В тесном кругу - Буало-Нарсежак Пьер Том. Страница 10

— Ну и как он вам? — спрашивает он.

Она поворачивает к нему лицо, и в ее морщинах нет ничего, кроме приличествующей моменту взволнованности.

— Сударь, он великолепен. Ваше приглашение — настоящий подарок. Большое вам спасибо.

В голосе нет дрожи. Она снова стала просто Жюли — человеком без имени, без прошлого.

— И вы действительно больше не можете играть? — обеспокоенно спрашивает хозяин.

— Это совершенно невозможно. Я знаю, есть пианисты, которые, несмотря на тяжелое увечье, все-таки продолжали выступать, например граф Зиши или, еще лучше, Виттгенштейн — это ему Равель посвятил свой «Ре-концерт», написанный специально для левой руки. Но мой случай — другое дело. Ведь меня буквально измочалило. В конце концов ко всему привыкаешь. Не скажу, что это произошло быстро, но все-таки произошло.

— Это ужасно. А я приготовил вам выпить.

Она мило улыбается:

— Ну, это-то мне по силам.

С неловкостью медвежонка, хватающего бутылочку с молоком, она обеими затянутыми в перчатки руками берет стакан и делает несколько глотков.

— Нет, все-таки это ужасно… — все продолжает вздыхать он.

— Ну что вы. Это давно уже перестало быть ужасным… Вы позволите мне побыть еще немного?

Повсюду еще громоздятся нераспакованные ящики, прислоненные к стенам картины, разобранные книжные полки, скатанные в рулоны ковры. Но ни одна вещь здесь не может быть названа посредственной. У этого Хольца хороший вкус. Она замирает на месте.

— По правде сказать, я пришла к вам с вполне определенной целью. Понимаете, мсье Хольц, никто не вправе запретить вам играть. Моя сестра — настоящая идиотка. Нет, возраст тут ни при чем. Просто она привыкла считать себя пупом земли. Она действительно пользуется здесь большим влиянием, но вы не должны обращать внимание на ее ворчание. Играйте как можно чаще — в память о вашей жене. Играйте для меня. Мне это будет приятно. Ну вот, а теперь мне пора бежать. Смешно, верно?

Черепаха, которая собирается бежать… Куда я задевала свою палку? Знаете, почему я хожу с палкой? Чтобы люди думали, будто я плохо вижу. Тогда они смотрят на мои глаза, а не на руки.

Она издает коротенький невеселый смешок, который должен означать, что визит подошел к концу. Он выражает желание проводить ее.

— Спасибо, не нужно.

Так, быстрый взгляд на часы. Времени как раз, чтобы пообедать и чуть-чуть вздремнуть перед отъездом. Она устала. Встреча с роялем… А ведь она считала, что давно освободилась от музыки, что музыка умерла в ней, хотя временами ей еще кружили голову какие-то неясные отрывки из Дебюсси или Шопена. Но теперь решение принято. От обеда она отказывается, и Кларисса варит ей чашку кофе.

— Какая сегодня у Глории программа?

— Она будет рассказывать о гастролях по Мексике. Я помогала ей подобрать фотографии. Потом будут слушать концерт Мендельсона. Не придет только мадам Гюбернатис — она просила ее извинить и сказала, что у мужа приступ люмбаго. Глория в ярости. Она говорит, что тому, кто не любит ничего, кроме аккордеона, нечего делать в «Приюте отшельника». Да, характер! Сигарету, мадемуазель?

— Спасибо, с удовольствием.

Теперь часок подремать в шезлонге. Боль пока уснула. За окном обычный летний шум. Во что бы то ни стало надо убедить Монтано. Это будет нелегко. Но и ее терпению учить не приходится. Она прислушивается к стрекоту одуревших от жары кузнечиков, проникающему сквозь полуприкрытые ставни. Ах, если бы только Джина сказала «да»! Тогда она могла бы спокойно дожидаться своего конца.

Перед самым отъездом к ней заходит Кларисса — проверить, все ли в порядке. Так, чуть подрумянить щеки… В сумочке все на месте: кошелек, бумажные носовые платки, ключи, пачка сигарет, спички. На всякий случай несколько таблеток аспирина. Ах да! Удостоверение личности и солнцезащитные очки. Жюли целует Клариссу в обе щеки, как всегда это делает, если куда-нибудь уходит, и мелкими шажками двигается в сторону лодки.

Здесь уже сидит Анри Вильмен — не потерявший спортивного вида мужчина в серых брюках и рубашке поло. Под мышкой у него пристроена кожаная сумка — удобная вещь, позволяющая не держать набитыми карманы. Жюли кажется, он был раньше какой-то важной шишкой в фирме, связанной с импортом-экспортом. Разумеется, он считает своим долгом немедленно завязать разговор. Жюли поддакивает, не вникая. Она только делает вид, что слушает его. На самом деле она думает о Джине Монтано. Как же ее убедить? Ей хорошо известно, до какой степени коснеешь с возрастом. Превращаешься в нечто нетранспортабельное. Даже Глория, хоть она еще вполне крепкая, передвигается с большим трудом. Наверное, и Джина не в лучшей форме. Недавно ее показывали в каком-то телефильме, но это был повтор. Мало ли фильмов двадцатилетней давности крутят по телевидению? Катер обгоняет любителей виндсерфинга. Молодые люди машут руками, а с мола, кишащего голыми телами цвета перепеченного хлеба, машут им в ответ.

— Славный денек, — замечает Анри Вильмен. — Не забудьте, о чем я вам сказал. Пусть выполнит ваше поручение.

О чем это он? Какое еще поручение? Назавтра о ней начнут шептаться: «Бедняжка Жюли, у нее не все в порядке с головой. Вам кажется, что она вас внимательно слушает, а на самом деле она ничего не помнит». Тем лучше! Если ей удастся добиться своего, никто даже не заподозрит истину. Такси она находит сразу.

— В Канны. Бульвар Монфлери, вилла «Карубье».

Она забивается в глубь машины, не собираясь глазеть по сторонам. Вся эта бессмысленная суета вокруг ее совершенно не интересует. Но вот на перекрестке она видит разбитую машину, а вокруг — «скорая помощь», жандармы… Значит, и с другими это случается! Она прикрывает веки. Каждому свой кошмар. Итак, она должна расположить к себе Джину, польстить ей. Надо будет рассказать ей о… Ох, надо было прихватить с собой рекламные проспекты, на которых «Приют отшельника» снят с вертолета со всеми своими виллами, садами, частным портом, общей частью, солярием, строящимся теннисным кортом и, само собой разумеется, огромным пространством моря. У нее и в самом деле не все в порядке с головой! Лишить себя своей козырной карты! Завтра же надо будет послать все это Джине.

Вот и вилла. Жить здесь, должно быть, ужасно. Ей не придется притворяться, расхваливая прелести собственного жилища. Машина тормозит, и Жюли протягивает водителю кошелек.

— Возьмите сами. Никак не могу собрать мелочь.

Шофер не выказывает никакого удивления. Еще одна чуть перебравшая пассажирка… Он помогает ей выбраться из машины. Подумать только, в ее возрасте! Доводить себя до такого состояния…

— Эй, мадам! А палку-то…

И недоуменно пожимает плечами, когда она, слегка пошатываясь, направляется к усаженной самшитом аллее. На лужайке перед домом медленно вращается дождевальная установка, с легким шумом разбрасывая вокруг себя сверкающие брызги. Красивый дом, но для чего, скажите на милость, эти три ступеньки у входа? Разве теперь кто-нибудь думает о стариках? В просторном холле, уставленном растениями, есть даже небольшой бассейн с золотыми рыбками и фонтанчиком.

— Мадам, мадам, вы куда?

К ней уже бежит консьержка — вся в черном, с гладко зачесанными волосами, больше похожая на няню.

— Вы к кому?

— К мадам Монтано.

— Ах, так это вы! Она меня предупредила. Вам на второй этаж.

В лифте она объясняет:

— После нападения женщина, которая ухаживала за мадам Монтано, ушла от нее. Я ее заменяю, пока не найдут новой компаньонки.

Она придерживает перед Жюли дверцу лифта, а потом, позвонив, открывает бронированную дверь квартиры.

— Да, — говорит она, — этот бандит напал на нее, когда она шла домой. Он затолкал ее в квартиру и там ударил. Все произошло за несколько минут. Я была в подвале и ничего не видела. Такая неосторожность!

И громко кричит:

— Мадам, к вам гостья!

И тихо добавляет:

— Она немного туга на ухо. Говорите медленней. А вот и она.

Из глубины ярко освещенного коридора к Жюли приближается миниатюрная старушка, увешанная сверкающими драгоценностями. Очевидно, у нее не все украли. Она громко говорит через коридор: