Вдовья трава (СИ) - Воздвиженская Елена. Страница 3

С Алёшкой знакомы они были с самого детства, вместе лазили по соседским огородам и воровали сладкие яблоки и морковку, вместе строили зимой снежные крепости, и вместе бегали летом на речку купаться. А после… Лёля улыбнулась воспоминаниям. После они вдруг выросли. И тощая Лёлька с ободранными коленками как-то неожиданно превратилась вдруг в стройную девушку с русыми косами, которые она укладывала вокруг головы, и завязывала белыми ленточками. А Алёшка, смуглый, вечно грязный, с полными карманами всевозможных сокровищ – дохлым жуком, цветным стеклышком от бутылки, обрывком резинки, кусочком мела – тоже вдруг изменился и возмужал, стал серьёзным и взрослым. Он лихо управлялся с комбайном в родном колхозе. А Лёлю после медучилища оставили в городе, в хирургическом отделении, приглянулась она заведующей ещё на практике – скромная, ласковая, повязки больным накладывала она так ловко, будто всю жизнь только и делала, что бинтовала.

– Золотые у тебя руки, девочка, – говорила ей Алла Николаевна, – Хороший врач из тебя выйдет, поступай-ка ты в институт.

Но Лёля в институт не захотела, ей нравилось быть рядом с больными, помогать, утешать, облегчать боль, заботиться. А это работа сестры. Врач – тот строгий, занятой, зайдёт на обход и нет его. А сестричка, вот она – всегда рядышком. Слово доброе скажет и уже вроде легче больному. Осенью, на Покрова, хотели Алёшка с Лёлей пожениться, а в июне началась война.

Второй год уже шли бои за Родину. Люди верили, что это ненадолго, что скоро побьют они проклятого врага, остановят его, но отчего-то лучше пока не становилось, напротив, поубавилось пыла и уверенности, что война скоро закончится. Люди видели, что всё не так просто, как казалось вначале. Скольких развели фронтовые дороги, раскидали по разным уголкам необъятной Родины, разлучили любимых, мать – с детьми, отца – с семьёй. Эх, да что говорить! Всё смешалось нынче. А жить-то хочется, ой, как хочется. Домой вернуться, испить водицы из родимого колодца, к маминым ладоням припасть, в траву упасть некошеную, да глядеть-глядеть в небо синее, как бывало, маленькими лежали они с Алёшкой, угадывая какое облако на что похоже. А сейчас всё больше небо чёрным затянуто, гарью да дымом, и кругом горе, слёзы, разруха. Проклятая война, чтоб тебе неладно было.

Письма шли всяко, то ничего, то целой стопкой разом доставит полевая почта. Писем ждали. Прочтёшь в короткой передышке, под стоны раненых, прижмешь к губам листок, вдохнешь запах, и кажется будто пахнет оно маминым теплом, молоком парным, сеном, хлебом горячим из печи. А если от Алёшки письмо, то пахнет оно почему-то машинным маслом, солидолом. Странно, наверное это оттого, что весь он им пропитался, пока на комбайне своём работал. Каждую строчечку перецелует Лёля, а после спрячет конверт на груди. Живы. Раз пишут, значит живы. Хотя всякое могло быть, пока идёт письмо. Но нет, нет! Такие мысли гнала от себя Лёля прочь, даже думать о таком не хотела.

– Вот кончится война, вернёмся домой, я, Алёшка, батя мой и дядя Федя, Алешкин отец, устроим пир! Картошечки нажарим, много-много, огурчиков солёных мама достанет с погреба, наедимся вдоволь! А после плясать будем под гармошку… Ох, и отпляшусь я, за всё отпляшусь! А по осени и свадьбу сыграем.

Больше года не виделись они с Алёшкой и надо же такому случиться, что сейчас, когда стоял их полевой госпиталь в этих краях, сюда же перебросили и Алёшкину роту, они были всего в километре друг от друга. Лёля случайно узнала это, и, отпросившись у Аркадия Ивановича, прибежала к своему ненаглядному. Радости-то было! А сегодня вот Алёшка сам приходил повидаться. И завтра придёт.

– Мещалкина! Чего тут стоишь, мечтаешь? Бегом к раненым, эвакуация срочная, стоит она тут!

Голос Аркадия Ивановича, пожилого доктора, вмиг вырвал Лёлю из сладких грёз о доме, больно ударив о суровые реалии происходящего.

– Так ведь только что тихо было, – промямлила Лёля.

– «Только что», – передразнил её Аркадий Иванович, – Второй год воюешь, а всё не привыкнешь. В минуту всё может поменяться!

И устало протерев ладонью лицо, добавил:

– Беги, Олюшка, готовьте раненых, сворачиваемся. Немец рядом. Машины уже прибыли, помогать нам будут солдаты.

Девушка огляделась, и правда, к госпиталю уже подъехали три грузовика и солдаты спешно помогали выносить раненых. Лёля вбежала в палатку, кругом царила суматоха, но бардака не было. Все действия уже отточены были до автоматизма. Операционные сёстры собирали инструментарий и медикаменты, остальные грузили раненых в подъехавшие грузовики, те из раненых, кто мог ходить, помогали сёстрам переносить лежачих. Сворачивали палатки, походный скарб. В воздухе прожужжало. Засвистело. Ухнуло. И где-то совсем рядом вдруг раздался взрыв.

– С воздуха бомбят, – мелькнуло в голове.

Грузовики тронулись в сторону леса. Оставшиеся на месте поспешно заканчивали сборы. Враг кружил низко, издеваясь, высматривая, выжидая, словно зная, что никуда они от него не уйдут.

– Чтоб ты сдох, – злобно шептала Лёля в адрес немца, таща на своём плече солдатика с перевязанной головой, этот был тяжёлый, не ходячий. Последний раненый в грузовике. Уходим. Лёля запрыгнула в кузов и машина рванула с места.

Послышались оглушающие взрывы. Немец заходил на второй круг. Первые грузовики скрылись уже в лесу. Лёля была в числе последних. В грузовике было тесно, раненые лежали друг на друге. Лелю сильно прижали к борту, но она не чувствовала боли, продолжая держать на плече голову того самого, тяжело раненого, солдатика.

– Ничего, мой хороший, ничего, сейчас выберемся. Тут недалеко наши. Алёшка мой там, – шептала она горячо, – Они нас в обиду не дадут.

Громыхнуло позади. Послышался свистящий, режущий уши звук, и Лёля увидела чёрный дым, поваливший из-за елей.

– Сбили! – радостно закричала она, – Сбили гада! Молодцы ребята!

Послышался глухой удар и снова выстрелы. Грузовики тем временем въехали под сень деревьев и продолжили путь. Раненые стонали. Иные сидели молча. Аркадий Иванович хлопотал над усатым бойцом, у того пошла горлом кровь. Внезапно колонна встала.

– Что такое? Что случилось? Почему стоим? – послышалось со всех сторон.

Кто-то крикнул:

– Засада!

Медсестры побледнели. Бойцы, те, что были в сознании встрепенулись. Аркадий Иванович поднял усталые глаза.

Глаза… Последнее, что помнила Лёля это были глаза доктора, их доброго, умного Аркадия Ивановича, заменившего им, молоденьким девчонкам, на фронте и мать и отца. Сколько раз утешал он их, когда не было писем от любимых, или когда от усталости не хватало сил подняться, чтобы идти к раненым. Как хвалил он их, когда выносили они с поля боя на своих хрупких плечах очередного бойца.

– Молодцы, молодцы, девоньки вы мои! Ещё одну жизнь спасли! Всех к награде приставим, как война кончится!

Аркадий Иванович, который, казалось, никогда не уставал. Выкурит самокрутку, и снова к столу – оперировать, шить, вынимать осколки из израненных бойцов. Он и не спал почти. И правда, когда он спал? Лёля не видела.…

Глаза… Теперь мамины. Так близко. Да нет, это же Алёшкины. Он склоняется всё ниже и ниже над нею, Лёля тянет к нему свои руки, хочет обнять. И понимает, что это не глаза, это звёзды. Звезды, что светят с ночного неба.

– Погоди, какие звёзды? Ведь на дворе был день, когда они начали эвакуацию госпиталя.

Лёля попыталась встать, и у неё это получилось на удивление легко. Она поднялась на ноги и огляделась. Туман окутывал всё кругом, стлался понизу, свисал седыми рваными клочьями с ветвей деревьев.

– Аркадий Иванович, – прошептала тихо Лёля.

Ей было страшно. Тишина кругом. Ни звуков выстрелов, ни шума моторов, ни голосов людей, ничего.

– Где же вы все? – снова прошептала Лёля.

Она тихо, стараясь не шуметь, двинулась по тропинке, и внезапно увидела всё.

Раскорёженные грузовики, тела на земле, раскиданные взрывом носилки и медицинский скарб, клочья чего-то, бывшего живым ещё утром. Лёля зажала руками рот, чтобы не закричать от ужаса, и медленно присела.