Закон меча - Силлов Дмитрий Олегович "sillov". Страница 27

Я наконец проморгался – и увидел все как есть.

Надо мной навис Добрыня, прижав мои плечи ручищами к широкой лавке. Мои руки и грудь перехлестнули широкие ремни, ими я оказался к той лавке примотан. А правая нога, куда стрела угодила, была согнута в колене, и из нее торчало древко с черным оперением. Стопа той ноги тоже была обмотана ремнями и надежно зафиксирована. И что бы это значило?

– Плохая стрела, – сказал Добрыня. – Отравленная. В конский навоз макнули, а после в мертвечину, и все это на древке засохло. А в теплом мясе размокло. Ну и наконечник печенежий просто насажен на древко. Потянешь – он с него соскочит и в ране останется. Потому терпи, воин. Вина точно не хочешь?

Я вспомнил ту бурду, что попробовал в Черной Боли, и промычал:

– Не…

– И это правильно, – кивнул богатырь. – Воину разум мутить ни к чему. Даже сейчас.

В поле моего зрения появились двое – Илья Муромец и Алена с ножом в руке. Интересно, что дальше будет.

И тут неожиданно Алена поклонилась мне в пояс, а Илья, огладив бороду рукой, произнес:

– Благодарствуем, добрый молодец.

– За… что? – прохрипел я.

– За подвиг твой, – произнес богатырь. – Но об этом после. Потому что сейчас от тебя еще один подвиг потребуется. Стрелу по-простому не достать, придется ногу насквозь проткнуть, наконечник срезать и пустое древко обратно вынуть.

– А поможет? – криво усмехнулся я.

– Не знаю, – покачал головой богатырь. – На все воля Перу… гхммм… в общем, как повезет. Если яд до сердца не дошел, то, может, и выживешь. Готов?

– Ага, – сказал я.

И не сдержал стона, когда богатырь схватился за древко и одним движением пропорол мне ногу насквозь. Черный от крови наконечник, проткнув кожу, показался наружу. Алена быстрым движением его срезала, после чего Илья резко выдернул из меня древко. Видимо, не в первый раз такое делает, сноровка явно присутствовала.

– Быстро – лучше, – прокомментировал богатырь, отбрасывая в сторону окровавленное древко. – А теперь кричи. Так легче.

И, обхватив своими ручищами мою ногу, принялся давить.

Хлестануло знатно из обеих ран, но Илью это не остановило. Он продолжал мять и давить мою ногу, из которой текла кровавая жижа нездорового гнойного оттенка. И я, на одноглазом аспиде видавший такие средневековые методы лечения, реально орал, мечтая снова вырубиться, потому что это было… нет, не больно. Это был экстремальный пушистый енот, который, по ходу, ко мне пришел в виде былинного амбала с руками, похожими на ковши экскаватора.

Наконец вместо гнойной жижи из ноги начала сочиться нормальная кровь, и Илья отпустил мою конечность.

Я, мокрый, как вытащенная из воды лягушка, облегченно выдохнул.

Оказалось, рано радовался.

Алена ловко полоснула ножом по обеим ранам, расширив их, после чего в руках у нее появилась деревянная тарелка, на которой лежали камешки, светящиеся небесной лазурью.

– Хорошие ты живицы принес, свежие, – одобрительно заметил Илья. – Должно помочь.

После чего взял с тарелки несколько кристаллов шамирита… и принялся деловито засовывать их прямо в открытые раны.

Орать я уже не мог – голос сел от предыдущих воплей, потому я только хрипел, чувствуя, как изнутри рвут мое мясо острые края кристаллов. А Илья не останавливался, просовывая их поглубже толстыми пальцами, до тех пор, пока тарелка не опустела.

– Вот теперь и перевязать можно, – сказал богатырь, вытирая окровавленные руки об поданное Аленой расшитое полотенце. – Если до утра не помрешь, то жить будешь.

И ушел.

И я ушел следом за ним.

В небытие, вновь накрывшее меня черным покрывалом.

Очнулся я от ощущения, что рядом кто-то есть.

Бывает такое в лесу у костра: вроде нормально все, ан нет, чуйка заставляет озираться, положив руку на цевье автомата. Ибо точно знаешь: кто-то смотрит на тебя из темноты. Неприятное ощущение беспомощности. Тебя видят, вот он, весь ты на фоне костра, а ты – нет. Что хочешь с тобой делай, так как в девяноста пяти процентах случаев ничего ты в ответ предпринять не сможешь…

Я шевельнулся, шаря рукой в темноте, чтобы найти оружие, и ругая себя, что заснул, не намотав автоматный ремень на руку, но тут кольнуло в ноге выше колена – и я вспомнил все. А вспомнив, осознал, что лежу под одеялом, пованивающим овечьей шерстью, голова на подушке, смахивающей на небольшой мешок, набитый соломой. Подо мной что-то мягкое, типа матраца, стало быть, позаботились. Интересно, как о раненом или как об умирающем? Судя по той гадости, что текла из моей ноги, скорее второе, чем первое.

Но, судя по запахам шерсти, соломы и горелого масла, вроде я пока еще не в Краю вечной войны, то есть кони не двинул. Уже неплохо. Теперь надо бы понять, насколько неплохо все остальное. Или же, наоборот, хреново до невозможности.

Заранее сцепив зубы и сморщив морду в урюк, чтобы не заорать, я пошевелил раненой ногой…

Хммм, зря кривлялся. Неприятное ощущение, конечно, в месте сквозной раны, но в целом терпимо.

И что самое интересное, тело переполняла дурная энергия. Очень хотелось встать и сломать что-нибудь, поддающееся ломке, или поколотить во что-то кулаками. В идеале подошел бы боксерский мешок, на худой конец можно, например, табуретку изувечить, ножки ей отхреначить, чтоб прям с хрустом. Дурное, конечно, желание, но что делать, если колбасит на движуху не по-детски? Боксерский мешок я тут вряд ли найду, осталось выяснить, есть ли в этом глухом средневековье табуретки?

Скрипнула дверь, в темноте заколыхались, приближаясь, три огонька. И над ними – женское лицо, в полумраке и при свете язычков пламени показавшееся мне нереально красивым.

– Очнулся? – негромко спросила Алена. – Я тут, в соседней клети спала. Слышу – ворочаешься. Мож, надо чего?

– Табуретку, – сказал я и тут же мысленно обматерил себя – что несу? Шутник, мля.

– Чего? – не поняла девушка. – Мож, корыто для ночной надобности? Сейчас принесу.

– Погоди, не все так плохо, – сказал я. – Лучше расскажи, что там произошло возле стены. А то я отрубился около ворот и пропустил все самое интересное.

– Конь у тебя хороший, умный, – улыбнулась Алена, и ее улыбка показалась мне самым красивым зрелищем, что я видел в своей жизни. – Дружинники дали залп, сняли ближайших к тебе печенегов, а Илья с Добрыней распахнули ворота, хотя были те, кто их отговаривал. А после, когда конь твой в крепость влетел, захлопнули створки перед носом толпы разъяренных степняков, которых лучники со стен еще положили немало. Гора трупов еще вечером была перед воротами, только к ночи их растащили. Печенеги же поорали еще под стенами, а потом сняли осаду и ушли.

– Хорошо, – кивнул я.

– Хорошо – это как ты бился один со всей ордой, я с башни видела, – улыбнулась девушка. – И люди видели. Если бы не ты, сейчас от заставы одни б головешки остались. Илья, Добрыня и дружинники, конечно, сильные богатыри, но что сделают три десятка человек против целой орды? Варяжко на этот раз всех привел, кого смог собрать. Три хана печенежских ему своих лучших богатуров дали и по тьме воинов в придачу. И если б не ты…

– Что с Варягом? – перебил я девушку.

– В подполе сидит, связанный, – отозвалась Алена. – Утром богатыри решать будут, что с ним делать.

– Ясно, – кивнул я.

И вдруг понял, что ломать табуретки, конечно, полезное занятие, но на самом деле хочу я не этого.

– Ты лучше скажи, как ты? – с беспокойством в голосе проговорила Алена, подходя ближе. – Рана не болит? Мож, нужно чего?

– Нужно, – сказал я. – Очень нужно. Ты даже не представляешь как.

Она пахла козьим молоком, целебными травами и еще чем-то теплым, манящим, умопомрачительным настолько, что, когда она приблизилась, воткнув ночник с тремя лучинами в стену рядом с моим лежбищем, я просто сгреб ее в охапку, повалил и принялся целовать, упиваясь запахом молодого тела, как умирающий от жажды путник, который вдруг нашел в пустыне родник.