Выигрыши - Кортасар Хулио. Страница 7

– Я уже пыталась разобраться во всей этой истории, – сказала Паула, – но поняла только, что ты выиграл в лотерею и взял меня с собой, навсегда лишив возможности попасть в «Кто есть кто в Аргентине».

– Напротив, это загадочное путешествие придаст тебе еще больше веса. Скажешь, что ты нуждалась в творческом уединении, что работала над монографией о Дилане Томасе, который моден сейчас в литературных кафе. А вот я считаю, что прелесть любого безумия как раз в том, что оно плохо кончается.

– Да, порой это действительно прелестно, – сказала Паула. – Как говорится: Le besoin de la fatalite [13].

– В худшем случае нас ждет обычное морское путешествие, только без определенного маршрута, которое продлится от трех до четырех месяцев. Должен признаться, именно последнее обстоятельство заставило меня решиться. Куда нас могут увезти за такое время? В Китай, что ли?

– В какой из двух?

– В оба, дабы не поступиться традиционным аргентинским нейтралитетом.

– Дай бог, но вот увидишь, нас завезут в Геную, а оттуда в автобусе прокатят по всей Европе, пока от нас одни ошметки останутся.

– Сомневаюсь, – сказал Рауль. – Будь это так, они бы растрезвонили об этом всюду. А потом поди узнай, что у них там приключилось во время посадки.

– Так или иначе, – сказала Паула, – но о каком-то маршруте все же говорилось.

– Только вскользь. И очень невнятно, так что я ничего Даже не запомнил, какие-то намеки, чтобы пробудить в нас жажду рискованных приключений. Словом, приятное путешествие, сообразующееся с международной обстановкой. Значит, нас не повезут ни в Алжир, ни во Владивосток, ни в Лас-Вегас. Самой большой приманкой оказались оплаченные отпуска. Какой чиновник устоит перед этим? Плюс чековая книжка с аккредитивами, это тоже не сбрасывай со счета. Доллары, ты только вдумайся, доллары!

– И возможность пригласить меня.

– Разумеется. Чтобы посмотреть, удастся ли соленому ветру и экзотическим городам излечить твой любовный недуг.

– Все лучше, чем люминал, – сказала Паула, быстро взглянув на Рауля. Он тоже посмотрел на нее. И еще некоторое время они смотрели друг на друга пристально, почти вызывающе.

– Ладно, – сказал Рауль, – оставь эти шутки. Ты же мне обещала.

– Ясно, – сказала Паула.

– Ты всегда говоришь «ясно», когда кругом темным-темно.

– А что я такого сказала: все лучше, чем люминал.

– Ладно, согласен, on laisse tomber [14].

– Ясно, – повторила Паула. – Не сердись, красавчик. Я благодарна тебе за приглашение, поверь. Ты вытащил меня из болота, хотя и страдает моя жалкая репутация. Право, Рауль, я думаю, это путешествие пойдет мне на пользу. Особенно, если мы попадем в нелепую историю. Вот когда повеселимся.

– Как-никак, разнообразие, – сказал Рауль. – Мне надоело проектировать виллы для семейств вроде наших с тобой. Понятно, это дурацкий выход, и вообще не выход, а всего-навсего отсрочка. В конце концов мы возвратимся домой, и все пойдет по-старому. Возможно, лишь чуть лучше или чуть хуже прежнего.

– Никак не пойму, почему ты не взял с собой друга или просто более близкого тебе, чем я, человека.

– Возможно, именно потому, миледи, дабы никакая близость не связывала меня с великой южной столицей. Тем более близость, как ты знаешь…

– По-моему, – сказала Паула, смотря ему в глаза, – ты на-стоящий парень.

– Спасибо. Это не совсем верно, но ты поможешь мне сойти за него.

– Кроме того, я думаю, путешествие будет весьма, забавным. – Весьма.

Паула глубоко вздохнула, внезапно ощутив что-то похожее на счастье.

– Ты захватил таблетки от морской болезни? – спросила она.

Но Рауль не ответил – он разглядывал сборище шумных юнцов.

– Боже мой, – сказал он. – Похоже, один из них собирается петь.

А

Воспользовавшись диалогом между матерью и сыном, Персио размышляет и наблюдает за тем, что происходит вокруг, воспринимая каждый объект через логос или извлекая из логоса нить, а из сущности – тонкий хрупкий след, который должен привести его к зрелищу – так бы ему хотелось – и открыть лазейку к синтезу. Без всяких усилий Персио отбрасывает фигуры, примыкающие к центральной общности, подбивает и накапливает значимый итог, постигает и осуждает окружающие обстоятельства, расчленяет и исследует, отделяет и кладет на весы. То, что он видит перед собой, принимает выпуклые очертания, способные вызвать холодный пот, галлюцинации, где нет ни тигров, ни жесткокрылых жуков, лихорадку, которая терзает свою жертву без обезьяньих прыжков и эхолалии лебедей. Вне кафе остались статисты, которые участвуют в проводах (но теперь это уже называют игрой), они не знают, чем все это кончится..Персио все больше и больше нравится откладывать на талере мимолетные конфигурации тех, кто остается, и тех, кто наверняка отправится в путешествие. Он знает о правилах игры не более других, но чувствует, что они рождаются тут же в каждом игроке, словно на безграничной шахматной доске, лежащей между немыми противниками, одни, чтобы стать слонами и конями, другие – дельфинами и шаловливыми сатирами. Каждая партия – это целая навмахия, каждый ход – поток слов или слез, каждая клеточка – крупинка песка, море крови, беличье колесо или фиаско жонглеров, что катятся по лугу, сотканному из бубенцов и рукоплесканий.

Итак, городское средоточие добрых намерений, направленных на благотворительность и, возможно (точно неизвестно), на темную науку, по которой режет резцом судьба, фортуна счастливчиков – все, что породило это собрание в «Лондоне», это маленькое войско, в котором Персио угадывает правофланговых, фуражиров, перебежчиков и, быть может, даже героев, прикидывает дистанцию от аквариума до витрины, определяет льдинки времени, которые разделяют взгляд мужчины от улыбки, облаченной в rouge [15], неисчислимую даль судеб, которыевдруг собираются вместе, образуя жуткое смешение одиноких существ, внезапно встретившихся после того, как они покинули такси, станции, любовниц и конторы, и вот они уже единое тело, но еще не осознавшее себя, не знающее, что оно странный предлог для туманной саги, которая, возможно, рассказывается напрасно или не будет рассказана вовсе.

X

– Таким образом, – сказал Перено со вздохом, – вдруг получится, что все мы единое целое, которое никто не видит или одни видят, а другие нет.

– Вы словно всплываете из-под воды, – сказала Клаудиа, – и хотите, чтобы я вас поняла. Скажите хотя бы, о чем речь. Или ваш фронтальный план абсолютно непостижим?

– Нет, что вы, – возразил Перено. – Просто всегда легче увидеть, чем рассказать об увиденном. Я безумно благодарен вам, Клаудиа, за то, что вы предоставили мне возможность попутешествовать. С вами и Хорхе мне будет так хорошо. Весь день на палубе я стану заниматься гимнастикой и распевать песенки, если это разрешено.

– Ты никогда не плавал на пароходе? – спросил Хорхе.

– Нет. Но я читал романы Конрада и Пио Барохи [16], писателей, которыми ты будешь восхищаться через несколько лет. Вам не кажется, Клаудиа, что, пускаясь в какое-либо предприятие, мы отказываемся от частицы самого себя, чтобы приобщиться к почти всегда неизвестному механизму, некоей сороконожке, где мы становимся всего лишь колечками и тучкой выхлопных газов, выражаясь технически?

– Он сказал «газы»! – радостно закричал Хорхе.

– Сказал, но не в том смысле, в каком ты думаешь. Я считаю, Перено, что даже без того, что вы называете отказом, мы не ахти как велики. Мы слишком пассивны, слишком послушны судьбе. В лучшем случае мы своего рода столпники или святоши с птичьим гнездом на голове.