Дом Хильди Гуд - Лири Энн. Страница 57

Впрочем, в нашем возрасте все воспринимается уже не так остро. За год мы привыкли к компании друг друга. И мы держали дистанцию, а потом, однажды вечером в конце июня, мы встретились в Кроссинге, и я спросила Фрэнка, что он поделывает.

Как обычно.

Я сказала, что он может прийти на ужин, если хочет. Он хотел.

Впрочем, мы только поужинали. У меня в голове не укладывалось — как я могла вступить в интимные отношения с Фрэнком Гетчеллом. Я подумывала вообще ничего не пить в эту первую ночь, но это выглядело бы как сдача. Как признание того, что он говорил правду о моем питье. Я в состоянии себя контролировать. Контролировать, сколько я пью. Запросто. И хотела доказать это Фрэнку. Буду, как прежде, ежедневно наслаждаться вином, только осторожнее. Умеренность. Умеренность — вот главное. Фрэнки больше ничего не говорил о моем питье. Иногда я чувствовала, что он следит, сколько я пью, хотя не исключено, что мне так только казалось. Лечение ломает. Даже если вы не алкоголик, вас всю жизнь будут преследовать сомнения.

Элиза Ньюболд пыталась лишить меня права продавать дом на Ветреной улице вскоре после похорон Питера — она хотела, чтобы продавала Венди, но у меня был контракт, так что ничего у нее не вышло, и через несколько недель я дом продала.

Я продала его паре из Нью-Йорка. Муж — киноактер. Трое маленьких детишек. По дороге на Ветреную улицу я спросила, что при вело их в Вендовер. Жена сказала, что всегда мечтала жить в маленьком городке Новой Англии. В детстве ей приходилось часто переезжать, и она хотела растить детей в нормальном городке, а не в Нью-Йорке и не в Голливуде.

— Мы хотим, чтобы дети росли в нормальном обществе, где можно пустить корни, — сказала она, как будто можно пустить корни, где захочешь. Она спросила, сколько я тут живу.

— Всю жизнь, — ответила я. — Мои родители тоже выросли в Вендовере, и все предки из этих мест. Моей прабабкой в восьмом поколении была Сара Гуд — одна из ведьм, которых судили в Салеме.

Шутите! Это круто! — воскликнул актер.

— Наверное, ее звали Гуди Гуд, — сказала со смехом жена. — Бедняжка. Неудивительно, что она стала ведьмой.

— Ага! — Я посмеялась вместе с ней.

Когда мы затормозили у дома, муж с женой принялись восторгаться его красотой.

— Прямо у пляжа. Дети, смотрите!

Мы все вышли из машины. Дети остались на берегу, а родители прошли за мной в парадную дверь.

— Люблю старые дома, — сказала жена. — Просто ощущаешь историю этого места.

— Да, в самом деле очаровательно, — согласилась я, стараясь не замечать звуков детского смеха, эхом отдававшегося от голых стен, и игр в прятки, гремевших вокруг нас, пока мы переходили от одной холодной пустой комнаты в другую. Накануне я закатила маленькую вечеринку на одного человека, и в последние недели мне пару раз казалось, что я что-то вижу и слышу в похмелье. Нервы.

— Ав доме есть привидения?.. — тихо спросила жена.

О самоубийстве Питера они не знали, а я не обязана им докладывать. В старых домах люди часто задают подобные вопросы — о привидениях и прочем, и порой трудно понять, какой ответ устроит покупателя. Некоторые не желают жить в доме, где якобы обитает привидение. Другие даже мечтают, чтобы в доме объявился чудесно назойливый дух и было, о чем рассказать гостям за обедом. Но меня озадачил вопрос жены, потому что дом был наполнен звуками — веселыми голосами Элли и Питера; а мгновение назад, на какую-то долю секунды, я, выглянув из окна спальни, увидела нечто вроде привидения. На берегу, глядя в море, стояла молодая женщина, а у ее ног ждала немецкая овчарка. У меня чуть сердце не выпрыгнуло, и я повернулась к гостям — не видят ли они ее тоже. Актер рассматривал потолок, ища следы протечек; жена заглядывала в шкафчики. Снова выглянув в окно, я поняла, что видела всего лишь кучу плавника.

После смерти Питера я лишь раз встретилась с Ребеккой. Она заехала ко мне в офис поболтать. Совсем иная. Спокойная. Она не торопилась, не выглядывала в окно — не Питер ли прошел мимо, не бросала взгляды на потолок — не наверху ли он. Ребекка нашла нового психотерапевта, на этот раз женщину, и получила от нее совет рассказать Брайану о романе с Питером. Это для того, чтобы справиться с утратой, объяснила мне Ребекка. Помочь исцелиться. Не знаю, как это поможет теперь Ребекке, поскольку Брайан прислал ей документы по разводу на следующий же день. И последнее, что я слышала, Ребекка переехала к матери в Виргинию. Они с Брайаном не поднимали шума, скандал по поводу ее романа с Питером не стал достоянием гласности, а я, естественно, ни с кем не говорила по этому поводу, кроме Фрэнка. Судмедэксперт объявил причиной смерти Питера несчастный случай, так что Сэм и Элиза смогли получить страховку, которая, как я слышала, оказалась весьма значительной.

«Я хочу сделать так, чтобы у Элизы и Сэма все было хорошо», — сказал он в то утро на моей кухне, прямо перед тем, как уйти из города, нашего города, в море.

Не навреди. Не навреди другим. Ведь такую клятву дают врачи?

Я так и не простила Ребекку и, наверное, не смогу простить. Я считаю ее виновной в смерти Питера, который в жизни не обидел ни одной живой души; который в свои последние часы устраивал все для семьи, для Ребекки, даже для меня, с этими таблетками и добрыми словами в то безумное утро. Как любой хороший врач приводит дела в порядок перед увольнением, так и Питер позаботился, чтобы у всех все было хорошо, когда он уйдет.

Нет, я не прощу Ребекку, хотя Фрэнк, похоже, не держит на нее зла. И упоминает ее, что, впрочем, случается редко, словно какое-то стихийное бедствие вроде разрушительного урагана, пронесшегося через наш город и оставившего за собой развалины.

«Это было в зиму Ребекки, — говорит он, когда вспоминает что-то из той поры. — Во время Ребекки».

С Ребеккой поддерживает связь Кэсси Дуайт. Пишет ей при случае и обязательно прикладывает фото Джейка — в новом доме в Ньютоне, в новой школе. Мне она недавно тоже прислала снимок в миленькой перламутровой рамочке. Я поставила ее на прикроватной тумбочке. На фото Джейк гладит большого рыжего кота и улыбается.

Молодая Элизабет недавно восхитилась фотографией Джейка и спросила, не мой ли это сын. Признаюсь, мне польстило, что Элизабет сочла меня достаточно молодой, чтобы иметь десятилетнего сына; хотя, если честно, Элизабет пытается соскочить с метамфетамина, у нее осталось всего несколько зубов, и она не всегда четко видит. Все равно приятно. Я рассказала ей немного о Джейке, и о своих дочках, и о маленьком Грейди.

Элизабет живет через две комнаты от меня. Я снова в Хэзелдене. Приехала в конце августа. Ничего такого не случилось, правда. Меня не поймали за вождение в пьяном виде. Я не роняла Грейди и не позорила дочек, нет-нет. И вернулась не из-за слов, которые наговорил мне Фрэнк по поводу моего питья, и не после того, как Тесс заставила меня краснеть во время розысков Джейка. Мои воспоминания об этих маленьких смертях, маленьких муках, вместе с остальными воспоминаниями, накопившимися за мою пьяную жизнь, оказались так сильны и так наполнены стыдом и болью, что гнали меня в подвал каждый день, после того как уходил Фрэнк. А куда мне еще было идти, если честно? Что еще делать?

И я вернулась в Хэзелден. Я продала дом на мысу Грей через три месяца после смерти Питера. Тогда и позвонила. Консультант, которая взяла трубку, вылечившаяся алкоголичка по имени Фрэн, помнила меня.

— Хильди, что случилось? — спросила она.

— Ничего, — ответила я. — Просто готова вернуться.

Хотя кое-что все-таки случилось. Совсем маленькое кое-что; крохотное, по меркам моей истории.

Это было вечером накануне подписания сделки по мысу Грей. Фрэнк объявился у меня без предупреждения. Я тогда пила вино во дворике и сказала что-то ехидное по поводу вида Фрэнка. Он часто приезжал ко мне прямо с работы, покрытый грязью и краской, и это мне не нравилось.

— Мог бы хоть попытаться привести себя в порядок, — сказала я.