Рысюхин, ты что, пил? (СИ) - "Котус". Страница 29
— Нет, всё предельно ясно. Только как быть с учёбой?
— После начала учёбы, когда вы переедете в Могилёв, с вами будет работать господин Мурлыкин, он вас там встретит и оговорит порядок связи.
— Далее. Знакомить с коллегами и номинальным начальником буду позже, когда приедете за удостоверением — без него в логово наших колдунов просто не пустят, а вызывать их сюда — плохая идея, во всех отношениях. Тогда же уточним по окладу жалования. Обычно для внештатных сотрудников, в зависимости от исполняемой должности и выслуги лет, это от двадцати пяти до шестидесяти рублей в месяц. Не сокровища короны, конечно, но больше чем ничего, на карманные расходы студенту хватит. Кроме того, каждый вызов для отправления службы оплачивается отдельно, есть утверждённые тарифы. Там отдельная кухня, будущие коллеги вам расскажут лучше и подробнее. Ну, вроде бы всё. Есть вопросы, пожелания?
— Вопросов нет, а пожелание одно — побыстрее попасть домой!
— Тогда давайте провожу вас до выхода, чтобы часовой не цеплялся, и будем прощаться.
До выезда из города было около четырёх с половиной вёрст, но мне понадобилось три четверти часа на то, чтобы их преодолеть, поскольку толпы народа бродили по улицам как хотели и куда хотели и приходилось практически протискиваться между ними. После того, как на въезде в кварталы плотников Захарьевская улица после излома поменяла имя на Борисовский тракт стало легче, но ненамного. Тракт вывел меня к железной дороге и дальше шёл в основном вдоль неё, то отдаляясь, то пересекая пути[1]. Примерно на половине пути я остановился дать отдых Воронку на берегу Волмы. Нетерпение сжигало изнутри, но я старался держать себя в руках.
Ещё два с половиной часа пути и немного уставший Воронок остановился у хозяйственных ворот нашего участка. Прислуживавшая по дому женщина, тётка Ядя, как её все звали, всплеснула руками и, едва открыв ворота, убежала в дом. И не успел я распрячь коня, как в дверях показалась бабуля. Она стояла на пороге и молча, тихо плакала, глядя на меня. Я подбежал и обнял бабушку, мимоходом удивившись, какая она, оказывается, маленькая. Обняв её за плечи и целуя седую макушку, я повторял только одно:
— Не плачь, родная. Нас двое, мы справимся. Мы со всем справимся…
[1] Современная (с некоторыми отклонениями, появившимися позже) трасса шоссе Минск — Борисов — Орша была проложена незадолго до Великой отечественной. Старое шоссе шло вдоль путей — точнее, пути в последней трети девятнадцатого века прокладывались вдоль него. Сейчас от этой дороги остались отдельные участки, самые большие это часть дороги Н-9531 и шоссе от южной окраины Смолевич до Жодинского хлебзавода.
Глава 18
Я стоял, обнимал бабушку, а внутри как будто лопнула какая-то плёнка, которая покрывала мои чувства и эмоции, делая некоторые из них ослабленными, а иные вовсе низводя до уровня осознания того, что «тут должно быть грустно». Возможно, последствия травмы, которая вот сейчас вот залечилась, но равно это могло быть и чем-то другим, на данный момент меня этот вопрос не интересовал, так, мелькнула мыслишка по краю сознания. Меня догнало и накрыло всё то, что должен был чувствовать с момента пробуждения: боль и горе от потери отца, мука осознания, что я остался один из всего рода, тяжесть ответственности за род и за доверившихся нам людей… Если бы я не пережил часть этого раньше, пусть в ослабленном виде, и если бы не прижавшаяся ко мне бабуля, показывающая, что я всё же не один — не знаю, не сошёл ли бы я с ума. Тёмная пелена рассеялась, и я уже уверенно сказал:
— Мы справимся. Мы прорвёмся.
Бабушка подняла на меня заплаканное лицо:
— Куда прорвёмся, Юрочка, ты о чём?
— Через все беды прорвёмся. Туда, в то будущее, где будут жить наши потомки.
— Эх, Юра, Юра… Нам бы хоть выжить!
— А куда же мы денемся-то? Не для того Рысюха пинком под зад меня в этот мир возвращала, чтобы я сразу снова к ней провалился!
Бабушка вновь вздохнула и обняла меня. Но через пару секунд встрепенулась:
— Ой, что это я тебя на пороге держу? Ты же устал с дороги, да и голодный, конечно же! Где тебе было поесть-то, да и в больнице той разве кормили? Знаю я их харчи, слёзы это, а не еда для молодого парня! Вон как исхудал весь!
Я невольно усмехнулся. Всё же бабушки — это бабушки, в любой ситуации первым делом надо кормить внука. Интересно, бабушка Влада Хомячевского, одноклассника, носившего клички «Колобок» и «граф Жракула» тоже считала его исхудавшим после каждого расставания больше чем на сутки?
За разговором бабушка вела меня на кухню. Из-за винной лавки на первом этаже планировка дома получилась своеобразной. На первом этаже поместились только сама лавка, небольшая подсобная комната, кабинет управляющего лавкой (то есть — бабушкин), кухня, продуктовая кладовка, комнатка для отдыха слуг, топочная и лестницы вверх, в жилую часть дома, и вниз, в подвальный склад, разделённый на две части. В одной хранился запас товара для лавки, другая использовалась для семейных нужд: тут тебе и картошка с прочими овощами, и соленья-моченья, и инструмент и ещё боги знают что, от старых ломаных корзин до некогда дорогого, а сейчас столь же безнадёжно поломанного шёлкового зонтика от солнца времён бабулиной молодости. Папа не раз грозился разобрать завалы, сжечь весь хлам, выбросить то, что не горит и не позволять сгружать туда новый. Но всё никак не мог выбраться — то времени не хватало, то сил, то желания.
Меня сегодня не ждали, телеграмму перед выездом из города я давать не стал, не был уверен, что в этом есть смысл. Просто вспомнил случай с папиным другом, который как-то вечером постучался нам в дверь и обижался, что мы его не встретили: мол, если видеть не хотим, то так бы и сказали. Хотя вслух этого и не говорил, просто сидел хмурый. Всё разъяснилось буквально через четверть часа, когда пришёл почтальон и принёс его телеграмму, отправленную им из Минска перед отъездом[1]. Сложилось такое ощущение, что телеграмму не передали по радио, а отправили тем же поездом. Когда всё выяснилось, все долго смеялись — кроме почтальона, который опасался, что мы напишем жалобу, а виновным за опоздание сделают его. Потом мы вспоминали этот случай годами, каждый раз, когда речь заходила про почту и её работу.
Но тётка Ядя знала бабушку, а может даже и сама была таковой, поэтому уже суетилась здесь, собирая на стол по принципу «что нашла». В ход пошли и запасы из подвала — последняя, и потому очень ядрёная квашеная капуста, нарезанное крупными ломтями начавшее немного желтеть по краям сало, пара ломтей окорока холодного копчения; и покупные продукты — хлеб и сыр; и выращенная бабушкой при помощи её дара первая зелень. Сама бабушкина служанка, которую вполне можно было бы уже звать компаньонкой, суетилась около только-только растопленной плиты. Судя по всему, она собиралась на скорую руку пожарить шкварки и пол дюжины яиц — а то «непорядок», если «молодой хозяин» останется без горячего — то есть, считай, что некормленым. Холодные закуски традиционно были «не в счёт», вне зависимости от количества их и качества. Считалось, что это не еда, а только перекус, для магического превращения второго в первое требовалось подать на стол что-то горячее, не считая напитков: хоть чашка бульона, хоть, как сейчас, яичница.
К моему удивлению, бабушка вынула из буфета и водрузила на стол две серебряные стопки и чуть початую бутылку брусничной настойки. Потом, поколебавшись пару секунд, добавила к этому полуштоф «Пшеничной». Увидев моё удивление, она пояснила:
— Помянем Викешу, сыночка моего, твоего папку.
Пробиваясь через бабушкин прерывистый вздох и грохот посуды от плиты донёсся сдавленный всхлип. Бабушка покосилась на Ядю, поколебалась секунд пять, после чего со вздохом медленно достала третью рюмку и сказала:
— Иди, Ядвига Карловна, помяни и ты. Всё же не чужая ты нам — тридцать лет в услужении, ещё со старого дома. Почти с самого детства. Сколько тебе было, когда к нам попала, пятнадцать, вроде?