Тысячеликая героиня: Женский архетип в мифологии и литературе - Татар Мария. Страница 5

Когда защита моей диссертации была отложена на час, потому что преподаватели факультета о чем-то совещались в аудитории, где она должна была проходить, я волновалась, но не слишком сильно. Однако во время самой защиты я с каждой минутой нервничала все больше, чувствуя какое-то напряжение, словно что-то идет не так. И лишь после окончания мероприятия, когда моя диссертация была предварительно принята, мой научный руководитель Теодор Циолковский, навсегда ставший героем в моей книге, рассказал мне о настойчивых попытках одного преподавателя с нашей кафедры воспрепятствовать моей защите. За год до этого я сбежала из его кабинета, когда он попытался зажать меня в угол, и до сих пор помню, как он говорил о своей страсти к рыжеволосым женщинам из Восточной Европы и какое облегчение я испытала, когда, схватившись за ручку входной двери, поняла, что она не заперта.

Я упомянула эти два эпизода: пренебрежительное отношение к труду, который создавала женщина, и замалчивание истории о хищническом поведении, – потому что они могли бы закончиться иначе, если бы я в полной мере осознавала ценность любопытства и внимания, а также значимость откровенного рассказа о том, что с тобой произошло. В этом и заключается основная идея всей моей книги. Я училась в том же помещении, где Элейн Шоуолтер работала над диссертацией, ставшей впоследствии книгой «Их собственная литература: Британские женщины-писательницы от Бронте до Лессинг» (A Literature of Their Own: British Women Novelists from Brontë to Lessing, 1977). Эта работа повлияла на все последующие литературоведческие исследования, открыв перед ними совершенно новую область для изучения, но труд Шоуолтер – а она сама и подавно – был в то время до такой степени маргинализирован, что сейчас в это трудно поверить. Почему я не проявляла никакого интереса к ее работе и самому ее присутствию? И почему не нашла слов, чтобы рассказать кому-нибудь о случае в кабинете того преподавателя? Когда мой научный руководитель спросил, не было ли у меня каких-то конфликтов с этим человеком, я выдала: «Мне кажется, говорить о личных взаимоотношениях было бы неэтично и непрофессионально». Неэтично? Непрофессионально? Почему я не нашла в себе сил рассказать правду о том неловком (слово «травмирующий» тогда было нам неведомо) эпизоде? Я была эмигранткой и получала стипендию от организации, к которой относилась с огромным почтением, – высказать какое-либо недовольство вышестоящими лицами для меня было немыслимо.

«Тысячеликая героиня» – это глубоко личный экскурс в мою собственную историю знакомства с мифами, эпическими поэмами, сказками, художественной литературой и кинематографом, историю понимания (зачастую неверного), перечитывания и пересматривания – с последующим переосмыслением. Сейчас, во времена, когда мы выходим за рамки разделения героизма на виды в зависимости от гендера, прошлое все еще давит на нас, преследует нас, побуждая задуматься об эволюции ценностей, заложенных в историях, которые мы рассказываем, пишем и переосмысливаем. Какими были герой и героиня раньше – и какими они должны быть в наши дни? Эта книга, возможно, не способна ответить на все вопросы той студентки Кэмпбелла, которая хотела стать героиней (вернее, героем!), но мне хочется надеяться, что она может послужить отправным пунктом для множества путешествий к осознанию себя и обретению силы в историях, которые когда-то рассказывали наши предки и которые мы теперь рассказываем сами.

Порой я чувствовала себя так, словно бреду на ощупь по местам, которые, как мне казалось, знаю как свои пять пальцев. Разве я не знала практически наизусть «Одиссею», прочитав ее сначала в старшей школе, потом в колледже, в аспирантуре и, наконец, со своими детьми? Разве не понимала смысл сказок, которые разбирала со студентами много лет? Разве не засыпала в детстве с «Дневником Анны Франк» под подушкой, не боготворила Томаса Манна и Джеймса Джойса в колледже, не упивалась Прустом и Камю в аспирантуре и не наслаждалась возможностью рассказывать о великих книгах своим студентам? Мое близкое знакомство с этими текстами не заставило меня к ним охладеть, но сделало невосприимчивой ко многому из того, что сразу же бросилось мне в глаза, стоило только начать отслеживать истории их героинь, держа в голове модель странствия героя. Я надеюсь, что «Тысячеликая героиня» покажет, как важно оставаться открытыми и с любопытством относиться к тем, кто населяет этот мир, а также не бояться высказываться, даже если всех, кто был здесь до вас, заставляли молчать. Сейчас, когда женщины гораздо лучше представлены в профессиональной сфере (они работают врачами, пилотами, пожарными, проповедниками, судьями…), почти невозможно сожалеть о том мире, который мы потеряли. Теперь у нас нет дефицита в женских моделях (что вымышленных, что реальных), и все они меняют мифы, по которым мы строим свою жизнь, и, хочется верить, направляют наш человеческий мир к более гуманному будущему.

Глава 1

Пой, о муза

Путешествие героя и миссия героини

Идея книги о тысяче и одном лице героини [1] рискует показаться не столько ответом на «Тысячеликого героя» (1949) Джозефа Кэмпбелла, сколько попыткой его перещеголять. Однако ее героиня ни в одном из своих обличий нисколько не соперничает с тысячей героев Кэмпбелла. «Тысяча и один» в арабской культуре обозначает некое большое число, притом эта добавочная единица, выходящая за пределы тысячи, символизирует стремление к бесконечности. Эта цифра в названии моей книги указывает на неограниченные возможности, а также на грандиозный диапазон проявлений героизма.

С одной стороны, герои и героини изящно ускользают от любых попыток загнать их в рамки определений и классификаций, а с другой – мне было непросто удержаться от соблазна ограничить своих героинь моделью, которая оказалась бы всего лишь подобием архетипа Кэмпбелла с его 12 этапами путешествия героя. И критики, и последователи всегда рискуют повторить и укрепить те модели, которые собирались развенчивать. Но, как подчеркивает сам Кэмпбелл, герои все время удивляют нас своей буйной непредсказуемостью и раздражающим игнорированием законов, норм и правил. Не говоря уж об откровенно гротескных примерах героического поведения. Вождь народа виннебаго по имени Вакдьюнкага ест собственные внутренности; греческий воин Ахиллес оскверняет тело Гектора, протащив его за своей колесницей вокруг Трои; ирландский Кухулин подвержен припадкам ярости, которые превращают его в злобное чудовище.

Некоторые герои ведут себя как разбойники с большой дороги, но это не мешает им становиться нашими культурными ролевыми моделями – и мы продолжаем чтить их за храбрость, отвагу и мудрость. Они возвращаются после битв или одиночных странствий, покрытые «славой». Они покоряют нас и во времена нашей юности, и в зрелые годы. И мы не перестаем восхищаться ими, воспевать их «странствия» и «поиски» (если пользоваться терминами Кэмпбелла), закрывая глаза на их изъяны, будь они трагическими или комическими.

Джозеф Кэмпбелл постарался рассказать «на удивление постоянную» историю о героях. Надо воздать ему должное: он широко расставил сети, охватив самые разные уголки наших символических миров, от преданий коренных американцев до мифов древних греков, и не побоялся по-новому взглянуть на религиозные традиции Востока и Запада. Его главной целью было определить характерные черты героического архетипа и обозначить маршрут путешествия героя, которое начинается, как правило, в очень скромном обиталище и, пройдя через захватывающие приключения, заканчивается триумфальным возвращением домой с целительным эликсиром. Непоколебимая уверенность Кэмпбелла в том, что именно такой путь проходят все герои, внушает трепет – сравниться с ней по стойкости может разве что его убежденность в том, что женщинам в его пантеоне героев не место.