Трусливая Я и решительный Боха (СИ) - Саринова Елена. Страница 9
Адела сладко потянулась и перевернулась на бок. В повозке с печкой, что отдал ей в пользование брат, хоть и тесно было, но тепло. И как хорошо. На душе и в теле как теперь спокойно. А муж… А что муж? Сбережет, накормит и залюбит. «Я есть поражен». Так хан сказал, когда Адела растирала в мыльне его спину. Хотя, может не это – крайлабский язык дается хану нелегко. А что тогда он мог сказать?.. Адела зевнула, нехотя в голове перебирая варианты. Последним выпал вариант про «пару ханских жён»… И, пусть они будут. Подвинутся. А деве сладкой в жизни только нужен муж при чинах, еда на блюде золотом и крепкий тихий сон…
______________________________________Сноски:
[1] Разведчики.
ГЛАВА 5
Никогда б не подумала, что аромат утренней каши способен на такой бесподобный эффект. Как по-научному он называется?.. Седативный. Седативная каша! На вид схожая с гречневой, заправленная маслом, пряными травками и золотистыми распаренными кусками сушеных грибов, она в своем горшке еще дымилась и попыхивала после жаркой местной печи.
- Мммм, - протянула с закрытыми глазами и откинулась на подушки в кресле мальской столовой.
- Точно, объедение, - начальница плит, кастрюль и этой самой печи, главная повариха с совершенно возвышенным именем «Отилия», еще раз довольно улыбнулась, рефлекторно оправив сборки фартука на своих выдающихся формах. – Государь раньше так ее называл, эту улискую[1] кашу. И каждое утро ею потчевался.
Ну вот что тут скажешь ей в ответ? Любимая государева каша… И ведь не откажешься от этой вкуснятины из принципа, потому что в любом случае будешь выглядеть дурой (если просто отодвинешь горшок или сначала пустишься в душевно-страдательные объясненья). А я страдаю?..
Да, я страдаю! И всё объяснимо – меня бросили. Нет, не вчера поутру, запрыгнув на гнедого и ускакав бить врага, а чуть раньше. И вот этими словами, сказанными, глядя мне прямо в глаза: «Как можно быть друзьями с тем, кого не помнишь?». И Боха совершенно прав. Я – не друг ему. И он мне не друг. Я – его зверек в тесной клетке запретов. И меня просто проведывали четырнадцать лет, проверяли и ждали, когда я дорасту до нужных размеров. А потом бац! Размечталась! И почему так муторно после этих честных слов на душе? Потому что Боха был моей «цепью». Он был тем, что соединяло меня с моим потерянным прошлым. А теперь цепь оборвалась, я осталась одна… И ничего не хочу в этой новой государственной жизни.
- Ничего-ничего! – голос за плотной занавесью моей уютной столовой взбодрил и отвлек от страданий молниеносно. Но, вслед за этим мужским стариковским подвизгиванием в диалог, вдруг, вступил и еще один, женский, не менее бодрый и довольно знакомый:
- Владетельная госпожа трапезничает. В одиночестве. Значит, компаний не ждет.
- Дорота? – проскользнула в звонком тембре суровая глухота. – Я же сказал: «Ничего». Указ Государя проволочек не допускает. К тому же, - и незнакомец вновь вернулся в прежнюю свою резвую интонацию. – я совсем ненадолго.
Пауза, зависшая с той стороны дверной арки была плодотворно использована мной для осознания трех важных фактов:
- Дорота колеблется, значит этого господина уважает или боится;
- Я, оказывается, со вчерашнего дня совершенно забыла про этот «Государев Указ»;
- Трапеза моя уже закончилась вместе с кашей, так как в процессе страданий время и пища имеют свойства неожиданно исчезать.
- Я сыта!
Женский глубокий вздох не то облегчения, не то сожаления и тяжелая занавесь в мальскую распахнулась, наконец… «Сыч». Почему «сыч»? Почему я до сих пор задаю сама себе эти глупые риторические вопросы? Однако, вошедший с широкой улыбкой пожилой человек на птичку эту походил без сомнений. Я даже залюбовалась, глядя на композицию из глубоких височных залысин на его седой голове и густых, сомкнутых над носом бровей. Вылитое, правда, слегка кривоватое сердце в итоге выходит. А до «филина» его рыхлому «клюву» и бровям еще расти и расти.
- Кх-ху – кх-ху. Не виделись еще, не назывались с вами. Теперь разрешаете, владетельная госпожа?
После этих слов я едва воспитанно из кресла не подскочила, но строго кашлянула теперь уже, проскочившая вслед за мужской сутулой спиной, юркая Дорота:
- Кх-хху! Матус. Главный казначей. Пришел назваться вам и с…
- Государевым Указом. Вам зачитать его, Владетельная госпожа?
- Не на… кх-хм… что-то с горлом. Не надо, я…
- Отилия!
- Мурлик?! Под ногами. Бегу!
- Беги вместе с чаем! Владетельной госпоже горлышко размягчить требуется!
- Разъединое мгновение! А в чай чего может того… добавить?! Может той самой…
- Молочка ей туда лишь тепленького!
- Разъединое мгновение! Бегу!
- А может не надо, все-таки? У меня прошло уже горло, - и надо было еще про вернувшуюся память добавить относительно несчастного Государева Указа, но я, увы, не успела:
- Принесла!
Вот тут мы с главным казначеем взглянули друг на друга и вздохнули синхронно, почти со страданьем. Зато кашель с нас троих, нервно напряженных в тесной мальской, как рукою сняло.
Вид из панорамных башенных окон в приемной палате Государя захватил меня целиком на первые часа полтора. Я меняла широкие подоконники, перебегая с одного на другой, и надолго замирала на каждом, иступлено изучая суетящийся город внизу, линии дальнего, будто выведенного широкой синей кистью горизонта за его стенами. А еще птицы. Они кружили над пестрой копошащейся площадью и садились на черепичные крыши. Облака стаями летели далеко-далеко, чтоб увидеть весь мир. И яркое зенитное солнце… вот после солнца глазам моим немного пришлось отдохнуть. И задуматься. А что я здесь, собственно, делаю? На гигантском столе Бохи – полированная светло-ореховая чистота с серой толстой тетрадью в самом центре (промахнется слепой лишь). Аккуратная, украшенная алой лентой на переплете тетрадь с крупной надписью «Расходная книга». И вот бы еще конфет с пряниками и орешками вокруг нее кто-нибудь накидал. Чтоб уж я наверняка соблазнилась: «Обзнакомьтесь, как Государь повелел, мешать не намерен вам». Однако, ключик от пентхауса этого не оставил, господин главный казначей. И вот было бы мне семнадцать лет, данное отношение не заметила точно. А сейчас… а что будет сейчас? А вот из элементарной женской вредности «обзнакамливаться» с местным бухучетом не буду. А взгляну ка вот на эти… гравюры? Нет, просто четко вычерченные рисунки.
Их было всего три, висящих в скромном ряду на самой дальней стене от стола. Исполненных в одном стиле с идентичной меленькой подписью в нижнем правом углу: селянин на летней дороге рядом с запряженным в повозку огромным четырехрогим козлом;