Экзамен - Кортасар Хулио. Страница 34

– Ну-ка, вы, – сказал инспектор сеньору Фунесу. – Документы.

– У меня их нет, – сказал сеньор Фунес, тяжело дыша, воротник его рубашки был мокрым от пота. – Может, вам сгодится мое пенсионное удостоверение?

– Ну да, ну да, – говорил полицейский в трубку. – Позвоните попозже, сейчас никого нет.

Инспектор посмотрел в удостоверение, потом на сеньора Фунеса, снова в удостоверение.

– Я целиком и полностью к вашим услугам, – сказал сеньор Фунес. – Я действовал в соответствии со своими обязанностями перед лицом невообразимого нарушения справедливости. И отдаю себя в распоряжение правосудия.

– Я уже понял, что вы отдаете себя в распоряжение, – сказал инспектор, – так что замолчите.

Хуан выскочил вперед, и теперь только стол отделял его от инспектора.

– Это вы замолчите, – сказал он. – Вы не имеете права так обращаться с этим сеньором.

– Иди сюда, – сказал за спиной Пинчо. – Не затевай скандала.

Инспектор встал. Полицейский, отвечавший по телефону, в мгновение ока оказался рядом с Хуаном, рука схватилась за пистолет. В приоткрытую дверь вошел офицер, чудовищно толстый мулат. За ним ворвался шум. «Кончайте там!…» – крикнул кто-то пронзительно, но дверь захлопнулась, оборвав фразу на половине.

– Подождите минуту, – сказал инспектор тихо, сверля глазами Хуана так, что тот почувствовал холод внизу живота. Инспектор вышел из-за стола и подошел к офицеру, остановившемуся у двери.

– Я все уже знаю, – сказал офицер. – Немедленно возвращайся в Морено. Там серьезно.

– А эти люди…

– По домам, сию же минуту. Тут ничего страшного. Отпускайте их.

– Видите ли…

– Приказ сверху, че.

Пинчо вышел первым, вежливо попрощавшись. Хуан забрал удостоверение дона Карлоса – тот оставил его на столе – и вышел вместе с тестем и со Стеймбергом. Инспектор повернулся к ним спиной, полицейский стоял у открытой двери, как тюремный надзиратель.

– Наконец-то, – сказала Клара, пытаясь улыбнуться. – Вас пытали?

– Да, бенгальскими огнями. Пошли, пошли отсюда скорее.

– Какая жара, – сказал Пинчо, вздыхая. – Че, сколько народу собралось, как на Нюрнбергском процессе. Позвольте, сеньора, позвольте.

Когда вышли на дневной свет, он недоуменно заморгал.

– Я и забыл, что еще белый день, – жалобно сказал он. – Уолли, образец верности, пошли в какое-нибудь прохладное и темное местечко.

Стеймберг, примолкший и как будто напуганный, вышел за ними и ушел, не попрощавшись. Хуан с репортером эскортировали сеньора Фунеса и Клару. На углу Тукуман и Свободы подвернулось свободное такси. Хуан посмотрел на часы.

– Поезжайте домой, дон Карлос, и отдохните немного. А мы с Кларой пойдем пешком в центр.

– У вас еще есть время, – сказал сеньор Фунес. – Можно выпить шоколаду.

– Нет, нет, – сказала Клара. – Поезжай, папа, поспи немного и прими бром. А завтра…

Проехала пожарная машина и заглушила ее слова. Хуан с удивлением принюхивался к воздуху и смотрел на Луисито Стеймберга, который на остановке ждал трамвай. Трамваев не было, только редкие машины.

– Ну ладно, – сказал сеньор Фунес. – В таком случае желаю вам обоим всего хорошего.

– Спасибо, папа.

– Спасибо, дон Карлос.

– Может быть, я вас подвезу? – спросил сеньор Фунес репортера.

– Нет, спасибо. Я пройдусь немного с ребятами.

Полицейская машина, проревев сиреной, свернула на Тукуман. Они думали, что она остановится у театра, но она поехала дальше, вверх по Свободе. Они смотрели вслед такси, увозившему сеньора Фунеса, тот махал им рукой.

– Бедный старик, – сказал Хуан. – Как они с ним. Пошли выпьем пива, умираю, хочу пить. Как хорошо, что ты с нами, репортер. Я тебе расскажу, как нас допрашивали, это потрясающе.

– Подумаешь, новость, – сказал репортер, сплевывая пух. – А вот пиво – это дело.

В «Эдельвейсе» пива не было; беловолосый официант попытался уговорить их выпить сидра. Они не стали поднимать шума, потому что знали: уже несколько дней пива в столице не хватает. И пошли в «Нобель»; Хуан смыл свежую кровь с левой руки. И, смывая, увидел, что кровь эта – чужая.

– Я бы хотела послушать Einderszenen [66], – говорила Клара репортеру. – Когда я была девочкой, один друг нашей семьи играл это по вечерам у нас в темном салоне.

– Ну, конечно, в салоне.

– Конечно. Я выросла в доме с салоном и сделала все возможное, чтобы точно такой же салончик образовался у меня в голове. Не смейтесь, у дядюшки Роке был изумительный маленький салон культурного назначения. Где рассказывали анекдоты о генерале Мансилье, восхищались альманахами и где плавали ароматы душистого мыла. Я обожала сидеть там и вдыхать его изысканную пыль.

– Иногда ты хватаешь через край, – сказал Хуан, потягиваясь в кресле. – Не бойся, нынешнее культурное ведомство тоже держит салон. Он невидимый, но угроза его повсюду, во всем, что отдает старьем, – все эти детекторные приемники, проспекты с обещанием панацеи, все это – тот же салон.

– Большая деревня, – сказал репортер таким тоном, каким говорят: «Большая флейта». – Во всяком случае, в твоем невидимом салончике наверняка нет ни консолей, ни макраме, ни зачехленных арф.

– Не надо слишком сурово относиться к салонам, – сказала Клара. – Там не было ничего, имеющего отношение к физиологии, единственное место, куда не было доступа сладким пирогам, грязной сиесте, одним словом, занятиям, связанным с продолжением рода.

– Жарко, – сказал Хуан, отпивая из своего стакана. – И все тяжелее становится, как-то не по себе… – В открытые окна доносились выкрики негритенка, продававшего газету. Голос звучал одиноко – улица почти обезлюдела, редкие прохожие торопились. Очень далеко (и Кларе сразу вспомнилась ночная улица Леандро Алема) завыла сирена «скорой помощи».

– Второй выпуск «Критики», – сказал репортер. – Половина пятого. Пунктуальны, как шотландцы. Какая газета, старик! А мне уже давно пора быть в редакции.

– Садись с нами в метро, и через десять минут – на месте.

– Ну да. Одним словом, концерт удался.

– Бедный папа, – сказала Клара. – В кои-то веки собрался послушать музыку.

– Не беспокойся, я думаю, он даже получил удовольствие, – сказал Хуан. – Вот отдохнет и еще будет гордиться приключением. Видела бы ты, как он Раздавал пинки направо и налево. Я думаю, для него это – большой день, он будет вспоминать это, как подвиг во имя святого Грааля.

– Не будь злым.

– Но ведь это правда, – заступился за Хуана репортер. – Будет что вспомнить, это его «Эрнани». С каждым днем остается все меньше воспоминаний. Вы заметили, как люди стали все забывать?

– Дымом нос забило, – сказала Клара. – Однако не думаю, что мы стали забывать больше, чем прежде. Просто прежде люди бежали прошлого, эскапизм и так далее. И более того: религия ориентировала на будущее и тому подобное. А сейчас… вот именно: сейчас no place for memories [67].

– Но вы же знаете, что на самом деле «сейчас» не существует, – сказал репортер.

– Не существует?

– Репортер хочет сказать, что важно лишь то, что дает смысл настоящему моменту, впрочем, так же, как и прошлому и будущему.

– Я хотел сказать совсем другое, – возразил репортер. – Однако это вполне вяжется с моей главной мыслью. Люди теперь вспоминают меньше, потому что всякое воспоминание в определенном смысле – обвинение.

– Как ты прав, – сказал Хуан. – Именно это носится сейчас в воздухе – ощущение, что все мы виноваты в чем-то, что все мы – обвиняемые… —

(А порою это и находит свое воплощение, Вильям Вильсон, je suis hant?, hant?, hant?, hant?, hant? [68]. A бедняга Йозеф К… А сами мы, зачем ходить далеко – )

– Но какое право у прошлого обвинять нас? – сказала Клара, осторожно открывая губную помаду.

– Никакого, – сказал Хуан. – Не прошлое обвиняет нас, а мы сами. Просто эпизоды на этом процессе приходят из прошлого. То, что сделали мы. Или то, чего не сделали, а это еще хуже. Губительное несовпадение.

вернуться

66

Букв.: одна из сценок (нем.).

вернуться

67

Нет места воспоминаниям (англ.).

вернуться

68

Я преследуем, преследуем, преследуем… (фр).