Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли. Страница 8

– Но яйца класть можно, – она попробовала тесто, – хорошо, что у нас целая картонка… – на табуретке у двери стояла кошелка. Фаина вспомнила содержимое свертков:

– Вареные яйца пропускают, оладьи или блины тоже. Больше ничего своего класть нельзя, только казенное. Жаль, что курицу не приготовить… – в поселок за окружной дорогой она ездила именно за птицей. В Свердловске, крупном городе, живность на базаре не продавали. Реб Гирш-Лейб, восьмидесятилетний старик, до их приезда был в синагоге раввином и резником:

– Синагога, одно название, – Фаина перевернула оладьи, – барак разваливается, на молитву ходят только старики, из оставшихся в городе после эвакуации… – в Алма-Ате Фаина сидела на женской половине молельного зала в компании ребецин Хаи-Голды. Здесь она обнаружила себя в полном одиночестве:

– Какая миква, – усмехнулась девушка, – в Свердловске о микве никто не слышал… – подумав о покрытой льдом Исети, она поежилась:

– Но мне туда не надо, – почти весело сказала она Исааку, – достаточно было один раз окунуться в реку в сентябре, в Барнауле, как все случилось…

Вдохнув сладкий запах выпечки, Фаина положила руку на слегка выступающий живот:

– В мае. Но Лейзера отпустят, он увидит мальчика или девочку. Он отец, он обязан быть на обрезании, назвать дочь в синагоге… – о возможном обрезании Фаина велела себе подумать позже:

– Устроим что-нибудь. Реб Гирш-Лейб полуслепой, да и не умеет он обрезать. Сначала надо, чтобы Лейзер оказался на свободе… – насколько знала Фаина, муж сидел в камере предварительного заключения, в городском управлении внутренних дел:

– Реб Гирш-Лейб туда ходил, – вздохнула девушка, – но мелуха не стала с ним разговаривать. Нужна близкая родня, то есть я. Передачу они не приняли, курица к нам вернулась… – от курицы Фаине достался только бульон:

– Остальное старики съели. Но многие в миньяне одиноки, где они еще домашнее получат, кошерное… – Фаина добавила в свой бульон казенную вермишель:

– Лейзер от фабричного отказывается, – подумала она, – однако он говорит, что ради беременности мне можно. Муку он себе разрешает, оладьи ему позволены, – в ближнем, студенческом, как его звали, магазине, прикрываясь Исааком, Фаина урвала два кило вермишели и два литра мутного подсолнечного масла, пахнущего жареными семечками:

– Наше, украинское, – сказала она хнычущему Исааку, таща кошелку в барак, где размещалась синагога, – я капусту сделаю для стариков… – Фаина готовила для шабатов, убиралась в молельном зале и брала заказы на шитье. В Барнауле, устроившись в сапожную артель, Лейзер купил ей по дешевке старинный ручной зингер. Машинка отлично строчила. Фаина бросила взгляд на рабочий чемоданчик мужа:

– Здесь он тоже в артель пошел. Жил бы тихо, мелуха в синагогу не заглядывает. Все думают, что здесь одни старики собираются. Но Лейзер ничего не умеет делать тихо… – она покраснела, – он не мог иначе. Это мицва, все евреи должны жить в Израиле…

Мужа арестовали у здания обкома партии. Лейзер стоял с самодельным плакатом: «Отпусти мой народ», под кумачовым лозунгом: «Труженики области приветствуют XXI съезд КПСС». Выключив огонь, Фаина посчитала оладьи:

– Хватит и Лейзеру, и старикам на утреннюю трапезу. И мне… – рука заколебалась, – нет, я могу вермишели поесть, с маслом и солью. Я даже яйцо себе оставила, сделаю кугель… – неловко повернувшись, Фаина услышала сочный шлепок. Исаак заливисто засмеялся. Фаина взялась за тряпку, собирая осколки скорлупы:

– Ты хохочешь, а мне еще надо твоего брата или сестру кормить, – недовольно сказала девушка, – а чем кормить, если твоего отца не отпустят? Реб Гирш на одну пенсию живет, шитьем много не заработаешь… – быстро прибрав разбитое яйцо, она позволила себе взять одну оладью. Фаина водрузила на огонь эмалированный чайник:

– Чай спитый, три раза заваренный, но сахар у нас есть, и даже мед… – мед прислали на Хануку, в бандероли из Алма-Аты. В Свердловске Фаина с Лейзером очутились тоже благодаря протекции, как смешливо говорил муж:

– Реб Яаков написал раву Гиршу-Лейбу. Тот пригласил нас приехать, обосноваться в синагоге. Лейзер потом должен был занять его место… – Фаина не сомневалась, что муж будет молчать о своей должности:

– Сапожник и сапожник. Он не скажет, что вел молитву и занимался со стариками. Нельзя рисковать закрытием общины, люди должны молиться, изучать Тору, печь мацу на Песах, слушать шофар. Лейзер сделает вид, что он не в себе, и его отпустят…

Прибравшись, она подхватила на руки Исаака:

– Ты тоже сядешь за алфавит, – пообещала Фаина, расстегивая закрытое платье, – тебе исполнится три года, папа тебя пострижет, и сядешь… – мальчик жадно припал к груди. Она устало закрыла глаза:

– Потом придется двоих кормить. Исааку в мае будет всего десять месяцев. Ничего, я справлюсь, надо справиться… – пошарив в ящике стола, Фаина нащупала паспорт. Новый документ девушка получила осенью, в Барнауле, соврав, что потеряла старый. Сфотографировалась Фаина с покрытой головой:

– Милиционеры сначала отказывались принять снимки, но потом устали со мной спорить, – она заправила прядь за край платка, – как сказано, никогда стены моего дома не видели моих волос. Лейзер мне объяснял, из Талмуда… – она подумала:

– Фаина Яковлевна Бергер, родилась в Днепропетровске, двадцати пяти лет. Ровесница Генкиной, но та из Харькова. Я в платке… – под платком прятались крашеные хной локоны, – а что имена у нас одинаковые, и глаза голубые, это совпадение… – Фаина поморгала влажными ресницами:

– Большой риск, идти в милицию, но Лейзер должен знать, что мы здесь, что с нами все в порядке. Я не могу оставлять мужа голодным, он даже чаю не сможет выпить. То есть сможет, но из нашей чашки… – в кошелке лежали кружка, миска и ложка. Фаина внезапно испугалась:

– Если меня арестуют в приемной, Исаака заберут в Дом Ребенка… – оторвавшись от груди, мальчик что-то недовольно пропищал, – никогда такого не случится… – слеза поползла по щеке. Фаина почувствовала прикосновение младенческой ручки. На нее смотрели нежные, голубые глазки, мальчик насупился. Фаина поцеловала крохотные пальчики:

– Не волнуйся, милый. Мама тебя никому не отдаст. Папа тоже скоро выйдет на свободу. Надо молиться, читать псалмы… – Фаина быстро подхватила от Лейзера святой язык:

– Приедем в Израиль, будем на нем говорить, – пообещал муж, – обоснуемся в Иерусалиме, у меня там родня… – Фаина не слышала свиста ветра за окном. Лицо ей грело ласковое солнце. Укачивая сопящего мальчика, она шептала:

– Поднимаю глаза мои ввысь, откуда придет мне помощь? Помощь моя от Бога, Создателя неба и земли… – она коснулась губами мягкой макушки ребенка:

– Слышишь, Исаак Судаков? Только так, и никак иначе.

По мнению сержанта, принимавшего передачи для заключенных в КПЗ городского управления милиции, жена спятившего обувных дел мастера была слишком для него хороша.

Девушка в потрепанном тулупе, шерстяном платке, при спящем младенце и тяжелой даже на вид кошелке, явилась на задний двор белокаменного здания, на проспекте Ленина, ни свет ни заря. Передачи принимали с девяти утра, но здесь, в отличие от городского изолятора, больших очередей не случалось. Заключенные быстро покидали КПЗ, отправляясь либо в камеры досудебного содержания, либо в вытрезвитель.

Сидя за маленьким окошечком, попивая чай, дежурный шуршал «Вечерним Свердловском». Девушка присоединилась к очереди в семь утра, но получила номер только во втором десятке. Ее черед подойти к окошечку настал к одиннадцати, когда сержант, утомившись, объявил перерыв. Ему хотелось прочесть рецензию в газете, на новый спектакль драматического театра. Московский автор, товарищ Королёв, соратник героического Горского, приезжал на декабрьскую премьеру:

– Оформление сцены заслуживает особого упоминания… – он шевелил губами, – симфония красного и черного цветов, могущая показаться формальной, тем не менее, отражает борьбу сил большевиков против иностранной интервенции и белогвардейских войск. В эпизодах снов Горского художник и режиссер используют белый свет прожекторов, символизирующий… – зевнув, сержант поискал отзывы на игру актеров: