Моя война - Косенков Виктор Викторович. Страница 34

— Посмотри, сестра! Вот он, мерзавец, который пустит по миру всю мою семью! Вот он, гадкая тварь! Ох ты… — И он бросил на землю овечью тушу. — Кто за это заплатит? Кто?! Ох ты…

Машина и вправду представляла собой довольно жалкое зрелище. Хатхи так легко держал на руках барана потому, что был силен: баран был большим.

Достаточно большим, чтобы буквально изуродовать старенькое такси.

Вмятый радиатор изливал на землю струи горячей воды, превращая дорогу в грязь. Выбитые фары. Сорванные со своих мест опоры двигателя прорвали обшивку.

— Кто заплатит?! — причитал Хатхи.

— Машина не застрахована?

— Застрахована, сестра, застрахована! — Хатхи повернул ко мне заплаканное лицо. — Что мне пользы оттого, что она застрахована?! Страховка не подразумевает столкновение с тупым бараном! Кто будет платить за ремонт? Баран?! Баран не будет! Кто заплатит?!..

— Колеса на месте?

— Колеса… Какие колеса, сестра? Тут двигатель, тут все… Какие колеса? Не издевайся над стариком Хатхи, нищим стариком! Моя дочь пойдет на панель, моя жена станет презираемой женщиной…

— Сколько стоит самый дешевый автомобиль?

— На что мне дешевый? Только деньги на ремонт… Я сам пойду и продам свои почки!

— Успокойся! — прикрикнула я. — Сколько стоит?

— Рупий пятьсот… — неуверенно произнес Хатхи. — Но это будет просто корыто с мотором. На старой стиральной машине можно проехать больше, чем на автомобиле, который стоит пятьсот рупий.

— Ну, метров десять оно проедет?

— Проедет. Зачем все эти вопросы, сестра?

— Затем, что ты мне нравишься. Звони кому-нибудь из своих хороших знакомых, лучше друзей, у

которых есть автомобиль, чтобы отбуксировать твою таратайку. Нужен гараж, чтобы никто не видел твое такси в аварийном состоянии. Понятно?

— Понятно, сестра, — слезы Хатхи мгновенно высохли.

Он еще не понял, к чему идет дело, но уже сообразил, что у меня есть план.

План действительно был.

У Хатхи оказались хорошие друзья. Буквально через полчаса мы уже ехали на пыхтящем “шевроле”, в котором обычно развозили фрукты. Это ощущалось по запаху, доносившемуся в салон из кузова. Водитель, хмурый и худой индус, имени которого я не разобрала, молча ехал какими-то окраинами, переулками и темными улицами. Сзади что-то погромыхивало, машину ощутимо подбрасывало, когда мы наезжали на камни. Хатхи ерзал на сидении и все время оборачивался, разглядывая свой автомобиль в немытое заднее стекло.

— Ничего с ним не случится, — наконец пробормотал водитель. — Кроме того, что уже произошло. Сиди спокойно и не ерзай. Отвлекаешь.

— От чего тебя отвлекать? — Хатхи морщился каждый раз, когда его машина издавала очередной жалобный звук. — От чего тут можно отвлекать, когда у тебя даже рессор не осталось!

— Не твое дело. Моя машина, что хочу, то и делаю.

— Никогда ты ее не берег!

— Моя машина! А ты свою вообще разбил, — привел окончательный довод водитель.

Хатхи только крякнул и искоса посмотрел на меня. Мне стало его жаль. Большой и сильный, он напоминал сейчас мокрую собаку, которую я видела как-то раз в Петербурге во время большого биржевого кризиса. Промокшее животное сидело у подъезда огромного дома и невероятно тоскливыми глазами смотрело куда-то вверх. Там, на фонарной перекладине, висел человек. В то время Петербург больше напоминал фильм ужасов. Страшный город.

Мы загнали разбитую машину в гараж, попрощались с водителем и закрыли двери. При свете прожектора “линкольн” выглядел совсем плохо. Бампер перекосило и вмяло внутрь, радиатор совсем вывалился и теперь лежал одним концом на полу. С трудом открыв капот, мы обнаружили, что двигатель сорвало с опор, и держался он на одном честном слове, а генератор вообще остался на месте аварии.

— Я думаю, что ее еще можно починить, — простонал Хатхи.

— Нельзя, — покачала я головой.

— Нельзя, — согласился он. — У меня таких денег нет.

— А нам и не надо. Завтра берешь какую-нибудь отчаянную голову из числа своих знакомых и даешь, ему пятьсот рупий на автомобиль. У этой машины будет два обязательных условия: она должна быть на ходу и застрахована. Причем застрахована максимально. И вот еще что: за завтрашний день ты должен найти место в городе, такое, какое я скажу.

— Зачем?

— Потом узнаешь. А машину ты должен привести в порядок.

— Как? — Хатхи схватился за голову, но я поспешила пояснить:

— Чтобы она выглядела нормальной. Фары, решетку, бампер, капот… Все это выправить, покрасить, поставить на место. Но без сварки и без дополнительных болтов и гаек. Хоть на клей сажай, но сделай. “Линкольн” должен двигаться. То есть колеса должны крутиться. Завтра ночью за мной заедешь. Понятно?

— Понятно.

Видно было, что Хатхи совершенно обалдел и тихонько прикидывает, не собираюсь ли я его надуть или посмеяться. Ничего, пусть сомневается. Все равно ему деваться некуда.

— Только, сестра, скажи мне одно: у тебя есть план?

— Есть.

— А зачем ты это делаешь?

Я задумалась. Потом дернула плечами.

— Я сама не знаю. Просто ты человек, честно выполняющий свое дело. Мало того, ты не стоишь в Системе, если понимаешь, о чем я… Ты пытаешься что-то делать сам. Этим ты мне нравишься.

Хатхи покивал задумчиво, а потом вдруг выпалил:

— Я женат, сестра, а то бы за тобой приударил… Да. — Он встряхнул головой и продолжил, сменив тему на совсем неожиданную. — Но стоять вне Системы человек не может. Система — это описание мира, где мы живем. Система — это все, что окружает нас теперь…

Мне показалось, что я ослышалась или рядом с нами стоял кто-то еще. От Хатхи я не ожидала услышать подобное. Он стоял около прожектора. Я ясно видела, как шевелятся его губы. Но что-то неправильное казалось мне в его образе. Как будто изменилась, сдвинулась тонкая граница между честным и нечестным, между реальным и выдуманным. Что же не так? Что? Пойми…

— На определенном этапе развития общества Система способна осознать сама себя, как нечто отдельное, почти божественное по отношению к человеку. Уже сейчас можно видеть, как работают те или иные системы. Пока, может быть, отдельные друг от друга, независимые, но все-таки уже имеющие один общий вектор.

Что же не так? Что? Голос? Нет, я слежу за губами Хатхи, он говорит, и я будто вижу тени от слов, вылетающих из его рта. Неправильные слова. Такие слова не могут выходить из губ простого таксиста из Джайпура. Не сочетается он с ними. А кто сочетается?

— Не стоит думать, что Система — это просто общество, в котором живет тот или иной индивидуум. Хотя косвенно это так. Но все-таки Система — это нечто большее, чем общество. Большее, чем правительство, государственный строй, политика. Большее, чем экономика, чем валютный фонд. Большее, чем человек. Значительней, чем философия, и убедительней, чем религиозная система. Все это лишь составляющие Системы.

Нет, это не тени слов. Меня обманул яркий свет прожектора. Это же…

— Как внутренние органы человека составляют его организм, так все перечисленное создает Систему. И уже сейчас можно видеть, какие функции у тех или иных органов. Кто поддерживает функционирование Системы, кто вовлекает в нее новые составляющие, кто удерживает все это внутри нее. Все это развилось постепенно, от одного к другому, в процессе эволюции. Если смотреть очень внимательно, то можно увидеть реакции, разумные или пока еще нет, но реакции. Так живой организм, вроде амебы, реагирует на раздражители. Но, правда, раздражители не внешние, а внутренние. Потому что все окружающее нас — внутренности этой огромной амебы, которая развивается, приближаясь к своей цели. К осознанию себя! К обожествлению себя!

…пена! У него изо рта летят маленькие кусочки пены! Вдруг, как пелена упала, я увидела, что глаза у Хатхи закатились, зрачки выплясывали бешеный танец где-то под бровями, изредка показываясь наружу, но там, посреди лба… вспухало нечто круглое, светящееся изнутри, распирающее кожу.

А слова все летели и летели, пополам с клочьями пены, из безвольно приоткрытого рта.