Часовщик - Кортес Родриго. Страница 13

Старейшина поморщился.

— Твой отец оскорбил священника.

— Он заслужил, — пожал плечами Бруно.

Старейшина невесело улыбнулся.

— Все так, Бруно, вот только падре Ансельмо служит не только Богу, но и Церкви. Ты понимаешь разницу, малыш?

Бруно на секунду задумался, развернулся и вышел прочь.

Едва Амир с помощью Феофила раздел и затащил Марко на очищенный от старой крови, отскобленный операционный стол, хлопнула дверь. Амир обернулся и увидел того самого сеньора в плаще и рядом с ним — Комиссара христианского церковного суда.

— Жить будет? — глядя поверх Амира, обратился к врачу-греку сеньор.

— Исключено, — коротко ответил тот. Амир упрямо стиснул зубы, а сеньор повернулся к инквизитору:

— Ваш епископат имеет право беатификации 11. Позаботьтесь, чтобы первая жертва еретиков была внесена в ряды католических блаженных. Я думаю, Папа пойдет вам навстречу.

Монах сурово кивнул.

Амир яростно покосился на непрошеных гостей и знаком перевел внимание грека на себя.

— Могу я попросить у вас инструменты, Феофил? И чистой воды побольше, если можно…

Гости так и продолжали смотреть сквозь сына председателя суда, а грек удивленно поднял брови:

— Зачем тебе вода?

— Перед тем как начать операцию, я собираюсь совершить омовение и вознести благодарность Аллаху, — с вызовом бросил Амир в сторону святых отцов.

Городской Совет цеховых старейшин собрался за четверть часа, а специально посланный экипаж привез в магистрат председателя суда и наиболее сведущего в монетном праве менялу Исаака Ха-Кохена.

— Ты нам скажи, Мади, — сразу же напали старейшины на председателя суда, — то, что Олаф сказал, — правда?

— Правда, — угрюмо кивнул тот и положил на стол свиток. — Монета настоящая. Вот королевский указ.

Исаак, как наиболее компетентная фигура, уважительно взял свиток в руки и развернул. Пробежал строчки глазами, передал свиток старейшине часовщиков, и постепенно с содержанием ознакомились все.

— Если Верховный судья Арагона примет решение, мы обязаны будем объявить Бурбону войну, — переглянувшись с остальными членами совета, произнес старейшина часовщиков. — Ты понимаешь это, Мади?

Судья, как основной представитель городской судебной власти, мрачно кивнул:

— Да, понимаю. Но я прошу вас не торопиться с таким делом, как война. У города что, есть лишние деньги?

Старейшины угрюмо насупились, и только старый Исаак нашелся что сказать.

— Здесь никто не хочет войны, Мади, — проскрипел он. — Однако многие гранды со своими солдатами состоят на службе у королевы-матери и, когда им заплатят облегченной монетой, наверняка поднимут мятеж.

Старейшины закивали седыми головами, а меняла дождался, когда старейшины выскажутся, и продолжил:

— Кроме того, Бурбон выпустил ущербную монету без разрешения кортеса, а значит, возмутятся депутаты.

— Арагон точно соберет ополчение, — загомонили старейшины, — и мы не сможем остаться в стороне.

Мади опустил голову. Он знал: какое бы решение ни принял кортес Арагона, городу придется его поддержать.

— Но самое страшное даже не то, что городу придется оплачивать оружие для ополченцев, — покачал головой меняла. — Самое страшное, что, если монету не изъять немедленно, покачнется равновесие драгоценных металлов — сначала в ссудном деле, а затем и в остальных ремеслах.

Старейшины переглянулись. В ссудном деле здесь никто не разбирался.

— Ну и что? — выразил общее недоумение судья.

Старый еврей горько усмехнулся:

— Вы помните, к чему привел рост цены железа?

Старейшины закивали: еще бы не помнить; город едва не вымер — как от чумы. И хорошо еще, что баски после гибели Иньиго дрогнули и снизили цену на треть…

— А теперь представьте себе, что все, абсолютно все цены поднялись в полтора раза — точно по измененной стопе монеты.

Старейшины обмерли.

— Вот шайтан! — первым выдохнул судья. Теперь он понимал, почему заезжий сеньор Томазо Хирон молчал до последнего мгновения. По замыслу Бурбонов, подмена монеты наверняка должна была произойти одновременно по всему Арагону.

— Надо сеньора Франсиско о помощи просить… — перебивая один другого, загомонили старейшины.

И только старый меняла умолк и более не произнес ни слова. Было еще кое-что, о чем говорить не хотелось, — Папа. Исаак уже много лет следил за монетными экспериментами Ватикана и чуял, что время «подведения баланса» подошло. И было похоже, что вслед за Арагоном последует удар и по всей денежной системе Европы.

«А значит, и по всему нашему ремеслу…»

Зная, что операция предстоит сложная, Амир опия не пожалел, и раненый подмастерье тут же переместился в мир грез. Вот только окружали его там вовсе не райские гурии.

— Олаф… — бормотал раненый, — Олаф умрет первым… и мастерская станет моей.

Амир с усилием перевернул парня на бок и достал из ящика с хирургическими инструментами тонкий серебряный щуп. Аккуратно ввел его в рану в районе почек и начал выяснять, куда она в точности ведет.

— Потом Совет цеха… я этих старых дураков… к черту, — сквозь зубы цедил подмастерье.

— Молчал бы… герой, — вздохнул Амир.

Выходило так, что если желудок поражен со спины, то резать придется от позвоночника через весь бок. Таких разрезов у них в университетском госпитале не делал никто.

— Да, я герой, — неожиданно отозвался на его комментарий грезящий наркотическими видениями подмастерье, — я поражу сарацина в самое сердце…

Амир поморщился, протер место будущего разреза целебным отваром сосновых почек и достал скальпель.

— Амира аль-Мехмеда в первую очередь… — хихикнул подмастерье, — слишком уж много о себе думает… этот школяр.

— Заткнись, недоумок! — в сердцах рявкнул Амир. — Тут вся твоя судьба решается… молился бы лучше.

Подмастерье обиженно засопел, но все-таки заткнулся, и Амир, изо всех сил пытаясь поверить, что все получится, сделал первый надрез.

Когда Бруно обыскал все места, где мог укрыться Олаф, он двинулся прямо в храм, постучал в двери, а когда на стук вышел здоровенный доминиканец, просто предложил обмен.

— Я отремонтирую храмовые куранты, если вы отпустите Олафа Гугенота.

— Ты хочешь поторговаться с Трибуналом Святой Инквизиции? — удивился монах.

Бруно уверенно кивнул, и монах глянул в небо.

— Знаешь, парень, я был и в Неаполе, и на Майорке… и знаешь что?..

— Что?

Монах опустил на него тяжелый, все на свете видавший взгляд.

— Трибунал не отпустил ни одного.

Бруно шел по отсвечивающим лунным светом булыжникам и жадно вдыхал запах прогревшегося за день камня, высохшего ослиного навоза и железной окалины.

«Трибунал не отпустил ни одного…» — вертелись в голове последние слова доминиканца.

Бруно был просто поражен невежеством и безответственностью нагрянувших в город гостей. Не построившие в своей жизни ни одних курантов, они, похоже, искренне считали, что имеют право вмешиваться в столь сложный механизм, как Его Город.

Подмастерье сокрушенно покачал головой. Здешние мастера почти никогда не доводили число шестерен в башенных часах более чем до восьми. Только Олаф превзошел всех и построил храмовые куранты с двенадцатью шестернями! И даже сам Бруно в самых смелых своих чертежах никогда не планировал более шестнадцати шестерен. А город был не в пример сложнее.

Эта сверхсложная конструкция была потрясающе чувствительна ко всякому вмешательству — хоть со стороны монашки Филлипины, хоть со стороны купца Иньиго. А теперь несколько незнакомых даже с основами механики монахов нагло выдернули из сердцевины города одну из самых важных его деталей — ведущего часовщика цеха. Хуже того, они определенно пытались подменить собой столь важный и сложный механизм города, как правосудие!