Рикэм-бо «Стерегущий берег» (СИ) - Кротков Антон Павлович. Страница 5

Выглядел писатель и в самом деле скверно: он сильно похудел, кожа на его лице была серой с зеленоватым оттенком, мешки под глазами набухли, он как-то весь осунулся. Правда Джордж бодрился, как мог, но стоило ему задуматься, как уголки губ опускались, а на лбу появлялась глубокая складка.

— А что это за история с рыбачьей лодкой, о которой вскользь упомянул твой знакомый? — вспомнил заинтересовавший его рассказ Игорь. — Я не совсем понял. Она что действительно пропала?

Джордж сделал какой-то неопределённый жест рукой, давая понять, что к местным происшествиям не стоит относиться слишком серьёзно. Тем не менее, он рассказал как было дело. Какие-то приезжие с материка арендовали тут лодку с мотором, заодно наняв её владельца в качестве шкипера. И отправились на рыбалку. Вечером лодка не вернулась. Жена рыбака бросилась в полицию. Но там ей объяснили, что бояться нечего, ибо море спокойное. Полицейские были уверены, что скорей всего приезжие уговорили своего капитана причалить в другом месте, и сейчас они пьянствуют в каком-нибудь баре.

Джордж замолчал, чтобы смочить горло несколькими глотками воды, а Игорь взглянул на океан. Он напоминал тёмно-голубую пустыню, без единой точки на бескрайней поверхности. Только огромные фрегаты парили над небольшими волнами.

— Мда-а…странная история… А как давно это случилось?

— Да уже, наверное, суток трое прошло — пожал плечами Джордж. Он вытащил из кармана пачку сигарет, закурил и, окутавшись сизым дымом, словно ушёл…

Для Исмаилова это была новость, ведь всего полгода назад по настоянию врачей Габор завязал с пагубной привычкой, имея почти двадцатилетний стаж курения, и очень этому радовался. Было видно, что писателя занимают совсем другие мысли. Недавно Габор совершил в составе делегации иностранных коммунистов большой вояж по СССР, и начал работать над книгой. Так что вполне естественно, что в писательской голове постоянным фоном шло обдумывание материала, которому предстоит в ближайшие часы лечь на бумагу.

Габор много писал о России и Советском Союзе. Он благоговел перед русской культурой. Даже свою жену Збару предпочитал звать на русский манер «Зоей».

Габи живо интересовался русской историей, преклонялся перед достижениями революции. Даже прошлогодняя речь Черчилля в Фултоне о «железном занавесе», опущенном Сталиным поперёк Европы, не поколебала его преданности Советскому Союзу. Ленин и Сталин оставались его богами.

Игорь, как сын эмигрантов, бежавших от большевиков в 1920-м году, этих восторгов приятеля не разделял. Порой у них случались довольно ожесточённые споры, что, впрочем, не омрачало их дружбы. Довольно часто Джордж просил Исмаилова объяснить ему ту или иную особенность русского менталитета или быта.

— Можно подавать? — осведомился подошедший хозяин ресторана. Джордж, погружённый в свои мысли не ответил. Он шевелил тонкими, как у пианиста пальцами, а губы его слегка подрагивали. Маска депрессии снова появилась на его лице. Ресторатор и Исмаилов понимающе переглянулись, после чего хозяин подал знак своему официанту.

Желая растормошить чем-то озабоченного приятеля, Исмаилов шутливо сообщил, что если писателю снова понадобится консультант по России, то он возьмёт недорого.

Джордж, однако, даже не улыбнулся.

— Материала у меня хватает, спасибо, — ответил Габор, вяло шевеля ложкой в тарелке с манной кашей. Что поделать — потчуя гостей местными деликатесами, сам он при своей язве вынужден был придерживаться строгой диеты.

Перед вторым гостем хозяин поставил огромную тарелку спагетти с креветками под фирменным соусом. От кушанья шёл такой аромат, что рот у Исмаилова мгновенно наполнился слюной. Хлебосольный хозяин также настойчиво посоветовал ему попробовать бараньих котлеток. Действительно они просто таяли во рту — нежные, в пикантных сухарях, отлично прожаренные. А вот от дегустации блюд из морепродуктов пришлось отказаться, тем более что ещё предстоял десерт из мороженого со свежей клубникой и кофе лате. Игорю пришлось даже незаметно ослабить брючный ремень, так он объелся.

Сократ тоже не остался без угощения — ему была принесена большая миска с мясным гуляшем. Пёс ел с большим аппетитом, громко чавкая.

К разговору вернулись после завтрака во время прогулки по набережной. В этот момент поблизости никого не было. Джордж признался, что недавняя поездка в СССР многое в нём перевернула:

— Я был очень взволнован перспективой увидеть вблизи хотя бы какую-то часть настоящей России. Конечно, я уже имел некоторое представление о твоей исторической родине, Игорь, но то, что я пережил, люди, которых я встретил, — все это оказалось так непохоже на то, чего я ожидал…

Габор стал зачем-то говорить, что никто не может обвинить его в недостаточно искренней любви к Советскому Союзу и преданности коммунистической идее.

Исмаилову показалось, что сейчас будет сказано что-то чрезвычайно важное и необычное, и он не ошибся.

Габор признался, что у него словно открылись глаза на жизнь в СССР. Хотя от иностранцев всячески пытались скрыть некоторые особенности советской жизни, каким-то образом Джорджу удалось многое узнать об изнанке жизни в сталинском раю. Эйфория от совместной с союзниками победы над нацистами там сошла на нет, и власть снова озаботилась поиском врагов — внешних и внутренних. Партийное и советское руководство стало принимать жёсткие меры в первую очередь по отношению к собственной интеллигенции.

— Тот, кто слепо не превозносит всё отечественное в пику западному и загнивающему, огульно обвиняется в отсутствии патриотизма. И объявляется безродными космополитом. Развёрнута настоящая охота на ведьм! В стране свирепствует партийная цензура, люди до крайности забиты и напуганы. При этом есть парадная витрина столичной жизни, за которой скрывается ужасающая нищета, бесправие и убожество обычной жизни советского народа.

Габор переживал сильнейшее разочарование в прежних идеалах…

Был уже вечер. Друзья сидели в писательском кабинете. Окна были настежь распахнуты. Легкий бриз с океана нёс прохладу. Обстановка кабинета выглядела предельно просто: пара стульев, топчан у стены застелен шерстяным пледом, на столе старенький ремингтон — единственная вещь, которой неприхотливый в быту писатель по-настоящему дорожил. Она кочевала с ним повсюду — из квартиры в квартиру, из дома в дом. До знакомства с Зоей иного серьёзного имущества у недавнего эмигранта не было. Джордж даже в шутку называл приобретённую по случаю на распродаже видавшую виды печатную машинку «моё приданное».

Прямо на полу громоздились стопками книги, журналы и газеты, какие-то папки. На корешках одной из них Игорь прочитал: «Моррис Элтхауз. Материалы для доклада о продовольственном геноциде в СССР»…

Джордж мало обращал внимание на комфорт. Он будто стремился ощущать себя солдатом в походе, даже несмотря на появившуюся рядом женщину. Или же боялся, что привычка к удобствам, на которые так щедра Америка, и семейное счастье размягчат его изнутри и толкнут на сделку с собственной совестью.

Габор сам вернулся к разговору о книге.

— Я напишу совсем не то, чего от меня ждут. Это будет правда об СССР! Эта книга станет настоящей бомбой. Один очень влиятельный человек дал мне для ознакомления очень впечатляющий материал. Эта книга повергнет всех в шок!

Впрочем, Джордж не собирался делать тайны из своего раскольничества, ведь это было бы непорядочно в первую очередь по отношению к друзьям и читателям его книг. Поэтому на прошлой неделе он выступил на радио. А за два дня до этого признался в своих сомнениях по поводу СССР в элитарном клубе главных редакторов ведущих американских газет. Габор откровенно говорил о том, что Сталина искажённо воспринимают на Западе, особенно интеллигенция. На самом деле это очень хитрый и жестокий диктатор азиатского типа, который проводит целенаправленную политику геноцида собственного народа. Западные политики ещё раскаются, что отдали ему фактически на заклание народы восточной Европы.