Лед Апокалипсиса (СИ) - Кулабухов Тимофей "Varvar". Страница 28

Оборачиваюсь. На мгновение мелькнула надежда что преследователи отстали или махнули рукой. Но они пугающе близко, перебираются через нитку ручейка.

Твою мать! Так. Что делать, когда физическая сила не помогает? Использовать интеллект.

Бегу к дому. Окно, первое попавшееся. Закрываю лицо левой, правой машу топором, высаживаю окно. Часть стекол намеренно оставляю, вдруг преследователи порежутся. Прохожу по краю окна, вваливаюсь в квартиру, опираясь на топор как на костыль. Осматриваться некогда. Нахожу входную дверь, открываю английский замок (повезло что не на ключе, так-то не любая дверь открывается так запросто даже изнутри). Теперь по лестнице наверх. Девять этажей. Целых девять. Берегу дыхание. Наверху дверь выхода на крышу (хорошо, что не люк без лестницы). Вышибаю с пинка, отрываю клочьями крепление китайского навесного замка. Вываливаюсь на снег, большая часть поверхности неравномерно занесена. Выход на крышу отдельная кубическая будка. Смотрю на неё. Подходит. Отбегаю, продавливая отчетливые следы, делаю большую петлю следов, возвращаюсь к этой будке другим путём. Из-за сугробов залезть наверх реально, что и проделываю. Очутившись, наверху — грею руки, свернувшись клубочком. Холодно. Проверяю вальтер, обойма полная (в сталинке дозарядил) шестнадцать зарядов, досылаю патрон, согреваю в кармане, прижимаю к телу. Сейчас, если немецкий пистоль подведёт, остается план «Б» — сигать с крыши (так себе идея). Если вообще добегу до края.

Секунды тянутся бесконечно долго. Сердце успокоилось. Ныла шея, болела голова, глаза слезились от ветра. Погоня дойдёт до окна. Потом — выйдут в подъезд. Могут ломануться вниз, хотя оставил для них отчетливые следы из снега.

Тепло распределялось, дыхание выровнялось, руки горят огнем. Вслушиваюсь. Идут, родненькие. Запыхались. Вообще я мог бы пройти по крыше до другого подъезда, ввалится, спустится, проникнуть в квартиру или выйти по другую сторону здания. Значит им стоит спешить. Пусть их сердца бьются, дыхание неровное, чтобы глаза навыкат и деградированному мозгу не хватало питания.

Держу пистолет двумя руками. Предохранитель на «огонь». Лежу, спрятавшись от глаз, надеюсь, что меня не видно. Товарищи, я сейчас сдохну от переживаний. Почему не учился стрелять, не ходил в тир, не попал в кружок по дзюдо, не тренировался? Почему я не пошёл в восемнадцать в спецназ? Сейчас бы этих окатышей как капусту шинковал. Наша армия таких рэмбо выпекает как пирожки, а я лошара гражданская. Почему именно я? За что это всё? Скрип двери, резкий пинок. Они вываливаются сразу все трое, с искаженными лицами, молча, шарят глазами, почти мгновенно видят мой след и без паузы поворачиваются бежать по нему.

Целик, мушка (название копари объяснили). Совмещаю прицел на среднем гопнике с двустволкой. Они одеты удобно (для меня), в одно черное. Шванг. Ствол вправо, на соседнего. Шванг. Шванг. Шванг. Сдохни, сука. Передний вольной ласточкой летит в сугроб, одновременно стреляя в меня из пистолета. В полёте. Сраный ковбой. Он лежит тёмным пятном в сугробе, целюсь в середину этой кляксы, размерено стреляю трижды.

Пистолет в правую. Никаких запасных магазинов у меня нет, можно дозарядить только этот. Топор в левую, прыгаю вниз, в сугроб, от падения поскальзываюсь, заваливаюсь набок. В ту же секунду на мне оказывается противник. Наваливается, хватает за шею, душит. Стреляю ему в живот. Глухо бахнуло. Он дергается. Отталкиваю, вскакиваю.

Шея горит, вздохнуть не получается. Душегуб. Чёртов душитель своего змея.

Пинаю. Ещё живой. Надо его в чувство привести. Убираю пистолет, перехватываю топор и безжалостно отрубаю ему правую кисть.

— Айа-ааа…

Бью берцем в рожу.

Он похож на цыгана. Только бледен как смерть. И на мои осторожные вопросы о том, кто они, откуда — отвечает жарко, много, смотрит в глаза, кланяется, рассказывает. Эх, дядь, попадись ты мне в других обстоятельствах, был бы жив.

Внезапно враг метнулся к краю крыши и азартно сиганул вниз.

— Мда. Не договорили, — усмехнулся я. — Предлагаю этот разговор, как и любой «интересный», завершить на полуслове.

Руки дрожат. Время? Семь — ноль семь «по полудню». Примерно сейчас закат, который не виден из-за слоя облаков. Вытираю рукавом лицо. Обыскиваю трупы. Из ценных трофеев необрезанное охотничье ружьё — «вертикалка», патроны, ножи, три блока сигарет, водка «русская сталь» (лучше бы шпроты попались или прочий зеленый горошек), отличная обувь и одежда, внешний аккумулятор для телефона, три гранаты с надписью «ЗаряД» учебно-пиротехнические (фуфло, не боевые), галогенный фонарь (не включается), остальное по мелочи. Скидываю в рюкзак. Пошарил по сугробам, нашел пистолет, ПМ, ещё тёплый, без единого патрона. Боезапас надо думать остался у «бетмена».

Спускаюсь обратно в тот же подъезд, «выхожу» через подъездное окно в сторону города. Смеркается. Что делать дальше? Рации у них не было, то есть их банда «острые козырьки» о месте нахождения не знает. Но, могут пройти по следу. Дьявол. Отыскал прыгуна (пришлось откапывать). Что ожидаемо — мёртв, на лице отобразилась обида. А что он ждал, с парой пулевых ранений, отрубленной кистью и падением (пусть и в снег) с крыши двенадцатиэтажки? Патронов в кармане мало, всего восемь. Забираю все, они подходят к моему вальтеру. Пока закончил с ним, дозарядил обойму, спустилась ночь.

Иду. Большое пространство, никаких следов. Ориентируюсь на запад (навигатор почти сел). Ругаю себя за самонадеянность.

Пересекаю (переступаю) какой-то забор. Большое, наполовину занесенное заведение, на вид как школа. Ну, школы и прочие институты не грабят, там попросту нечего взять. Кому нужны парты, стопки каракулей на тему страдания Наташи Ростовой перед прыжком под поезд, учебники? Мне стоит прямо сейчас решить — идти ли дальше в ночь или укрыться в храме учёбы и науки.

Изрядный снегопад с ветром, вместе с недосыпом, усталостью от марш-броска, ноющими ногами и чувством голода заставляют выбрать ночёвку.

Здоровенные безликие здания, не знаю какой выбрать. Стоп. Самое большое здание похоже на букву «П». На нижнем этаже одно из окон слабо светит.

Отбросив соображения про ловушку, бреду к нему, осторожно стучу окаменевшими пальцами в стекло.

Сюр какой-то. В недрах коридора показывается фигура с небольшим фонариком. Впрочем, за спиной у фигуры какое-то оружие. Показываю пустые руки, опуская топор.

Человек внутри отпирает окно.

— Здравствуйте? — вопросительно говорит человек, поблескивая очками.

— Здравствуйте, меня Антон зовут. Не пустите на ночлег?

— А то так есть хочется, аж переночевать негде? Ну, хорошим людям всегда рад. Заходите, отряхивайте ноги, у меня тут чисто, запирайте окно. — Ответил он и многозначительно поправил оружие за спиной. Нечто пугающе большое.

Это была ветеринарная лаборатория — рассказал мой новый друг Николай. Не клиника, не больница, не медпункт. Живых животных, кроме проверяющих, тут не бывало. Сам он ни много ни мало — замдиректора и почти единственный человек в здании.

Оружие за спиной — пулемёт. Ну, то есть, он сказал, что это охотничий карабин на базе позднего «Дегтярёва», с нижней компоновкой диска, с которого он спилил ограничитель стрельбы очередями и восстановил емкость диска.

Короче — замдиректора с ручным пулемётом.

А ещё в подвале у него была печь для сжигания биологических образцов, дорогая и красивая. Нынче — топилась мебелью.

Кроме него в подвале были два ребенка — девочка Милана лет восьми и пацан Исмаил около четырех. Брат с сестрой. Николая они называли «дядей».

Поднялся повыше («Дядя Коля» меня сопроводил, отчасти потому, что не мог доверять), связался по рации с Заводом. Там было тихо, все ждали меня. Доложил, что остался на ночёвку у хороших людей, приду завтра. Все подробности тоже, при встрече.

Поскольку Николай был ко мне добр, я не стал докучать вопросами. Впрочем, некоторые вещи он рассказал сам.

Карабин (как же, называем вещи своими именами — пулемёт!) его личный, как ещё три охотничьих ружья, травматический пистолет, коллекция ножей и охотничьих принадлежностей. Он был одинок, без жены-детей. Когда всё это началось, пришёл на работу, чтобы «пережидать тут». У ворот обнаружил детей, брата с сестрой. Их родители торговали на рынке, были застрелены гопниками на глазах детей. В слезах и горе прибежали по первому снегу в лабораторию в поисках некой тёти Фариды. Николай их приютил. Теперь — они втроём укрыты от всего мира снегами.