Берег тысячи зеркал (СИ) - Ли Кристина. Страница 67

Возможно, я просто оглох. Или не хочу слышать ничего кроме ее голоса. Видеть только ее глаза. Вдыхать ее дыхание. Не знаю. Но одно мне известно точно — я полюбил и полюблю все, к чему прикасалась, прикасается, и прикоснется эта женщина. Она будет со мной. Рано или поздно.

Я не помню, сколько раз простонала его имя, подтвердив каждое слово, сказанное Саном. Я проиграла полностью. И мне бы сдаться, но не могу. У меня нет права давать ему никаких надежд, пока страх давит.

Но сейчас его нет. Я расплавилась, исчезла, и стерта опять. У меня нет прошлого, я не вижу будущего, а живу настоящим. В нем смотрю в темные глаза, которые заволокло страстью. Целую Сана, а следом слышу хриплый и холодный шепот в губы:

— Ты хотела знать, что я говорил тебе на ушко в Париже? — он плавно поворачивает меня спиной.

Заставляет встать на ноги, но они не держат. Чтобы устоять, хватаюсь за приборную панель. Сан становится позади, нежно целует плечи, спину, а руками оглаживает груди. Опускается ниже, ведет пальцами вдоль живота и талии, а я закрываю глаза, улавливая, как по коже бегут мурашки и приятный зуд.

Сан мягко надавливает на поясницу, вынуждает наклониться и оттопырить ягодицы. Повернувшись, крепче сжимаю панель, и снова закусываю губы от предвкушения. Я действительно голодная. Хочу еще, и не знаю, как остановиться. А нужно ли? Наверное, нет.

Мужчина за моей спиной адски сексуальный. Его тело рельефное, большое, блестит влагой, ведь каждый изгиб покрыт испариной. Она особенно соблазнительно выглядит на эластичной упругой коже. Как та, что осталась на его твердой вздыбленной плоти, и та, что играет на его губах.

Но хуже всего действует взгляд. Сейчас он хищный, необычный, и опять блестит сотнями отражений.

— Так, как? Хочешь послушать снова… — Сан раздвигает ягодицы, а заметив, что я смотрю, улыбается, — на прощание? В этот раз с переводом.

Наши взгляды встречаются. Он поджимает губы, а толкнувшись бедрами, остро и глубоко вгоняет член. Заполняет плоть одним толчком, во всю длину, и начинает двигаться. Из горла вырывается новый протяжный стон, я теряю равновесие от горячих спазмов, закатываю глаза и кусаю губы. Мне чертовски хорошо. Стирается реальность, уходят все предрассудки. Я становлюсь собой.

Становлюсь просто женщиной для этого мужчины. У нас по-прежнему нет имен. У наслаждения его тоже нет.

Сан наказывает меня лаской, и вынуждает просить еще. Остро и жестко двигается глубже и быстрее. Пальцы немеют, руки покрываются испариной, горло давно высохло, но это чертовски приятно и хорошо. Я снова горю прямо изнутри, наклоняюсь ниже, становлюсь ровнее, чтобы толчки стали глубже и слаще. Как кошка, сама бесстыдно насаживаюсь на его плоть, упираюсь руками в панель, извиваюсь, ощущая только горячее и твердое движение внутри. Жесткое, полное, и острое, как четкий удар в цель, раз за разом. Дрожь бежит по ногам, а тело вибрирует. Хватаюсь рукой за пальцы Сана. Они напряжены, крепко сжимают бедра, и это заводит сильнее. Поворачиваюсь и заглядываю в абсолютную тьму. Сан сразу обхватывает мою руку, наклоняется и на выдохе накрывает пересохшие губы. Жадно целует и безжалостно толкает к пропасти, у которой я балансирую на самом краю. Толкает так, чтобы я не могла опомниться. Чтобы наша близость стерла все, оставив только нас с ним.

Я теряюсь в том, каким бешеным становится темп движений. Слышу одно лишь мужское и густое дыхание за спиной. Сан не щадит нас. Обессиленная от стонов и наслаждения, я рвано глотаю воздух. Сотрясаюсь в дрожи, покрытая испариной, реагирую на любое прикосновение, как оголенный нерв.

Оргазм подбирается все ближе, а дыхание обращается в надсадное мычание, хриплые крики. В них я теряюсь, а Сан обхватывает мое горло, тянет к себе и прижимает спиной к груди. Вынуждает встать, почувствовав член глубоко внутри, и кончить от жестких толчков и холодного шепота на ухо:

— Я говорил, что ты моя. И каждая часть тебя тоже моя. Вот… — его голос становится грубее, густеет, дрожит и вибрирует, как он сам. Сан покидает меня, застывает всего на миг, но прижав к себе, заканчивает, густо дыша: — Вот, что я шептал в нашу первую ночь, Вера. Шептал, что ты станешь моей. Так и будет. Я дождусь этого.

В ознобе делаю влажный вдох, а глаза так и цепляются за все, что окружает. За вещи, которые валяются на штурвале, за море, которое качает лодку, за мужчину, который смотрит так невозможно открыто, смело, и дико, что плоть сжимается в отголосках спазмов. Рука находит руку, а губы находят губы. Тепло обменивается с холодом так явно, будто Сан пьет меня.

Уже выпил, и не оставил ни капли меня самой.

Я долго, и в молчании думаю. Стою у кормы, и наблюдаю за тем, как он ведет лодку обратно. Все сказанное — сделано, а все сделанное — результат эмоций. Возможно, я буду всю оставшуюся жизнь вспоминать его. Горькая улыбка касается лица. Не возможно, а точно.

В этот раз, просто сесть в машину и уехать — не выйдет. В этот раз все иначе. И место, которое я покидаю — другое, и мужчина, которого бросаю — стал другим в моих глазах. Теперь Сан не воспоминание об одной ночи.

Это звучит нелепо и глупо после нашего "разговора".

Стоя у машины, я смотрю на маленькую девочку. Она часть нового воспоминания, а в моих глазах Ханна — его смысл. Два дня, проведенные в доме Сана, стали чем-то слишком необычным. Но почему в груди скребет чувство, что все произошедшее правильно? Почему, часть меня не хочет садиться в машину и уезжать? Почему я не могу никак открыть дверцы и сесть в салон? Наверное, потому что смотрю в глаза мудрой женщины, и понимаю, что совершаю ошибку хуже предыдущих.

Даже его дружок и Кан Мари смотрят с неким огорчением. Мари, и вовсе, в последний момент решается обнять меня. Женщина аккуратно хлопает по спине, и шепчет на чужом языке, что-то до боли понятное. Это и пугает, и приносит ощущение тепла.

Надо это закончить немедленно. Осматривая всех, на их месте вижу друзей из прошлого. Смотрю на Алексея, в окружении его близких. Все настолько напоминает о боли, что из страха, возможно, я слишком натянуто улыбаюсь и слишком быстро сажусь в салон.

Сан занимает место водителя, и пристегивается, а я стараюсь смотреть только в одну точку и прямо перед собой. За то время, пока я принимала душ, собиралась и прощалась с Хи и малышкой, он успел переодеться. Нет, не в форму, или вычурные костюмы. В проклятую белую рубашку и обычные джинсы. Именно в то, что сводит меня с ума. Сан словно знал, что надо напялить на себя после того, что произошло на лодке.

Отвернувшись к окну, стараюсь не вдыхать его запах, не смотреть на него, и не реагировать так остро. Но не могу. Меня волнует каждое его движение, возбуждает даже вид его руки, которой Сан сжимает руль. От одного взгляда на его пальцы, становится жарко, и хочется открыть окно, чтобы сделать глубокий глоток свежего воздуха.

Однако мы продолжаем молчать.

Спустя час взаимной тишины, я ощущаю себя меломаном и знатоком корейской музыки. Все, что помогает держать себя в руках — корейские радиостанции. Плевать, что не понимаю ни слова, но так проще убедиться в том, что я черт знает где, и мне пора домой.

— Ехать долго, Вера. Если хочешь, я включу кондиционер, а ты попробуешь поспать, — его предложение звучит так внезапно, что я вздрагиваю.

— Нет, все в порядке. Спасибо, — машинально отвечаю, но чертовски хочу, чтобы он снова сказал хоть что-то.

Мне нравится его голос. Я оказывается, тащусь от его акцента. И хуже всего — совершенно забываю, кто я, когда он шепчет, какую-то тарабарщину, перевода которой я не знаю. Шепчет хрипло, и… холодно. Вот что сводит с ума. Его черный взгляд и холод, который обжигает хуже огня.

И как быть? Как мне уехать и закончить все, если Сан намеренно сделал так, чтобы я сомневалась, чтобы не могла выбросить его из головы, чтобы считала себя трусихой?

И ведь виновата сама.

Спустя два часа все превращается в пытку. На меня накатывает паника от одной мысли, что больше нет поводов его видеть. Когда сбегала в Париже была полна решимости. Увидела то проклятое фото, и решила уйти, даже не прощаясь. Сейчас все иначе. Настолько, что я то и дело прокручиваю в голове каждый час проведенный здесь. Все, то время от момента, когда увидела его в зале суда, до нынешнего, когда морской лиман стал свидетелем совершенного бесстыдства. И главное в этом словосочетании именно часть о "совершенности".