Утопленница - Кирнан Кейтлин Р.. Страница 17

Как и в случае с моим досье о Красной Шапочке, у меня есть толстая папка с материалами о призраке реки Блэкстоун, в которой есть практически всё, что я смогла разузнать за последние восемь лет. До и после моей встречи с Евой Кэннинг – после двух встреч, если, конечно, их было действительно две. Папка с файлами изначально называлась «Перишэйбл Шиппен», хотя Боткин – единственный, кто приводит версию легенды, где упоминается имя убитой девушки. Я никогда не показывала эту папку Абалин, хотя теперь считаю, что лучше было это сделать. Ещё одна ошибка, которую я совершила, сохранив эту историю в тайне (хотя, конечно, Абалин считала, что раскрыла свою собственную «историю» Евы). Я могла бы составить длинный список подобных ошибок, которые отдалили нас друг от друга. Однажды я скажу: «Если бы я сделала то или это, возможно, мы всё ещё были бы вместе». Это другая, гораздо более коварная разновидность сказок. Очередная грань моего наваждения – то, что я заставила её покинуть меня, – ещё одна составляющая вредоносного мема.

Я вернусь к своей папке и её содержимому после того, как заставлю себя изложить собственную версию подоплёки произошедших событий.

«Женщина в поле – что-то её схватило».

Это строка из книги Чарльза Форта «Ло!», 1931 года издания, которая не выходила у меня из головы уже несколько дней. Она была использована в одной из картин Альбера Перро. Я решила процитировать её здесь, чтобы не забыть. И ещё раз напомню: то, о чём я рассказываю, случилось не во время нашей первой встречи с Евой Кэннинг, а во второй раз. Но теперь-то я этого точно не забуду.

Это произошло в июле, два года и три месяца назад, плюс-минус несколько дней. Ночной порой я ехала в одиночестве по шоссе в Массачусетсе мимо реки Блэкстоун. Той самой ночью я укатила из Провиденса одна, а вернулась обратно уже в сопровождении попутчицы. Думаю, возможно, теперь я готова попробовать изложить в некоем подобии связной истории то, что запомнилось мне о первой версии моей встречи с Евой. Любая история вынужденно является в некотором роде вымыслом, ведь так? Если предполагается, что это рассказ, основанный на реальных фактах, тогда он становится синоптической [41] историей. Я где-то вычитала эту фразу, но не могу, хоть убей, вспомнить, когда и где. Имеется в виду, что «настоящая» история, или то, что мы так называем, может иметь слабое отношение к фактической реальности, поскольку она слишком сложна, чтобы её можно было свести к чему-то столь же жёстко очерченному, как обычное художественное повествование. Это может быть моя история, города, нации, нашей планеты или целой вселенной. Мы можем передать её лишь приблизительно. Что же, именно этим я теперь и займусь. Попытаюсь приблизительно передать картину той ночи 8 июля так откровенно, насколько смогу.

В то же время я всегда буду помнить, что история – рабыня редукционизма.

Рассказывая эту историю, я упрощаю её. Делаю её более прямолинейной. Превращаю её в синодическую [42] историю.

Итак, я перехожу к событиям той ночи. Той самой ночи.

Начнём отсюда.

В тот день я работала до десяти часов вечера, поэтому поехала на «Хонде», поскольку не люблю идти домой с автобусной остановки после наступления темноты. Район Оружейной палаты стал гораздо спокойнее, чем раньше, но лучше перестраховаться, чем потом сожалеть о своей неосмотрительности. Я приехала к себе домой на Уиллоу-стрит, обнаружив, что Абалин сидит на диване со своим ноутбуком и что-то печатает. Пройдя на кухню, я налила себе стакан молока и сделала бутерброд с арахисовым маслом – мне вполне достаточно этого для ужина. Я редко много съедаю за один раз. Наверное, мне привычнее небольшие перекусы. Затем я приношу молоко и блюдце с бутербродом в гостиную, присаживаясь на диван рядом с Абалин.

– Такая чудесная ночь, – говорю я. – Нам стоит куда-нибудь прокатиться. Это прекрасная ночь для поездки.

– Правда? – спрашивает Абалин, отрываясь на мгновение от экрана ноутбука. – Я сегодня не выходила на улицу.

– Зря ты так, – отвечаю я. – Тебе не следует торчать тут безвылазно целыми днями. – Я ещё раз откусываю от бутерброда и смотрю на неё, пережёвывая кусок. Проглотив его и отпив молока, я решаю узнать, что она сейчас пишет.

– Рецензия, – бросает она, но это было и так понятно, а мне бы хотелось услышать более развёрнутый ответ.

Какое-то время, возможно несколько минут, я доедаю свой липкий бутерброд, а она продолжает бить по клавишам. Я решаю больше не пытать её вопросами о поездке, поскольку есть что-то умиротворяющее в спокойном ритме вечера, когда он плавно течёт в направлении ночи. Но затем я делаю ещё одну попытку, которая становится отправной точкой всех последующих событий.

– Нет, Имп, – говорит она, вновь переводя на меня взгляд. – Извини, но у меня горит дедлайн. Мне нужно добить это задание в ближайшую пару часов. Я должна была сдать его ещё вчера. – Она произносит название какой-то игры, и я припоминаю, что видела, как она в неё играла, просто это совершенно стёрлось из моей памяти. – Извини, – снова произносит она.

– Нет, всё в порядке. Без проблем. – Я стараюсь не показывать своего разочарования, но у меня всегда это плохо получалось. Почти всегда это заметно, поэтому, как мне кажется, той ночью она уловила обиженные нотки в моём голосе.

– Знаешь что? – предлагает она. – Почему бы тебе самой не прокатиться? Ты не обязана торчать дома только потому, что мне нужно работать. Может, без меня тебе будет даже лучше. Тишина, покой и все такое.

– Без тебя мне лучше не будет.

Я доедаю бутерброд, запив молоком, и ставлю блюдце с пустым стаканом на пол рядом с диваном.

– Я всё же настаиваю, что ты не должна отказываться из-за меня от поездки. Потом всю неделю обещают дожди.

– Ты уверена? Я имею в виду, нормально ли это будет выглядеть, если я прокачусь без тебя.

– Абсолютно. Я, наверное, ещё даже спать не лягу к тому моменту, когда ты вернёшься, уж больно заковыристая получается рецензия.

Я уверяю её, что буду отсутствовать пару часов самое большее, на что она отвечает:

– Ну, тогда я точно ещё не буду спать, когда ты вернёшься.

Несмотря на её заверения, я чуть было не отказалась от этой идеи. Я ощутила укол тревоги и страха. Внутри меня зашевелились какие-то опасения. Это ощущение не сильно отличалось от того, что я испытывала, когда особенно сильно страдала от приступов арифмомании или в ту ночь, когда заметила в парке монашек-воронов, или в бесчисленном множестве других случаев, когда моё безумие набирало обороты. Доктор Огилви неоднократно говорила, что в подобные моменты я всегда должна прилагать максимум усилий, чтобы идти вперёд, осуществляя то, что собиралась делать, когда меня вдруг настиг приступ страха. Я не должна, утверждала она, позволять иллюзиям, магическому мышлению и неврозам мешать мне жить нормальной, полноценной жизнью. Что подразумевает – не загреметь в сумасшедший дом.

Нормальность – это горькая пилюля, которую мы не хотим принимать.

Имп сама не уверена, что означает эта фраза. Просто эта мысль пришла ей в голову, и она решила записать её, чтобы не забыть.

Мне не нравится этот язык, сухой жаргон из области психиатрии и психологии. Такие слова, как «созависимость» и «нормальность», фразы вроде «магического мышления». Они беспокоят меня гораздо сильнее, чем «сумасшествие» и «безумие». Поэтому я скажу иначе: укол тревоги и страха.

Тем не менее я почти готова отказаться от своей идеи с поездкой. Вместо этого я склоняюсь к мысли посидеть с книгой, которую начала читать, или отправиться в свою студию, чтобы поработать над картиной, которую я всё никак не могу закончить.