Грешная женщина - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 30

— Денег не даст, — ответила Елочка.

Я поискал взглядом Раису. Она обнимала за плечи мою маму и что-то нашептывала ей на ухо. Матушкино лицо, похожее на сморщенный поминальный блинок, пьяненькое, пылало алой свечкой. Овдовев, она, конечно, долго не протянет. Гостей за столом было немного, как немного было и провожающих на кладбище, — человек пятнадцать. Большинство свои: какая-то близкая и дальняя родня, тети, дядья, двое стариков с отцовской работы. Они гроб несли вместе с двумя моими племяшами. Ни с кем из них за целый день я не обмолвился и парой слов. Язык не ворочался. Но горя я по-прежнему не чувствовал и все, что положено делать сыну на похоронах отца, проделал почти машинально. С самого утра, когда поехали за ним в морг, я вперемешку с водкой насасывался транквилизаторами и, кажется, проглотил уже пачки две. Довел себя до тупой, блаженной кондиции и теперь клевал носом, с трудом соображая, где я. Помню еще, как Елочка помогла доковылять до раскладушки на кухне. Уже во сне я продолжал разговаривать и пытался доказать, что только подлец способен отоварить ребеночком несовершеннолетнюю девочку. Елочка не возражала, потому что не могла утянуться в мой сон. Зато спустя какое-то время из ниоткуда возникло во мне грозное багряное облако, заполнило дрожью каждую жилочку, и я беспомощно ждал, понимая, что встреча близка. Из яркой глубины, из потустороннего блеска склонился надо мной отец. Он улыбался и был безмятежен.

— Папочка, дорогой, — пискнул я. — Не уходи, останься! Зачем ты умер?

Отворились бледные уста, глухо прозвучал родной голос:

— Не дури, сынок. Как это я умер? Да я живее тебя. Дотронься, убедись.

Страх сковал меня, и я не осмелился протянуть руку…

ДНЕВНИК ТАНИ ПЛАХОВОЙ

(Лето 1987 года)

10 января.С утра поехала к Виктору прощаться. Он все-таки удирает в Австрию. Говорит, что вернется, но я не верю. Да и Бог с ним. После того случая у нас вряд ли могут наладиться нормальные отношения. Дело не в том, что он меня ударил, а потом так униженно просил прощения. Это я понимаю, это ревность. Да и колотушки мне не в диковинку. Просто он совсем другой человек, не тот, к которому я привязалась. Обидно, конечно. Полтора года коту под хвост.

У Виктора сидел этот педик из «Монтаны», Володя, кажется, поэтому прощание у нас получилось скверным. Володя тот еще типчик, я его на дух не переношу. Рыхлый, дерганый, с ядовитыми приколами и постоянно ищет партнера. Не понимаю, что их связывает с Виктором? Деньги, правда, у Володи водятся, но мой Витя не жаден и на чужое не зарится. Я как-то прямо спросила: ты что, Витечка, обслуживаешь, что ли, придурка? Он не обиделся: нет, сказал, не обслуживаю, мы друзья. Теперь-то я не удивляюсь, что у него такие друзья, а тогда, помню, аж поперхнулась. Витенька, кричу, но он же пенек, только и думает, кому бы подставить свою жирную задницу. Понимаю твою злость, сказал Витя, на него не действуют твои чары.

Когда я приехала, они оба были уже под банкой, допивали бутылку виски. Володя стал сразу выпендриваться, говорил ужасные гадости, мой Витечка ему подсюсюкивал — все было мерзко, пошло. Я немного побыла, пригубила рюмку, поцеловала Витеньку в щеку — и ушла. Вот и вся любовь.

11 января.Вечером Алиса потащила в «Звездный». Заказали бутылку шампанского, мороженое. Настроение было гнусное. Пытался примазаться неугомонный Славик из спорткомплекса, еле от него отвязались. Только когда Алиса грубо сказала: «Клади пятьдесят баксов, тогда сиди!» он надулся и ушел. Из своего угла корчил рожи. С ним был еще какой-то толстый грузин в совершенно потрясающем красном пиджаке. Этот грузин тоже нами постепенно заинтересовался, видно, Славик напел, и уже в одиннадцатом часу подгреб и увел Алису. Я одна поехала домой. На душе пусто и капиталы на нуле. Надо все-таки как-то взять себя в руки, активизироваться.

13 января.У Алисы было приключение с грузином. Привез он ее в номер, в «Интурист», напоил «Кахетинским», раздел и уложил в постель. Все без хамства, культурно. Сам сел к телефону и всю ночь обзванивал приятелей. Алиса делала попытки одеться и уйти, но он кричал: «Погоди, детка, через минуту я твой!» Алиса пережила тяжелую ночь. Она решила, что это какой-то особый вид извращения. Сношение с помощью телефона. Под утро задремала, проснулась, а грузина вообще нет в номере.

На столе две сотенных и записка: «Не обижайся, детка, важный дела. В другой раз будем развлекаться. Ашот».

Мы с Алисой пришли к единому мнению, что если бы все клиенты были, как этот грузин, жизнь была бы сносной.

15 января.Два дня валялась, как дура, в постели, даже в магазин не ходила. И ни одного звонка. Все про меня забыли, ну и черт с ними! Одно знаю твердо: обратной дороги нет. Туда, где дрожат над каждой копейкой, где угрюмые женщины в очередях похожи на крыс, а мужчины часами торчат у телика, я не вернусь.

20 января.Неожиданно объявился Питер Зайцман, бизнесмен из ФРГ. Нашему знакомству уже три года, наезжает он в Москву регулярно, раз в два-три месяца, и один вечер обязательно проводит со мной. Обыкновенно мы ужинаем в ресторане (на мой выбор), потом едем ко мне. Питеру далеко за пятьдесят, но он обаятельный господин. Предупредительный, деликатный. К сожалению, тучноват и потому храпит во сне, как недорезанный. Секс имеет для него второстепенное значение, он любит, когда женщина отдается покорно, без излишних трепыханий, и уж совсем не выносит новомодных эротических фантазий. В Лейпциге у него жена и трое детей; перед тем как лечь в постель, мы обязательно разглядываем серию очередных семейных фотографий. Его старший сын, Фридрих, — профессиональный фотограф. Меня он называет — «моя прекрасная русская леди». При каждой встрече приходит в неописуемый восторг от моего действительно приличного немецкого. Питер давно и настойчиво приглашает погостить у него на загородной вилле, беря на себя, естественно, все расходы, но я с загадочным видом отказываюсь, понимая, что больше трех дней все равно с ним не выдержу, сдохну от скуки.

В этот раз я приготовила ужин сама: сходила на рынок и на последние гроши купила свиных отбивных, зелени и бутылку хорошего красного вина для подливы. Питер остался доволен. Разомлев от горячего мяса и коньяка, чуть не уснул в кресле. Я еле дотащила его до постели. Туша ничего себе: килограммов сто пятьдесят. Попытки заняться любовью ни к чему не привели, хотя он старательно пыхтел и делал вид, что сейчас пронзит меня насквозь.

Чтоб сгладить неловкость, Питер придумал такой комплимент:

— Ты есть самая хорошая жена, о которой я мечтал.

Мне было грустно это слышать.

Утром я помогла ему принять душ, напоила кофе и проводила до лифта. Вместо обычных двухсот он оставил пятьсот марок.

21 января.Приходила Клавдия Семеновна за арендной платой. Как всегда, без звонка, в надежде застукать с клиентом. Но ей не везет. За весь год, что я снимаю квартиру, только раз «поймала» Виктора, но он сумел ее очаровать и убедил, что мы вот-вот поженимся. Все же после того случая она сразу увеличила плату на сто рублей.

Клавдия Семеновна — вдовица шестидесяти пяти лет, была замужем, как она говорит, за большим человеком и старательно изображает из себя светскую даму, но на самом деле это обыкновенная мелкая сучонка, да еще вдобавок без царя в голове. Каждая встреча с ней для меня испытание, потому что я вынуждена ее ублажать, а это непросто. В течение двух часов, не меньше, угощаю ее вином, пирожными, кофе и выслушиваю несусветный бабий бред. Вчера она разглагольствовала на тему, как ей, благородной, трудно жить среди всякого дерьма. Вот образчик: «Нельзя людям делать добро, обязательно злом отплатят. Озверели все от безделья, и каждый норовит себе чего-то урвать. А потому что нет культуры. С нашим народом без палки нельзя. Вот я по себе сужу. У меня сосед пьяница пропащий, алкоголик, сколько раз его выручала. Приползет утром, еле дышит: «Клавочка, родная, последний разочек, дай чирик! До аванса». Ну, сунешь ему, лечись, не жалко. И какая была его благодарность, этого отребья рода человеческого? Прихожу как-то утром из магазина, и во всю дверь черной краской: «Здесь живет пиявка». Ну и матом нехорошо написано. Я сразу в милицию, у меня там сержант знакомый, указала на соседа, его взяли, допросили. Признался! Я его потом спрашиваю: зачем ты так. Митя, нахулиганил, разве я тебя не поощряла? Смотрит в пол, гаденыш, и молчит. Думаешь, совестно ему? Если бы. Напугали в отделении, поучили маленько, вот и притих. Это маленький житейский пример, но очень характерный. Наш народ признает только силу. Горбачев, спаси его Христос, объявил свободу, лучше бы плетей заготовил побольше. Русскому мужику дай свободу, он от радости собственный дом подожжет. Потому что невежество, дикость. Был прежде царь, были дворяне, держали народ в рамках, работать заставляли, а теперь что? Даже при коммунистах, будь они прокляты, какой-то страх был, а теперь? Вот возьми немецкую нацию…»