Грешная женщина - Афанасьев Анатолий Владимирович. Страница 55

В узкой, в форме пенала, комнатенке, подобной белому гробу, Алеша лежал один, но вид у него был ужасен. Несколько мгновений понадобилось Губину, чтобы признать в синюшной кукле, запеленутой в тугой кокон, своего лютого, насмешливого, стремительного обидчика. Эти утраченные мгновения затормозили цикл атаки. Алеша не спал, его глаза на безбровом и безгубом лице были повернуты к дверям, и в отличие от Губина он сразу узнал врага.

— Пришел добить? — спросил он утвердительно. — Долго же собирался. Будешь душить или перышком? Давай действуй, а то скоро врач придет. Сделай милость, освободи от земных хлопот.

Губин прикрыл дверь, шагнул вперед и навис над жертвой. Ему нужно было увидеть отчаяние в глазах жертвы, иначе они не поквитаются.

— Нет, — сказал Алеша, — потехи не будет. И не надейся.

Губин был воином, но к людям относился, как к мусору. Большинство из них соответствовало его представлению. Редко он ошибался, но ошибки приводили его в замешательство. Холодное достоинство, которое излучал нелепый марлевый кокон с блестящими глазами, его озадачило.

— Куда спешишь? — спросил он. — Оттуда возврата нету. Там уже не популяешь из револьверчика в безоружного.

— Не отвлекайся, — бесцветные губы Алеши чуть порозовели. — Хочешь языком почесать, приходи в другой раз.

— Другого раза не будет.

— Щенок, — усмехнулся Алеша. — Какой же ты самоуверенный, поганый, безродный щенок. Жалею, что не взял тогда немного правее.

Если он рассчитывал разозлить Губина, то достиг обратного результата. С опозданием Миша Губин осознал, что препятствие, которого не ожидал встретить, уже возникло и преодолеть его будет не просто. Препятствием оказалась не чужая сила, а чумовое состояние жертвы, как бы упоенно стремящейся на заклание. Он присел на краешек кровати, небрежно передвинув марлевый кокон к стенке, при этом в коконе что-то мокро хлюпнуло.

— Тебе что же, так не терпится подохнуть?

— Подохнешь ты, собака, — объяснил Алеша. — Такие, как я, уходят лунной тропой.

Точно светом озарило утомленный мозг воина. Пароль был произнесен. Или этот подлый стрелок коварен, как дьявол, и ведет хитроумную схватку за свою подлую душонку, или он брат ему, и тогда выходит, Губин пришел убить брата своего. Следовало немедленно разгадать эту загадку. Губин ощутил свирепое головокружение с цветными кругами в глазах, и правый бок накалился. Времени, конечно, у него было в обрез.

— Ты не трус, вижу, — заговорил он с неожиданно миролюбивой интонацией. — Скажи, из-за чего рисковал? Неужто из-за сопливой девчонки?

— Тебя Елизар что, побеседовать со мной послал? Да я срать хотел на всю вашу кодлу. Уж поверь, на твоем месте я бы не медлил. Или ручонки дрожат?

Свой крохотный шанс уцелеть Алеша терпеливо раскручивал в одну сторону, преодолевая большую истому рассудка. Что Губин ему брат, он понял раньше его, но что это меняло? Мало ли кто кому брат, а кто сват. За долгие лагерные годы он нагляделся всякого и видел, как не только брат в охотку мочил брата за пачку сигарет, за миску гнилой похлебки, но и мать остервенело топила в сортирном очке своего визгливого птенца, если тот становился ей слишком большой обузой. Но в отличие от Губина Алеша не проникся к человечьему роду черным, нутряным презрением, и спас его сердце от тьмы незабвенный товарищ Федор Кузмич. Он ему показал, какой бывает человек, когда с него спадает лихо земной суеты.

Под дверью началось движение, раздались голоса, и в бокс в сопровождении медсестры быстрым шагом влетел врач, которого звали Петр Устинович, — бойкий и настырный человек лет сорока. Увидя пришельца на кровати больного, он сразу разбух неправдоподобным гневом.

— Что это значит? Кто пропустил?! — оборотился он к растерявшейся девушке в белом халате с размалеванным, смазливым личиком.

— Они же проныривают, разве уследишь, — жалобно залепетала девушка. Миша Губин уже отступил к окну, прикинув с сожалением, что придется вырубать не только шумного детину-врача, но и хлипкую девицу, а в болезненном состоянии он мог не рассчитать и изувечить пигалицу. Он избегал калечить девиц, которые пищат такими голосишками, будто их из материнского чрева извлекли с прищемленным пупком.

— Оставьте его, — немощно попросил Алеша. — Оставьте на пять минут, доктор!

Петр Устинович перевел сердитый взгляд с Алеши на Мишу Губина.

— Вы разве не понимаете, что ему нельзя волноваться?

— Понимаю, — сказал Губин. Но…

— Никаких «но»!.. А вам, милочка, я скоро все равно влеплю выговор. На вашем дежурстве вечно проходной двор. Больного в перевязочную. Вы меня слышите?

— Слышу, Петр Устинович.

Доктор снова обратился к Губину, но видно было, что смягчился:

— Ваш… Кстати, кто он вам?

— Племянник, — сказал Губин.

— Так вот, ваш племянник всего лишь вторые сутки в сознании после тяжелейшей комы. Как можно это не понимать? Светские визиты ему совершенно противопоказаны. И вы тоже, Михайлов… Я, разумеется, рад за вас, но хорохориться пока рановато. Подождем денька три, тогда видно будет.

— Вы не совсем правы, доктор, — отозвался Алеша. — Он сам тяжело болен. Но лечится исключительно мочой. Полведра в день — и никакой язвы. Но своей ему не хватает. Вот и приходится… Где твой горшок, Михаил?

Он все-таки издевается надо мной, подумал Губин. Пора кончать эту комедию. Он отчетливо видел три точки: солнечное сплетение мудилы-врача, хрупкую шейку медсестры и глянцево-восковую височную часть остроумца. Чтобы поразить эти три цели, ему понадобится секунда. Губин глубоко, как на тренировке, вздохнул и на выдохе пошел в наклон, одновременно перенося тяжесть тела на левую ногу. Но это было его последнее осмысленное движение. При резком развороте что-то хрустнуло в ране, огненная боль распластала череп. В забытьи, как на качелях, Губин ткнулся лбом в линолеум. Он ненадолго отключился, но слышал все, что происходило над ним, хотя звуки доносились точно из-за ватной завесы.

— Что такое?! — завопил мудила-врач. — Что с ним? Да помогите же, сестра!

— Ничего страшного, доктор, — успокоил Алеша. — Он эпилептик. Всегда так реагирует на красивых женщин.

Губин почувствовал, как чьи-то руки тянут его вверх, злобно ворохнулся и сел, прислонясь спиной к батарее. Комната малость подрыгалась и утвердилась в прежнем виде. Боль из головы спустилась под ребра. Это было преодолимо.

— Извините, — виновато посмотрел на врача. — Низкое давление. Уже все прошло.

— Прямо детский сад какой-то! — распсиховался Петр Устинович окончательно. — Нам надо за вредность платить, как шахтерам. Если больны, зачем же, прошу прощения, приперлись? Устраивали бы припадки дома. И мочи тут у нас лишней нету.

— Это негуманно, доктор, — укорил его Алеша.

Что-то еще пробормотав себе под нос, Петр Устинович развернулся и строевым шагом покинул палату. Сестра потянулась за ним.

— Михайлова срочно в перевязочную! — грозно донеслось из коридора.

Алеша косил глазом на сидящего под батареей Губина, но все равно плохо его видел, потому что повернуть голову не мог — мешали пластиковые усы. Губин, наоборот, видел Алешу хорошо, но не спешил вставать.

— Щенок ты и есть, — заметил Алеша. — Даже с калекой не справился.

— Почему доктору не выдал?

— Ошибся, — признался Алеша. — Думал, обоих завалишь, не хотел горячить. А ты вон на ногах не стоишь. Или у тебя боевой обычай? Как до драки, сразу на пол? Ты, помнится, и у Елизара на даче все по ковру ползал, недобитка изображал.

— Почему не воспользовался случаем? — вторично спросил Губин. — Ответь честно, не кривляйся. Я не урка.

— Вижу, кто ты. Дешевый Елизаров палач. Скотина, как и он.

— Не ответишь?

— Отвечу, — Алешу давила тошнотворная дремота, как чугунный пресс. Но он и не думал сдаваться. — Мы с тобой одной крови, ты и я.

Миша Губин расстроился: ясноглазый марлевый кокон угадывал его мысли прежде, чем они зарождались в башке. Но все же он чувствовал, что ему подфартило: посреди гнусной круговерти жизни он впервые встретил близкого человека. Его нельзя убивать. Если его убить, придется дальше куковать на белом свете в одиночестве. Губин поднялся на ноги: все в порядке, пол не качается. На Алешу старался не смотреть. Сейчас это лишнее.