Детектив Франции. Выпуск 1 - Эксбрайя Шарль. Страница 66
Я подошел к Луису, схватил его за плечи и яростно потряс.
— Ты спятил или что, Луис? Думаешь, очень умно так себя вести, когда меньше чем через час тебе выходить на арену?
Вальдерес посмотрел на меня невидящим взглядом и, как во сне, принялся читать стихи Федерико Гарсиа Лорки на смерть Игнасьо Санчеса Мехиаса[38]:
И катафалк заменил ему ложе
Вечером, в пять часов.
Скорбною флейтой вскрикнули кости
Вечером, в пять часов.
Бык рванулся виденьем безумным
Вечером, в пять часов.
Агония радугой расцветала
Вечером, в пять часов…
Я чувствовал, что схожу с ума.
— Замолчишь ты или нет? Да замолчи же!
Но Луис невозмутимо, будто и не слыша моего крика, продолжал:
Уже, ковыляя, брела гангрена
Вечером, в пять часов.
Ирисов стрелы — в зелени паха
Вечером, в пять часов.
Я попытался заткнуть уши, но все–таки слышал эту раздирающую душу скорбную песнь, которую каждый испанец знает наизусть.
О, как солнце сжигало раны
Вечером, в пять часов.
Как толпа колотила окна
Вечером, в пять часов.
Голос Луиса перешел в дрожащий стон. Так поют наши андалузские канте хондо:
О, ужасные пять часов!
На пяти все стрелки застыли.
То было вечером, ровно в пять часов вечера.
А потом самым обычным тоном Луис предложил:
— Ну а теперь, что если мы отправимся туда, Эстебан?
От гостиницы до арены я добирался в полуобморочном состоянии. И стряхнуть наваждение никак не удавалось. Казалось, все это какой–то кошмар. Луис долго, очень долго молился в часовне. Я не осмеливался присоединиться к нему, но следил, чтобы никто, кроме тореро, туда не входил. Мне ничего другого не оставалось, как продолжать играть роль сторожевого пса. Когда ко мне подошли Марвин и дон Амадео, я не мог скрыть от них своего смятения и рассказал о невероятной сцене, свидетелем которой только что был. Рибальта, думавший о прибыли, тут же начал жаловаться:
— Так, значит, он выступит плохо?
С каким удовольствием я плюнул бы ему в физиономию!
— Луис может даже умереть, дон Амадео!
— Итак, автор анонимных писем все–таки достиг своей цели… Дон Луис совершенно деморализован… — заметил более прозаически настроенный дон Фелипе.
— Каких писем? — спросил Рибальта.
— Потом объясню… Дон Эстебан, если вы считаете, что Вальдерес не в состоянии выступать, может, вы сумеете уговорить его отказаться от этой затеи?
— Попытаюсь…
В это время из часовни вышел Луис. Увидев моих собеседников, он улыбнулся. На мгновение я подумал было, что кризис миновал, но, увы, лицо моего друга все время подергивал нервный тик. Значит, надеяться не на что.
— Луис… по–моему, после двух таких тяжелых дней ты не в той форме, чтоб показаться в наилучшем свете…
— И что с того?
— Может, разумнее воздержаться?
— Осторожность граничит с трусостью, как отвага — с безумием.
Из зала доносился глухой шум толпы, смех и крики. Луис, кивнув в ту сторону, насмешливо бросил:
— Пойди расскажи об этом им! Я уверен, они весьма оценят твои рассуждения! — И, повернувшись к дону Амадео, матадор добавил: — Это правда, что физически я сегодня чувствую себя хуже, чем обычно, сеньор. Однако я достаточно владею собой, чтобы не опозорить вас. Положитесь на меня!
Участников корриды позвали строиться для пасео, и Луис повернулся к нам спиной. Во избежание всяких неприятных неожиданностей, я пошел провожать его и оставил лишь после того, как, предшествуемый альгвасилами, он вместе со своими товарищами прошел через главную дверь на арену.
Уже во время работы с бандерильями Луис был тяжеловат и неловок. Но толпа отреагировала не сразу. Загипнотизированные прежними подвигами Валенсийского Чаровника, зрители не могли поверить, что он выступает чудовищно плохо. Меж тем перед Луисом был далеко не грозный противник. Работа с плащом протекала в гробовом молчании. Наконец, после более чем посредственной вероники раздались первые свистки. Теперь уже Луис стал просто жалок. Ничто не напоминало блестящего матадора, сражавшегося на наших глазах в последние два месяца. Даже новильеро не выглядел бы беспомощнее. С комком в горле я наблюдал за постыдными судорогами сломленного страхом тореро и молил Небо только об одной милости: позволить Луису выйти живым из этой схватки, в которой гибла его слава и навсегда закрывалась дверь в будущее. Желая положить конец тягостному зрелищу, президент подал сигнал к последней части — закланию быка. Все же, по–моему, он слишком поторопился. Когда Луис подошел ко мне за мулетой и шпагой, у него было лицо безумца, погруженного в мир грез. Матадор не слышал ни одного моего совета, хотя я кричал, стараясь перекрыть вой беснующейся от ярости толпы. Луис нетвердым шагом двинулся к быку. И я так же верно, как если бы он уже лежал, распростертый на песке, знал, что сейчас мой друг умрет. Рискуя навлечь на себя месть осатаневших от разочарования мужчин и женщин, я хотел перепрыгнуть через барьер, но Марвин буквально сгреб меня в охапку.
— Вы что, рехнулись?
И тут до меня дошло, что, не вмешайся дон Фелипе, я поступил бы точно так же, как в свое время Пакито… Вспомнив о мальчике, я сразу же невольно подумал о Консепсьон. Я повернулся к жене Луиса. Она сидела, закрыв руками лицо.
— Имей мужество досмотреть до конца! — заорал я. — Ты же сама этого хотела!
Но Консепсьон не услышала.
Приблизившись к быку, Луис развернул мулету, и я сразу заметил у верхнего края какое–то белое пятно. Луис, словно окаменев, уставился на эту белую точку. И тут бык кинулся на него…
Бренные останки убитого на месте Луиса Вальдереса отнесли в часовню, где он молился перед боем. Все было кончено. Из нашей прежней куадрильи в живых остался только я. Но и мой смертный час не замедлит наступить.
Как только тело Луиса коснулось земли, на зал опустилась тишина, ибо смерть возвращала тореро утраченное достоинство. Пока быка выводили с арены, мы с доном Фелипе, не теряя времени, бросились к нашему другу. Он лежал с пробитой грудью, без сознания. Сквозь слезы я снова заметил на мулете что–то белое. Мы с Марвином подняли мулету. К красной ткани был приколот листок бумаги, и мы прочитали:
«Я жду тебя, Луис. Пакито».
Дон Фелипе осторожно положил записку в бумажник.
Я молился, стоя на коленях у тела убитого друга, и вдруг до меня дошло, что и сам я в смертельной опасности. Не я ли единственный свидетель и, как она говорила, главный виновник гибели Пакито? Консепсьон убьет меня, как убила четверых тореро. А я не хотел умирать! Я встал, чувствуя, что у меня подгибаются ноги.
— Что с вами? — спросил стоявший рядом дон Фелипе.
— Я уезжаю! Мне необходимо уехать!
— Подождите немного, дон Эстебан!
— Да неужели вы не понимаете, что она прикончит и меня тоже?
Детектив вытащил меня на улицу, запихнул в такси и повез в гостиницу. Мы заперлись у него в комнате.
— А теперь, дон Эстебан, скажите мне, кто убийца.
— Консепсьон Вальдерес…
И я разрыдался как ребенок. Дон Фелипе на минуту опешил, но быстро пришел в себя.
— Так вот в чем дело…
Он подошел ко мне и с братской нежностью обхватил за плечи.
— Успокойтесь, дон Эстебан…
— Простите меня… сам не знаю, что со мной творится…
— Зато я знаю… С вами произошло самое худшее, что может случиться с мужчиной: вы поняли, что та, для которой вы пожертвовали всей жизнью, немногого стоит. А в чем причина всех этих убийств?
— Пакито…
Я рассказал ему все. Когда я умолк, дон Фелипе спросил:
— Так, по–вашему, дон Эстебан, сеньора Вальдерес повредилась умом?
— Думаю, да. Гибель Пакито была для нее более тяжелым ударом, чем мы предполагали… В тот день в ней что–то сломалось… Жена Луиса стала жить лишь во имя того, что, наверняка, называла про себя священным возмездием… Предложив Луису вернуться на арену, я дал Консепсьон возможность отомстить, которую она тщетно искала пять лет…