Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли. Страница 107

– Я жду ребенка, – гневно сказала она, по-английски, начальнику охраны. Офицер, кое-как, владел языком:

– Жду ребенка, – повторила она по складам, – я не могу ходить в обносках. Мне нужен мех, на дворе морозы… – Ционе привезли и канадскую норку, и сшитое по ее меркам белье. Отстранившись, запахнув пеньюар, девушка заметила жадный огонек, в голубых глазах:

– Он еще видный мужчина, – хмыкнула Циона, – ничего, пусть помучается. Завтра я позволю немного больше… – озорно глядя на него, Циона взяла американскую сигарету. Дядя поцокал языком:

– Что с вами делать, но только одну… – девушка подвинулась ближе:

– Называйте меня на ты, дядя Давид… – она наклонила сигарету над огоньком зажигалки, – мы родственники, вы меня старше… – Циона поинтересовалась:

– Вы начали рассказывать, об отрубях… – дядя оживился:

– Мы едим преступно мало клетчатки. Регулярное опорожнение кишечника, залог долголетия. На ужин вам тоже принесут отруби… – Циона в этом нисколько не сомневалась:

– Ладно, пусть болтает, сколько хочет. Здесь, в постели, где угодно. Мне нужно, чтобы он отправил письмо в Цюрих… – девушка немного зарделась:

– Вы так обо мне заботитесь, дядя, мне даже неловко… – Давид, отеческим жестом, коснулся рыжей пряди, на ее виске: «Я еще и не начал заботиться, милая».

Хорошенькая девушка в белом халате поставила поднос на мозаичный столик:

– Вечерний кефир, товарищ Котов, – улыбнулась медсестра, – в комплексе своя ферма. Кефир мы делаем из козьего молока. И особое печенье, по рецепту Давида Самойловича… – Эйтингон давно заметил, что все женщины на острове говорят о профессоре с благоговейным придыханием, – на овсяных отрубях, с морковкой и медом. Оно очищает кишечник, перед сном… – сестра добавила к подносу бутылку «Боржоми»:

– Давид Самойлович сказал, что если вы хотите, я могу сделать вам успокаивающий массаж… – поведя глазами в сторону открытой двери террасы, девушка потупилась.

Наум Исаакович предполагал, что массаж здесь, как выражались в Москве времен НЭПА, предлагают вкупе с особыми услугами. Он вспомнил вывеску, рядом со Ржевскими банями:

– Массаж китайский, турецкий, европейский. Лучшие парижские новинки, для взыскательных мужчин… – со времен последнего визита Эйтингона, здание гостевого крыла перестроили. Наум Исаакович ожидал, что в стенах гостиной и спальни прячутся жучки с фотоаппаратами:

– Да и сама сестра носит погоны. Едва натянув чулки, она побежит строчить рапорт по начальству… – Эйтингону, зэка, было наплевать на все рапорты, вместе взятые, но со сведениями, записанными в блокнот, он не хотел рисковать:

– Надо дождаться родов мерзавки Саломеи, получить от нее письмо, для мистера Холланда, и убраться отсюда восвояси, на зону… – весточку можно было послать и раньше, на чем и настаивал Серов:

– Товарищ генерал, – рассудительно сказал Эйтингон, – конечно, роды могут случиться преждевременно, но лучше не торопиться. Мы не знаем, кого она ждет. Пол ребенка, его имя и описание придаст сочинению… – он пощелкал крепкими пальцами, – большую достоверность. Нужно разжалобить его светлость, заставить его, немедленно, собраться на восток… – текст письма создали специалисты в комитете, хорошо знакомые с досье Саломеи и ее брошенного мужа. Девушка просила прощения за побег, вызванный, якобы, кратковременным помутнением рассудка:

– Я знала, что тетя Эстер и дядя Авраам собрались в Будапешт. Я хотела оказаться рядом с родными людьми… – в столице Венгрии Саломею арестовали, обвинив ее в шпионаже, в пользу запада:

– Она оказалась в СССР, на зоне, – подытожил Эйтингон, в разговоре с Серовым, – а весточку передала через заключенных, выходящих на волю. Она водила знакомство с уголовниками, с покойным паном Копыто, с мерзавцем Волковым. Она знает, как это делается… – обсуждая, куда, якобы, отправить Саломею, они сошлись на Северном Урале.

Эйтингон отозвался:

– В другой день, товарищ. Спокойной ночи, спасибо за помощь… – каблучки медсестры затихли, он взялся за кофейник:

– Пусть профессор Кардозо жует свой картон. У меня есть фляга с армянским коньяком и сигары… – подумав о НЭПе, он вспомнил, как Кукушка, в двадцать четвертом году, перед отъездом за границу, громила на партсобрании молодых сотрудников ЧК:

– Парней поймали на развлечениях с арестованными дамочками, – хмыкнул Эйтингон, – ребята обещали им освобождение, на определенных условиях. Дзержинский был вне себя, а Кукушка подлила масла в огонь. Она явилась на собрание с новорожденным младенцем, проклятой Мартой… – он пыхнул сигарой:

– Кукушка и камня на камне бы не оставила от заведений, вроде того, на Мещанке. В тридцать шестом, когда она вернулась в страну, мы сами разогнали все притоны… – Наум Исаакович брезговал посещать такие заведения:

– Да и не надо было, – усмехнулся он, – девицы мне, что называется, прохода не давали. Но Кукушка не лицемерила, в отличие от ее папаши. Коммунистическая мораль для нее была не пустым звуком… – Эйтингону привезли фильм о Горском. Александра Даниловича играл молодой актер, похожий на статую римского легионера. Горский в ленте садился за рояль, наизусть читал Пушкина, устраивал побег из Бутырки и чуть ли не лично брал Зимний. О Кукушке, и вообще о семейной жизни Горского, сценарист не упоминал:

– Это дилогия, – зевнул Эйтингон, – в титрах обещали вторую часть, в будущем году… – режиссер напал на золотую жилу, – но о Князевой они тоже, разумеется, ничего не снимут…

Книги Горского переиздавали. Науму Исааковичу на зону доставили новый том, из серии «Жизнь замечательных людей». Бывший ординарец Александра Даниловича, пермский историк Королёв, не терял времени зря. В предисловии сообщалось, что автор, переехав в Москву, трудится над художественным романом, и детской повестью, о жизни героя революции:

– Куй железо, пока оно горячо. Ладно, пусть бедняга зарабатывает. Мемуары о Горском вряд ли напишут. Некому писать. Вообще мало кто остался в живых, кроме меня… – в блокноте он набросал карту Северного Урала:

– Мы можем одним камнем убить двух птиц, – понял Эйтингон, – послать десант навстречу мистеру Холланду, а заодно отправить в те края лыжную экспедицию, как предлагал Саша. Туристический поход студентов, все невинно. От студентов мы избавимся, инсценируем несчастный случай… – он почесал голову, – все займутся расследованием происшествия, и не обратят внимания на происходящее вокруг… – он решил:

– Нет, не десант. Толпа в тех краях вызовет подозрения. Два, три человека, не больше. Надо внедрить их к туристам, подобрать надежных ребят… – Эйтингон думал о Комитете Государственной Безопасности, как о своем месте работы:

– Арестант я, или нет, не имеет значения. Я служу партии и стране. В конце концов, Хрущевы приходят и уходят, а Советский Союз вечен… – Наум Исаакович знал о предстоящем пленуме. Он жалел стариков, Молотова, Маленкова и Кагановича:

– Украинский крестьянин вдоволь попляшет на их костях. Хотя Иосиф Виссарионович просто бы их расстрелял. Ничего, они потерпят. Они даже мне не чета, они выкованы из железа. Они еще меня переживут… – потянувшись за блокнотом, Эйтингон записал:

– Северный Урал, поговорить с Серовым насчет студенческого похода… – рядом он вывел четыре цифры:

– Учреждение 5708, – вздохнул Эйтингон, – где оно, это учреждение… – Принцесса исправно получала таблетки, выписанные еще во времена Берия. Три четверти папки девочки состояло из непонятных Эйтингону бланков анализов и данных медицинских осмотров, с неразборчивым почерком врачей:

– Здорова, здорова, здорова… – Наум Исаакович присвистнул, – на Олимпиаду ее, что ли, готовят? Она в десять лет сдала юношеские нормы ГТО, даже стрельбу… – фото к папке не прилагалось:

– По соображениям осторожности… – он кинул окурок в пепельницу, – на ней что, испытывают лекарства, для спортсменов… – таблетки Принцессе начали давать во времена первого ареста Эйтингона. Он понятия не имел, чем пичкают девочку:

– Отношения с соучениками ровные, дружеские… – читал он, – близко сошлась со Странницей… – на Лубянке хорошо знали историю: