучала как признание в уважении и доверии.

Как ни странно, выделял он из серой толпы и Афи- ногена, бывшего своего однокурсника, относя его не к обыкновенным дуракам, а к дуракам перспективным, до которых в принципе, при определенных обстоятельствах, может дойти свет истинного парапсихологическо- го знания.

А мне, честно говоря, всегда хотелось верить в телепатию. Меня не смущает, что от телепатии легко протянуть ниточку к переселению душ, маразматическим домовым и прочим утешительным, забавным вещам. Что тут плохого? В основе телепатии таится причудливое переплетение мудрой надежды на существование непознанных могучих сил души и детской веры в не- скончаемость человеческого «я». Вот ведь в чем штука.

Наверное, я говорю не совсем понятно, это оттого, что сам смутно понимаю вопрос. Понимал бы, не о чем было бы толковать. Дважды два четыре — тут ни прибавишь, ни убавишь. Философы всех времен как раз и рассуждали много о вещах, где не было полной ясности и можно было повернуть дело и так и этак. Тем, собственно, и пробавлялись. И были правы. Человек так уж устроен, что спорит, машет руками до тех пор, пока не наткнется случайно на точную истину. Тут он сразу замолкает, как пораженный громом. Знающий человек робок и застенчив.

Мне рассказывали, как умирал один мудрец, потративший жизнь на доказательства чего–то, так и оставшегося непонятным ему одному. Вокруг его постели, осененной злой болезнью, собрались удрученные родственники и ученики, ждали последних откровений и заветов.

Мудрец нашел в себе силы попрощаться. Он посоветовал любимому внуку надевать зимой шерстяные подштанники, чтобы не застудить почки, а также велел сыну не валять дурака и вложить накопленные деньги в кооператив. С тем, улыбаясь, и отбыл. Истинный мудрец. И так печально похожий на большинство из нас.

Наоборот, дурашливый человек остается самим собой до конца и у вечного предела продолжает пускать пузыри, рассчитывая что–то кому–то растолковать иуре- зонить противников. Суть прогресса в расширении круга незнания, а отнюдь не в том, чтобы поставить все точки над «и».

Заседания телепатического кружка в Федулинске проходили однообразно и не имели никакой особой цели. У кого–нибудь на квартире распивали вечером бу- тылочку–другую винца — обычно сухого и красного, — его предпочитал Никоненко, — вяло болтали о том, о сем, перемывали косточки рутинерам и консерваторам от науки, коих знали поименно. Ядовито обсуждали какой–нибудь очередной журнальный или газетный выпад против парапсихологии. Поговаривали о необходимости надежных связей, доказывали собственный несуществующий приоритет. В общем, мало чем отличались от любого другого кружка молодых ученых.

При мне обязательно заходила речь о литературе; Добрым словом поминали Эдгара По, Гоголя, Достоевского и многих других. Из современных высоко котировались фантасты: Бредбери, Азимов, Ефремов, Стругацкие. Милые ребятки с невинной алчностью неофитов на свой лад перетолковывали самые исследованные сюжеты, а уж там, где имелась возможность передернуть* передергивали не задумываясь.

— Если ты писатель, — с горечью замечал Сергей Никоненко, — постарайся понять, когда я тебе говорю… Возьми Гоголя, его «Вий». Помнишь, там Хома очерчивает вокруг себя магический круг, через который ведьмы проскочить не могут. Сказка, вымысел? Нет, дорогой, все сложнее. Николай Васильевич передал аллегорически народное мудрое восприятие телепатических идей, заложенных еще в библии, в религии, в любой, кстати, религии. У тех же буддистов многие постулаты основаны на вере в материализацию духовных сил человека… Хома взглядом, воображением создает вокруг себя стену, прочнее чем из металла… В народных сказках сплошь и рядом человек внутренним уси^: лием оживляет мертвую природу, заставляет расцве^: тать цветы, усмиряет диких зверей. Создает особого свойства силовые поля, которые, естественно, в сказках имеют иные названия… Если угодно, я скажу прямо. Коллективная интуиция человеческого биологического вида дала ряд блистательных научных идей в этом направлении, но идей чувственных, зашифрованных, воплощенных в языческие образы… Постарайся понять, когда я тебе говорю. Народ не ошибается, потому что не торопится. Народ вынашивает яйцо идеи 1 веками, доводя ее в своем сознании до стадии аксиомы, а потом зачехляет эту идею в игровую сказочную форму.

Эх вы, золотушные догматики–формалисты. Вам бы все тешиться системами доказательств, а давно настала пора прислушаться к своему подсознанию. Боязнь ошибок, страх быть смешным и даром потерять драгоценное время ослепляет вашего брата, ученого сухаря. Ему удобнее и легче выкопать норку в огромной горе научных знаний, возведенной веками до него, и представляется чуть ли не уголовно наказуемой мысль отойти в сторону и начать наслаивать новый свежий бугорок. Любая система конечна, волшебный мир души — безграничен… Парапсихология открывает лазейку в безграничность перспективы. А? Что? Нет, ты постарайся понять, когда я тебе говорю.

Клавдия Петровна в споры не встревала, сидела смирно в уголке и зыркала темными цыганскими глазищами, кокетничала. Стакан ее всегда оказывался пуст. Несколько раз за вечер, я замечал, она с жеманной гримасой подставляла посудину под алую струю, но момента исчезновения напитка не уловил ни разу. Клавдия Петровна не пьянела, не краснела, никак не менялась, но стакан за стаканом исчезал в ней с неукоснительностью смены дня и ночи. Хотя нет, вру. В зависимости от количества выпитого вина она все более сосредоточивалась взглядом на одном Сергее Никоненко.

— Ну–ка, Клаша, милая!.. — кивал он ей наконец. Зажигали обычную толстую свечку и погружались в благоговейное молчание. Клавдия Петровна, рассеянно улыбаясь, встряхивала рукавами широкой блузки и начинала постепенно суживать глаза, что–то пришептывая. В какое–то мгновение из ее глаз на пламя, казалось, высверкивало узкое лезвие, подобное сфокусированному лучу фонарика. Огонь свечи испуганно отрывался от фитиля, зависал в воздухе и… гас, Сергей вскакивал и с почтительным поклоном целовал руку уникальной цыганке.