Закон оружия - Силлов Дмитрий Олегович "sillov". Страница 58

В мгновение ока мощное каменное здание объяло ревущее пламя. Огонь был настолько сильным, что камни почти тут же начали трескаться от жара и рассыпаться на глазах. Напуганные люди с криками бросились врассыпную, но дракон не преследовал их. Он лишь снова и снова изрыгал из пасти струи огня, наблюдая с высоты за гибелью величественного строения.

Стража на стенах не успела прийти в себя от увиденного, как на месте здания гильдии осталась лишь пылающая воронка – даже фундамент был уничтожен неугасимым огнем. Издав громкий крик, чудовище совершило круг над городом и полетело в сторону горной гряды, которую люди в незапамятные времена прозвали Клыками Дракона. И очевидцы потом долго рассказывали в тавернах, что это был вовсе не торжествующий клекот летающей рептилии, а полный горя вопль человека, который только сейчас осознал потерю самого дорогого, что было у него в жизни.

Эпилог

Он попытался открыть глаза, но с первого раза у него не получилось – веки словно стянула твердая корка. А еще нестерпимо болело все тело, словно по нему долго лупили палками. Осознание боли приходило постепенно: сначала веки, потом лицо, кожа которого словно только что пережила неслабый ожог, потом легкие, казалось, доверху забитые гарью.

Он попытался вдохнуть поглубже – и тут же скорчился в приступе неудержимого кашля. Лицо щекотали травинки, и сквозь боль, пульсирующую во всем теле, сознание все-таки фиксировало происходящее: он катается по земле, мокрой от росы или только что прошедшего дождя. Но помимо этого был еще и запах. Очень знакомый запах запустения, какой бывает на старых пустырях и заброшенных свалках.

Наконец он откашлялся и немного свыкся с болью. Слишком часто приходилось ее испытывать, и его тело уже давно примирилось с ней, научившись правильно реагировать на физические страдания без участия сознания. Бывалые воины говорят, что внутри много повидавшего человека начинает вырабатываться какой-то гормон, который глушит и боль, и последствия физического перенапряжения, и душевные страдания человека, для которого война давно стала даже не профессией, а судьбой. Ветераны утверждают, что без этого гормона смерти любой нормальный человек сойдет с ума меньше чем за сутки. Хотя вполне возможно, что это не что иное, как очередная солдатская байка.

Кашель прекратился, но теперь человек просто лежал на сырой траве, не торопясь открывать глаза. Он уже догадывался, что сейчас увидит, но ему очень не хотелось, чтобы догадка становилась реальностью, от которой потом будет уже никуда не деться. Он тянул эти мгновения темноты, как гурман, смакующий изысканное блюдо и знающий, что ему никогда больше не придется его отведать. Он знал: одно короткое движение век – и старый мир, знакомый и ненавистный, ворвется в его жизнь, словно сезонный ураган, вновь и вновь сметающий на своем пути все живое. Старый, ненужный ему мир, из которого он однажды ушел раз и навсегда для того, чтобы никогда больше сюда не возвращаться…

Но прятаться от реальности никогда не было в его правилах. Поэтому он дал себе еще несколько секунд блаженной темноты – и с усилием разодрал слипшиеся веки.

Свет ударил в глаза. На самом деле он был тусклым и безжизненным, этот солнечный свет, с трудом пробивающийся из-за сплошной пелены свинцовых туч. Но для чувствительных глазных нервов, все еще до конца не восстановившихся после яркой вспышки, этого было вполне достаточно. Сразу захотелось вновь смежить веки, но он не дал себе этого сделать. Мгновения блаженного неведения миновали. Наступило время сурового настоящего.

Он медленно поднялся с сырой земли. Внизу под ногами росла серая, больная трава, чудом выжившая на зараженной земле, а прямо перед ним торчал большой плакат, на котором была начертана надпись, полуразмытая кислотными дождями:

«Увага! Радiацiйна небезпека! ПТЛРВ “Копачi”. Територiя ДСП “Комплекс” м. Чорнобиль, вул. Кiрова, 52. Тел. 5–19–24; 5–24–84. B’їзд на територiю ПТЛРВ без дозволу КАТЕГОРИЧНО ЗАБОРОНЕНО!»

Превозмогая боль во всем теле, он до хруста сжал кулаки. Уж лучше б проклятый Тестомес забросил его в страшный мир Москвы, сожженной ядерной войной. По крайней мере, где-то там, среди полчищ кошмарных мутантов, орд ржавых боевых роботов и обширных территорий, усеянных Полями Смерти и другими опасными ловушками, сейчас находилась та, ради которой стоило жить на свете. Здесь же, в мире ежедневной бессмысленной борьбы за выживание и погони за артефактами у него не было иной альтернативы, кроме как выживать и гоняться за артефактами. То есть быть как все. Как же это страшно порой – быть как все. Особенно когда ты никому не нужен и никто тебя не ждет…

Но в то же время он понимал: все эти мысли есть не что иное, как боль, с которой его тело давно свыклось. Возможно, благодаря гормону смерти, а может быть, оно просто адаптировалось к ней, как привыкает инвалид к фантомным болям на месте давно утраченных конечностей. А это значит, что надо жить несмотря ни на что. И выживать, даже если тебе этого и не очень-то хочется делать.

– Ну, здравствуй, Зона, – скрипнув зубами, произнес Снайпер. – Здравствуй. И будь ты проклята.

Побратим смерти

Ее лицо было прекрасным – и ужасным одновременно.

Почти вся левая половина лица сохранила былую красоту – надменно изогнутая бровь, длинные ресницы, нежная и в то же время упругая кожа… Но это было все, что осталось от прошлого. От той поры, когда одного взгляда юной воительницы было достаточно, чтобы заставить учащенно биться любое мужское сердце – как ее сородича, так и презренного хомо… Все это закончилось разом и навсегда в тот день, когда в их доме появился Проклятый…

Теперь две трети ее тела обтягивала бледная, безжизненная кожа, напоминающая сильно помятый пергамент, на котором, словно ужасные кляксы, расположились обширные черные пятна некроза. От маленьких ушек остались лишь отверстия в голом черепе, а от роскошной пепельной гривы – несколько волосков на костяной расческе… длинных, слегка вьющихся, похожих на тонкие нити, созданные искусным мастером из чистого серебра.

Память о былой роскоши.

Жестокая память…

Девушка, стоящая перед огромным старинным зеркалом, закусила левую половину нижней губы – по прежнему полной, мягкой… но уже вряд ли манящей, ибо это было все, что осталось от нижней половины лица, изуродованного неугасимым огнем. Однако всхлип, готовый вырваться из груди, так и не раздался в стенах комнаты, увешанной оружием предков. Лишь капля крови из прокушенной губы скатилась по подбородку. Но девушка не обратила на нее внимания – с некоторых пор ее перестало заботить очень многое из того, что раньше было важным и нужным. Ныне же все это казалось ничтожными мелочами по сравнению с тем, что она потеряла.

Маска, сработанная на заказ умелым скорняком из кожи младенца-хомо, легла на лицо девушки. Надо отдать должное, мастер постарался на славу. Его изделие оставляло открытой неповрежденную часть лица, надежно скрывая от чужих взглядов то, что было изуродовано огнем. Сложная система ремешков, завязываемых на затылке, надежно закрепляла маску, не давая ей свалиться или сползти вниз даже при активной мимике.

Воительница вздохнула. Чужая кожа, которую мастер сумел сохранить мягкой и нежной, не заменяла собственную, но все же прикрывала жуткие шрамы. Так же, как и обтягивающее трико, создание которого потребовало еще больших усилий. Трудно было найти девушку, чья фигура полностью повторяла бы изгибы великолепного тела. Тем не менее убитый горем отец все-таки нашел рабыню-хомо с необходимыми пропорциями. Скорняк снял с девушки кожу целиком, после чего обработал ее специальным составом из секретных трав, отчего она, помимо природной мягкости, приобрела удивительную эластичность. Теперь в нее можно было влезать, словно в одежду, которая застегивалась спереди на внутренние, почти незаметные крючочки.

Но все-таки чужая кожа – не своя. Долго в ней не походишь. И дело даже не в естественных потребностях, оправление которых тоже предусмотрел умелый мастер-скорняк. Просто жарко было в ней, несмотря на незаметные, микроскопические дырочки, расположенные по всей площади чудо-костюма. Жарко не физически, нет. Просто в нем девушка почему-то еще острее чувствовала свою потерю… И оттого ей часто хотелось рвать на себе ногтями чужую, мертвую кожу, которая благодаря таланту чудесного мастера на ощупь казалась почти живой…