Часовщик - Кортес Родриго. Страница 56

Ну и, конечно же, очень много сдала в общую кассу, а еще больше не сдала Христианская Лига.

— Ты, надеюсь, все зафиксировал? — ревниво поинтересовался Генерал.

Томазо ухмыльнулся:

— Еще бы.

Они оба понимали, что именно из этой молодой энергичной поросли когда-нибудь вырастут наиболее влиятельные члены общества. И каждый, кто хоть раз соблазнился сунуть руку в церковный кошелек, будет на крючке — всю его блестящую жизнь.

Ну, и кое-что сумели конфисковать таможенники. Разумеется, меньше, чем могли бы.

Томазо окинул оценивающим взглядом выходящую из гостиного двора еврейскую элиту. Он видел: снять последнее все равно не удалось. И от этого было немного досадно.

Сеньор Томазо сел в карету и сунул Бруно завернутый в холстину кусок пирога.

— С мясом.

— Спасибо, сеньор Томазо, — принял сверток Бруно.

Сеньор Томазо уселся поудобнее и вытер мокрое лицо кружевным платком.

— Значит, мироздание подобно курантам?

Бруно кивнул и развернул холстину.

— А причина всего беспорядка — первородный грех?

Бруно откусил кусок пирога. Он уже объяснил сеньору Томазо, что все проблемы человека упираются в первородный грех Господа Бога, забывшего об Адаме и Еве и пустившего все на самотек на самом важном этапе.

— А больше никакой причины быть и не может, — с набитым ртом проговорил он. — Любой мастер знает, как важна доводка курантов.

Сеньор Томазо заинтересованно хмыкнул:

— И что ты предлагаешь?

Бруно с усилием проглотил очередной кусок. Пирог оказался вкусным.

— Придется доделать за Господа наладку. Я думаю, там немного работы.

Монах опешил.

— А ты не много на себя берешь, еретик? Не боишься кары Господней?

Бруно кивнул:

— А как иначе… я ведь мастеровой. В моем деле страх Божий — только помеха.

Сеньор Томазо моргнул и уставился в пространство перед собой. Похоже, он тоже понимал, что одним страхом Божьим дела не делаются.

— И что… ты серьезно думаешь, что можно изменить все?

Бруно ссыпал в рот крошки, собранные с холстины, и принялся рассказывать про воробья. И сеньор Томазо смеялся в точности там, где положено смеяться человеку, знающему монастырский быт. А когда он отсмеялся, Бруно подвел итог:

— Все изменить может даже воробей. Мастер должен еще и понимать, что именно он только что изменил.

Сеньор Томазо некоторое время шевелил губами, а потом с восхищением произнес:

— Ну ты наглец…

Томазо прибыл в Лиссабон и тут же, со всеми документами, отправился в казначейство. Ему предстояло преодолеть два утомительных этапа: дележ взятой с евреев четверти товара между арагонской и португальской сторонами и главное — собственно деньги за евреев.

Однако партнеры по сделке сразу начали жульничать.

— Это по вашим данным их пятьдесят тысяч семей через границу перешло, — нагло глядя в глаза Томазо, начал уверять казначей португальской Короны. — А по нашим — всего восемнадцать…

— Вы хотите сказать, что за пятьдесят тысяч семей превосходных рабов нам заплатят, как за восемнадцать? — прищурился Томазо.

— И то не все и не сразу, — нахально улыбнулся казначей. — Это ведь мы несем расходы на их содержание…

— Что-что? — не понял Томазо.

— Все время, пока мы их не продадим, их придется кормить, лечить, а то и одевать, — поучительно произнес казначей. — Вы же их совсем нищими к нам выпихнули.

В груди у Томазо полыхнуло.

— Я все понял, сеньор, — начал он собирать бумаги со стола. — Вы позволите, я проконсультируюсь у специалистов?

— Сколько угодно, — широко, щедро развел руки в стороны казначей. — Сколько… угодно… сеньор.

Томазо поблагодарил, раскланялся, вылетел за дверь и уже через час входил в кабинет лиссабонского отделения Ордена.

— К нему нельзя было идти без подготовки, — мгновенно понял, в чем дело, секретарь отделения. — Я же писал Генералу, чтобы первым делом — ко мне

— Я не видел этого письма, — сокрушенно признался Томазо.

Секретарь, сожалея, развел руками и начал выкладывать на стол нужные бумаги.

— Смотрите, здесь у нас донос на казначея в Инквизицию. Очень серьезный донос, обратите внимание на подпись.

Томазо пригнулся к столу.

— Да, вижу.

— Но этого мало, — продолжил секретарь, — вот агентурные сведения о его любовной связи. Обратите внимание, с чьей супругой.

Томазо перевел взгляд и едва не присвистнул.

— Хорошая у вас агентура, — не без восхищения отметил он, — нам еще такому учиться и учиться…

— Что вы, сеньор Хирон, — благодарно улыбнулся секретарь. — Это нам у вас нужно учиться… Как вы их всех вокруг пальца! И-эх! Никто и тявкнуть не успел!

Они рассыпались во взаимных комплиментах, затем еще раз и еще, а на следующий день, хорошенько выспавшись, отдохнув и приведя себя в порядок, Томазо опять появился у казначея Короны. Молча, по-хамски сунул ему под нос донос в Инквизицию, едва успел выдернуть лист из мгновенно вцепившихся в бумагу рук и немедля достал вторую бумагу.

— А это уже о вашей любовной связи… — издали показал он листок.

Казначей дернулся вызвать охрану, но увидел торчащую из-под плаща шпагу, затем наконец-то задумался о происхождении компрометирующих его бумаг и сразу как-то спекся.

— Что вам надо?

Томазо аккуратно вложил бумаги в тубу, сунул тубу за пазуху, сел напротив казначея и лишь тогда соизволил ответить:

— Вы прекрасно понимаете что: выполнения португальской Короной взятых на себя обязательств. По двадцать золотых дукатов за душу из расчета пятьдесят тысяч человек.

— Сейчас казна пуста, — сверлил взглядом то место, куда была сунута опасная туба, казначей. — Его Высочество обещал вам невыполнимое. Мы не можем заплатить вперед.

Томазо улыбнулся; он это прекрасно знал. Но он знал и другое: казначей может найти в пыльных углах своих сундуков раза в два больше, чем стоят все евреи-беженцы, вместе взятые.

— Знаете, у солдат есть такое правило, — поднялся он со стула. — Если вынул саблю из ножен — руби. Я свою саблю вынул.

— Подождите! — вскочил казначей. — Подождите…

Томазо остановился и уставился ему в глаза. Он уже видел, что тот сломлен.

— Вы же знаете, — заторопился казначей, — Корона не может объявить о взятии арагонских евреев в рабство сразу по прибытии…

Томазо кивнул. Если португальцы это сделают, взвинченные евреи мгновенно собьются в отряды самообороны. Эту ситуацию Высокие Стороны обсуждали многократно.

— Мы сможем начать продажи лишь через полгода, — жалобно посмотрел на него казначей.

И это тоже обсуждалось, как самое лучшее решение. Следовало объявить евреям, что убежище они получили не навсегда, и честно предупредить о смене позиции Короны и предстоящем рабстве для тех, кто не покинет христианскую Португалию через полгода. И тут же усложнить порядок выезда.

Выигрыш получался приличный. Уже заплатившие за вход в Португалию евреи будут вынуждены снова платить — теперь уже за выход. Ясно, что они тут же начнут скидывать вывезенный из Арагона товар по дешевке, и казначеи Высоких Сторон уже обговорили цену, до которой следует довести отчаявшихся евреев.

Затем обнаружится, что преодолеть новые пограничные и таможенные препоны смогут лишь немногие, и вот тогда среди еврейских общин начнется раскол.

Это был самый важный момент. Профессионально жадные казначеи предлагали вообще никого не выпускать, но подобная мера опять-таки вела к объединению общин и племен. Дабы этого не допустить, следовало устранить влияние элиты, а для этого еврейскую элиту следовало выпустить из страны.

— Вы понимаете, о чем я говорю? — уже совсем отчаянно посмотрел казначей.

— Я вас понимаю, — кивнул Томазо, — но товар уже у вас, а нам нужны деньги — сейчас, а не через полгода. И, пожалуйста, золотом.

Иосифу повезло. Там же, на таможне, он помог при паковке бывшему секретарю арагонского двора, и тот, видя, что парень честен и старается, взял его с собой в Лиссабон. Секретарь полагал, что ему еще понадобится человек, когда он будет въезжать в новый дом в столице. А когда через четверо суток тряски на козлах рядом с кучером Иосиф сошел на главной площади столицы, их настигла главная новость.