"Фантастика 2023-140". Компиялция. Книги 1-18 (СИ) - Коростышевская Татьяна Георгиевна. Страница 75

— Вы учите меня добродетели? Неужели путтана искренни со своими клиентами? Неужели не притворяются?

— Деточка, — фыркнула Олимпия, — мы даем нашим кавалерам ровно то, чего они от нас хотят. Они ждут притворства и получают его.

— А как же любовь?

— И это мы им даем. С тем лишь крошечным отличием, что мы любим не конкретного синьора, оказавшегося в нашей постели, а саму любовь. Мы, в сущности, жрицы Афродиты, допускающие к своим таинствам тех, кто может за это заплатить. Разумеется, есть среди нас те убогие создания, что просто продают свое тело. — Олимпия вздохнула. — Их жизнь безрадостна. Впрочем, порядочные синьоры, исполняющие супружеский долг без любви, ничем от них не отличаются.

Этическая сторона вопроса была любопытной, я пообещала себе поразмыслить об этом на досуге.

— Расскажите мне о мастерстве. Существуют некие приемы, чтоб разжечь страсть, заставить мужчину вожделеть?

— Разумеется. — Олимпия повела плечами, карминные точки описали полукруг. — Танец как язык любви. В нем участвуют груди и бедра. Видела, что вытворяют на площадных представлениях эфиопские танцовщицы?

— Нет, но теперь посмотрю. Песня?

— Голос может привлечь. Но не слащавые рулады, на которые способен любой размалеванный кастрат, а низкие обертона, хрипотца. Всегда подтверждай слово жестом, взгляд — не прямой, искоса, потрогай шею, убери локон за ухо.

Записать было некуда, я запоминала.

— Афродизиаки. Как они действуют?

— Это, в сущности, мухлеж, деточка. Используя их, ты расписываешься в собственной несостоятельности.

— Но им можно противостоять?

— Разумеется. Иногда это непросто. Но человек тем и отличается от животного, что способен обуздывать желания.

В этот момент Олимпия так напомнила мне сестру Аннунциату, что мне пришлось сдерживать смешок.

— Спасибо. Вы очень мне помогли.

— Погоди, деточка. Тебе, наверное, хочется немедленно применить полученные знания?

Я смутилась:

— Еще не время?

— Ну совратишь ты своего тишайшего, дальше что?

Я показала на пальцах. Путтана покраснела и приложила ладони к горящим щекам.

— Существует сотня способов возлежания. Всех я тебе не перескажу, но, по слухам, в библиотеке дворца дожей хранятся восточные трактаты на эту тему.

— Неужели?

— Запоминай. «Избранное от Белой Девы», это хинский, есть еще индийский с мудреным названием, и величайший труд самого Овидия, называемый «Наука любви».

Она еще что-то перечисляла, но после Овидия в моей голове уже ничего не помещалось. Слишком велик был древний мудрец.

— И посмотри анатомические атласы.

— Потому что мужское устройство отличается от женского?

— И поэтому. — Путтана хмыкнула. — О себе тоже не забывай. Если женщина не получает удовлетворения, мужское половинчато.

Кракен меня раздери, как же все сложно! Я попросила уточнить.

— И здесь мы возвращаемся к искренности, — сказала Олимпия. — Брать и давать, вызывать страсть не только в нем, но и в себе, не предлагать, но делиться.

— Вы действительно похожи на жрицу.

— А то! — Мои слова ей явно пришлись по душе. — Возникнут еще вопросы, прогуляйся по набережной Рива дельи Скьявони и спроси любую из девиц в желтых платьях, где найти «Райское местечко».

Олимпия поднялась со скамьи, я тоже встала.

— Еще одно. — Я приблизила лицо так близко к собеседнице, что почти коснулась носом золотистого локона. — Мой супруг бесплоден. Это как-то влияет на способность к… возлежанию?

Кстати, слово «возлежание» звучало почти как привычная «случка», но заставляло меня заливаться краской.

Олимпия отшатнулась, манерно прикрыла рот ладошкой.

— Какое горе, Филомена! Какое невыразимое горе. — Потом фыркнула. — Не будь твой Чезаре бесплоден, где-то третью часть Аквадораты уже заполонили бы черноволосые светлоглазые бастарды тишайшего Муэрто.

И она ушла, покачивая бедрами.

Стронцо Чезаре! Неужели мне придется сжечь всю Аквадорату?

Губернатор островов Треугольника синьор Эдуардо да Риальто был пьян. Впрочем, состояние это с некоторых пор стало для него привычным. Как еще прикажете заглушить невыразимую боль растоптанного честолюбия, попранной гордости, разбитых надежд? Отец был им недоволен. Нет, это слабо сказано. Командор да Риальто презирал своего наследника. Если бы он, по обычаю, орал, призывал на голову болвана громы небесные, даже разломал об его спину очередную дубовую трость, Эдуардо воспринял бы все это стоически.

Но батюшка, когда наследник явился к нему в кабинет на следующий день после эпохального спасения доны догарессы из морских пучин, вздохнул и ядовито процедил:

— Жалкий безмозглый червяк, слабый и бесполезный.

— Меня оговорили!

— Карты, девки, вино.

— Все в прошлом. Я остепенюсь.

— Долги, долги, долги.

— Я покрою их личными средствами.

— Какими средствами, тупой ты идиот? — Командор схватил со стола охапку бумаг и резко бросил ее в сына. — Ты нищий!

Эдуардо, мельком заглянувший в упавшие на ковер документы, опознал в них долговые расписки. Свои.

— Однако, батюшка, — он предусмотрительно переждал вспышку родительского гнева и заговорил, когда патриций рухнул обратно в свое кресло, — моим оправданием может служить…

— Ничего, — перебил командор. — Нет у тебя, болвана, никаких оправданий. И ума нет, и хитрости. Все что есть — это пока еще не испорченная излишествами внешность.

— Этим я пошел в вас, — попытался подольститься Эдуардо.

— Зато прочим — в свою бестолковую мать. Какой удар нанесла мне судьба, какое разочарование…

Наследник да Риальто слегка повеселел. У батюшки за моментами раздражения всегда следовали минуты скорби по упущенным возможностям. Сейчас он отхлебнет вина из бокала, поморщится, будто ощутив во рту уксус, и сообщит, что раздал все необходимые взятки, что на острова Треугольника Эдуардо плыть не придется, а нужно как можно скорее вступить в должность командора малой торговой эскадры, сменив неплохого, но наемного адмирала.

Командор налил себе вина, выпил, смакуя, маленькими глотками, отставил пустой бокал.

— Даю тебе последний шанс, ничтожество.

— Я весь внимание.

— Через две недели в палаццо на острове Риальто мы даем бал, чтоб отпраздновать, — патриций только теперь скривился, — твою эпохальную должность.

— Но позвольте…

— Заткнись. На балу будет присутствовать тишайшая чета.

— Но Филомена…

— Не смей с ней даже заговаривать. Ты и так испортил все, что мог. Все, что от тебя требуется, — быть в нужном месте в указанное время. Догарессу к тебе доставят.

— И что я должен буду предпринять?

— То, что обычно предпринимаешь со своими путтана, идиот! И только попробуй не проявить достаточно страсти! Поддержание нужных слухов стоило мне уже тысячи базантов. Вас с доной Филоменой должны застать в самой недвусмысленной ситуации. Она, как мне доложили, все еще невинна, поэтому постарайся, чтоб на простынях заметили кровь.

— Будет скандал.

— Он сыграет нам на руку. Ты бросишься на колени перед Чезаре, примешь наказание во имя любви, публичную порку, и женишься на разведенке догарессе, чтоб искупить грех.

— Это все?

— На большее ты не способен.

— А губернаторство?

— Если все пройдет так, как я запланировал, Чезаре сам лишит тебя должности.

— А если… Не то чтобы я сомневался в успехе, тем более когда интригу задумывает ваш, батюшка, величайший ум…

— В противном случае отправишься служить на острова Треугольника во славу Аквадораты. До первой ревизии, подозреваю. Зная твои способности, болван, уверен, что губернаторствовать тебе долго не придется. И затем, Эдуардо, когда тебя с позором изгонят, — командор опять налил себе вина и отсалютовал бокалом, — в Аквадорату не возвращайся.

— Как?

— Да как угодно. Наложи на себя руки или попытайся стать пиратом. Мне все равно. Я предпочту считать, что у меня нет сына.