Одиссея генерала Яхонтова - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 53

Он «из компании Керенского»? Но ведь и Верховский был из той же компании, А нынешний советский посол в Англии Майский некогда был меньшевиком, даже видным — он был министром комучевского «правительства» в Самаре! Нет, не должно быть возражений. И до войны, еще в своих книгах, и в войну Яхонтов четко определил свою позицию, резко подчеркнул свой полный разрыв с антисоветской эмиграцией. Ольга, разумеется, останется — они, Ортманы, американцы. А он с Мальвиной уедет. Старикам много ли нужно, кое-какие деньги у него есть. Да и подрабатывать они смогут, давая, например, уроки английского языка. Им бы только хоть какую, хоть самую маленькую квартирку недалеко от Невы. Больше он ничего не попросит.

А людям, соседям он сможет смотреть в глаза с чистой совестью. Да, он уехал тогда, в семнадцатом, ничего не поняв, если хотите — бежал. Но оружие на братьев он не поднял. И в победу хоть маленький, но есть и его вклад. Миллионы жертв, но их могло бы быть и было бы больше, если бы не усилия таких, как Яхонтов. И если даже он спас Родине жизнь только одного солдата, сэкономил труд только одного рабочего на оборонном заводе, он и то будет считать оправданным свои усилия. Пусть поздно, пусть летом сорок четвертого, а не в сорок третьем и не в сорок втором, как обещали они вначале, но все же открыли западные союзники второй фронт. Да, конечно, основные силы гитлеровская Германия бросала на Восточный фронт, но все же не все. И не только ради вежливости говорил Сталин осенью 1943 года британскому министру иностранных дел Идену: «Мы не развили бы такого наступления, если бы немцам не угрожало вторжение на Западе. Уже один страх вторжения, один призрак вторжения не позволяет Гитлеру значительно усиливать свои войска на нашем фронте». И закончил с горечью: «На Западе немцев удерживает только призрак. На нашу же долю выпало более трудное дело».

Фильм «Парад Победы» москвичи ожидали, в день премьеры с утра выстраиваясь в очереди у кинотеатров. На следующий день фильм посмотрел Яхонтов — в просмотровом зале нью-йоркской телестудии, закупившей фильм и срочно доставившей его в Штаты. Владелец телекомпании был из числа знакомых Виктора Александровича по клубу. Он и пригласил его на просмотр, разрешив привести с собой нескольких друзей. Фильм пришлось прокрутить дважды по просьбе этих странных русских. Нет, не мог понять телевизионный магнат, что творилось в душе старого русского офицера на этом просмотре. Одна музыка чего стоила — только военный мог оценить изысканность ее подбора. Какими прекрасными казались ему лица солдат, офицеров и генералов. А маршалы — Жуков на белом коне, Рокоссовский на вороном. А потом они стояли, переговариваясь, улыбаясь друг другу и войскам, на трибуне Мавзолея, а с ними другие прославленные маршалы, молодые лица которых стали такими знакомыми, такими родными за годы войны.

Маршалы — о миг торжества! — стояли на трибуне Мавзолея, а по Красной площади шли чудо-богатыри, шли солдаты победы. Кадровый военный, человек, много размышлений отдавший военным проблемам, Яхонтов хорошо понимал, что солдат, отстоявших Сталинград, измотавших врага под Смоленском, форсировавших Днепр и Вислу, здесь практически нет. Они — там, в земле Сталинграда и Смоленска, они зарыты на берегах Днепра и Вислы. На парадах проходят не те солдаты, в честь которых парады устраиваются. Те солдаты — мертвы. Но вечно живы знамена победоносных полков, которые сейчас проносят по Красной площади. Даже если полегли все солдаты до одного — живы полки! И наоборот. Пусть где-то в Германии жизнью спрятавшихся в нору крыс, жизнью забившихся в щель тараканов живы уцелевшие вояки из дивизии «Адольф Гитлер» или «Мертвая голова», пусть. Мертвы те дивизии. Их имена преданы проклятию, их знамена безупречной режиссурой Сергея Герасимова брошены к подножию Мавзолея. Но не наземь, а на специальный помост, чтобы не марать священные камин у Кремля. И солдаты особой роты — в перчатках, чтобы не марать рук!

Сзади яхонтовской компании сидела группа американцев. Один из них сказал громко, с усмешкой:

— Смотрите, как неловко держит руку. Значит, верно говорят, что у него был инсульт.

Он имел в виду Сталина. Больше американец ничего не сказал. А Яхонтов и представить не мог, как будут потом на этой студии потрошить ленту, вырывать из нее куски и подло, оскорбительно, провокационно монтировать их с кадрами из других фильмов, прежде всего из гитлеровской кинохроники, в антисоветских передачах. Да, это трудно было предвидеть, но уже тогда, в июне сорок пятого, Яхонтов знал, что он не пойдет в советское посольство с просьбой о возвращении. Знал он это и в незабываемый день ликования — День Победы. Он утвердился в мысли о том, что ему возвращаться пока нельзя, 12 апреля, совсем незадолго до конца войны в Европе, в тот день, когда внезапно умер от кровоизлияния в мозг Франклин Делано Рузвельт и президентом США стал Гарри Соломон Трумэн. А трещину мечта о возвращении на Родину после войны дала еще раньше.

Вскоре после Сталинграда Виктор Александрович разговорился в клубе с приехавшим из Калифорнии профессором Уоско. Оказалось, тот еще совсем молодым человеком бывал на сессиях вильямстаунского института политики (бывал в качестве ассистента одного из маститых его участников). А теперь вот и сам профессор политологии, работает на Совет по международным отношениям, который по-прежнему издает журнал «Фории афферс». Вильямстаунские заседания давно кончились, но подобные институты в Америке никогда не переведутся. Профессор Уоско, по старой памяти числя Яхонтова среди подобных себе, простодушно поведал, о чем «высоколобые» размышляют сейчас, в сорок третьем. Оказалось, размышляют, в общих чертах, на тему о том, как Америка будет переделывать мир после войны.

— Естественно, исходной точкой рассуждения служит социальная стабильность в Штатах, — прихлебывая кофе и пуская в сторону от некурящего собеседника кольца сигарного дыма, говорил профессор Уоско. — Как предпочитают выражаться некоторые специалисты, следует прежде всего обеспечить такое состояние, чтобы было невозможно произвести перераспределение богатства и власти. Замечу в скобках — лично мое мнение, что внутри элиты это неизбежно, но только внутри. Впрочем, это особая тема, не будем отвлекаться. Посмотрим в целом — что нужно, чтобы обеспечить искомое. И знаете, что получается, генерал? Удивительная штука. Для этого в идеальном варианте следует установить американский порядок на всем земном шаре.

— В идеальном, надо полагать, для Штатов?

— Разумеется. Но идеал вряд ли достижим. Я лично не разделяю мнения тех оптимистов, которые надеются на качественное падение русской мощи вследствие военных потерь. Я и мои единомышленники исходим из того, что после войны будет две сверхдержавы — Штаты и Россия. Вывод — в остальной части мира нужно взять максимум. Кстати, генерал, разрабатывается и новая терминология для подобных пока еще умозрительных построений. Это называется планирование на большой территории. Итак, максимум, как мы с вами уже убедились, это весь мир, а минимум — это, разумеется, наше полушарие плюс Британская империя, которая дышит на ладан. Да, совсем забыл — и французские колонии, ведь Франции вряд ли удастся подняться, великой державой ей уже не быть. Это — объективный фактор, — понизил голос Уоско, — но есть и субъективный: ФДР прямо-таки не выносит де Голля…

— Все это любопытно, — осторожно сказал Яхонтов, — но, простите меня, профессор, может быть, во мне звучит голос русской крови… Мне, знаете, странно слышать это сейчас. Гитлера только отогнали за Дон, оккупирована Украина, Белоруссия…

— Дорогой мой генерал, это дело тактиков. А стратеги уже поняли — кампания в России Гитлером проиграна. Им этого достаточно для дальнейшей работы, разве не так?

— Так-то оно так… — неопределенно отозвался Яхонтов, беря себя в руки.

— Мы с вами только что видели за обедом Даллеса, — продолжал политолог. — Возможно, вы знаете, что у этого достойного джентльмена есть брат по имени Аллен. Знаете? Отлично. (Уоско снова понизил голос.) У нас с ним есть кое-какие общие знакомые. Так вот, по словам одного близкого ему человека, после Сталинграда у Аллена переменились так называемые граничные мысли. Я имею в виду границы между сном и явью. Та забота, с которой засыпаешь и с которой просыпаешься. Теперь у Аллена это уже не Германия, это уже Россия…