Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли. Страница 67

– Я до Парижа все съем, любовь моя… – по паркету коридора застучали детские ножки. Она появилась в дверях кухни, маленькая, в ночной рубашечке, румяная после сна. Спутанные, черные волосы падали на серо-синие, большие глаза:

– Ирена бай-бай, – объявила девочка, – но папа туту… – она махнула ручкой. Меир подумал:

– Она и младенцем всегда чувствовала, когда я уезжал… – дочка росла спокойной девочкой. Дебора удивлялась:

– Хаим мальчик, а плакал гораздо больше нее. Ирена вообще не плачет… – едва научившись ходить, ковыляя за коляской в Центральном Парке, девочка упала, рассадив колено. Меир ожидал слез, но Ирена, посопев, поднялась на ноги. Он прижал дочку к себе: «Тебе не больно, милая?». Девочка недоуменно взглянула на него:

– Ей, кажется, и не бывает больно… – понял Меир. Присев, он протянул руки к дочке:

– Папа уезжает, но привезет тебе подарок… – забравшись в объятья, Ирена потерлась носиком о его щеку. Отстранившись, девочка внимательно посмотрела на отца:

– Сейчас можно туту… – она замерла, словно прислушиваясь:

– Можно, – повторила малышка, похлопав ресницами:

– Папа мне куклу… – попросила Ирена. Дочь притащила на кухню любимую игрушку, плюшевого медведя. Дебора уверила ее:

– Привезет. Садись, если ты поднялась… – она устроила дочь в высоком стульчике, – я тебе оладьи испеку… – вручив девочке печенье, Дебора обняла мужа:

– За нас не волнуйся. На шабат мы поедем к ребе, в воскресенье отведем с Кэтрин детей в парк… – вдова адвоката Зильбера так и не вышла замуж:

– Она его любила… – вздохнул Меир, – хоть он и был много старше. Она преуспевает, бизнес растет, она выступает на громких процессах… – газеты называли Кэтрин примером успешной женщины, адвоката:

– Миссис Бромли разбила стеклянный потолок, – вспомнил Меир заголовок, в New York Post, – долой предрассудки в зале суда… – Кэтрин бралась за дела по дискриминации женщин и чернокожих.

Меир бросил взгляд на усталое лицо Марты:

– Она ровесница Кэтрин, тоже тридцать два, но выглядит старше. Хотя у них с Волком много детей… – словно услышав его, Марта помолчала:

– Я обещала Волку, что не поеду в Венгрию. Нику шесть лет, он и так круглый сирота. И ты туда тоже не отправишься… – она коснулась руки Меира, – не волнуйся, Эстер с Авраамом и Монах всех вывезут… – Меир насторожился:

– Вроде его рейс объявили. Миссис Клара, надеюсь, не собирается в Будапешт… – Клара звонила Марте, в британское посольство, по нескольку раз в день:

– Я ее понимаю, – сказала Марта Меиру, – после случившегося с Аделью, Клара с нее пылинки сдувала. И вот опять, девочка в опасности… – взглянув на часы, она поднялась:

– Пошли встречать его светлость, в сопровождении охраны… – Марта забрала со спинки стула крокодиловую сумочку. Женщина перехватила взгляд Меира:

– Оружие я сюда привезла… – она встряхнула бронзовыми кудрями, – на всякий случай, как говорится. Но не думаю, что в Вене придется пускать его в ход… – Меир не спрашивал, почему герцог задержался с прилетом:

– И не спросит, – поняла Марта, – Меир профессионал. Но, все равно, нельзя от него такое скрывать… – Марта была больше, чем уверена, что на Британских островах не осталось никаких следов Ционы:

– Либо она перешла границу в Восточном Берлине, либо ее забрало из Лондона русское судно. Хорошо, что она ничего не знала, ни обо мне, ни о маме. Ладно, пусть Джон сам все расскажет Меиру…

Они направились к воротам, где служащие аэропорта укрепили табличку: «Лондон».

К обеду небо затянуло тучами.

Мелкий дождь поливал кованую ограду британского посольства, на тихой улочке Яурегассе, беломраморного сфинкса, у задних ступеней. Рыжие кусты шиповника и боярышника намокли влагой, розы поникли под ливнем. Ветер топорщил лужи на песке. Поблизости, на углу Рейзнерштрассе, сверкали золотые купола Никольского собора, бывшей церкви императорской дипломатической миссии в Вене, ныне принадлежащей Московской патриархии:

– Вы, как я понимаю, сюда не ходили… – Джон дернул головой в сторону храма, – то есть Волк не ходил… – он курил в открытую форточку.

Меир и Марта устроились за просторным столом, обложившись папками, из багажа Джона. Помня русскую поговорку о том, что две головы лучше одной, герцог привез в Вену данные о пассажирах, покинувших Британию воздушным путем, за последние две недели. Глядя на стопки бумаги, он едва сдержался, чтобы не грохнуть кулаком по стене:

– Проклятая сука. Все бесполезно, описаний улетевших у нас нет, а что скажешь по именам? Ничего. Есть еще паромы, во Францию, Ирландию, Голландию, есть частные суда… – он понимал, что искать исчезнувшую жену бесполезно:

– Никто из жертв убийств или несчастных случаев ее не напоминает. Более того, она, наверняка, припрятала фальшивый паспорт. Ничего с ней не произошло, мерзавка пьет шампанское, на Лубянке… – начальство и Букингемский дворец знали о случившемся, однако семье, кроме Марты, Джон ничего не говорил. Он бросил взгляд на седину, в каштановых волосах Меира:

– Ему я доверяю, он профессионал. Волк тоже не станет болтать, родители Марты будут молчать, а для остальных мы что-то придумаем… – придумать, прежде всего, предстояло объяснение для собственных детей. За сына он не волновался:

– Маленький Джон никогда не был с ней близок, но Полина, Полина… – дочка любила мать. Переселившись на Ганновер-сквер, начав занятия в Квинс-колледже, Полина хотела проводить каждые выходные в замке:

– Я понимаю, что мама болеет, что ей лучше жить в деревне, – серьезно сказала девочка отцу, – но я по ней скучаю… – герцог затянулся горьким дымом дешевой папиросы. Сзади зашелестели бумагами:

– Мы не появлялись в третьем районе, – сухо ответила Марта, – за два квартала отсюда посольство СССР, храм кишит комитетчиками… – это слово она сказала по-русски. Увидев недоуменные глаза полковника, она вернулась к английскому языку:

– Работниками Лубянки, из Комитета Государственной Безопасности. Рядом, на Шварценберг-плац стоит памятник русским солдатам, погибшим при освобождении Австрии… – по дороге посольский кортеж миновал классическую колоннаду. Меир, с заднего сиденья, заметил:

– Когда я отсюда уезжал, в июне сорок пятого, монумент только строили. Потом началась неразбериха, с Аргентиной… – в личном досье Марты, хранящемся в бронированном сейфе, на Ганновер-сквер, под Аргентину было отведено с десяток папок:

– Слухи, сплетни, – вспомнила она, – якобы кто-то, кого-то видел на улице. Каждую неделю в Южной Америке встречают очередного Эйхмана, Барбье, или Менгеле… – пользуясь своими связями, полковник выяснил, что Барбье, действительно, находился на содержании американского правительства:

– Но это как с незаконными опытами над умалишенными, – невесело сказал Меир, – покойный мистер Зильбер разобрался бы, что происходит в моем ведомстве, а я не хочу прослыть сумасшедшим, Марта. Мне надо вырастить детей, я не имею права рисковать недовольством боссов… – после сорок седьмого года следы Барбье затерялись:

– Он растворился в сельве, – зло подумала Марта, – в джунглях можно прятаться всю жизнь… – она была уверена в смерти деверя, и свидетельские показания только укрепили ее уверенность:

– Никого похожего на Макса в Южной Америке не видели. Он мог сделать пластическую операцию, но, я думаю, он погиб в Антарктиде… – так же считали и Джон с Меиром. Потянув к себе пачку папирос, Марта подытожила:

– С нашим послужным списком мы не хотели разгуливать под носом у русских. Эстер и Авраам, наверняка, тоже поселились не рядом с проспектом Андраши… – потушив окурок, Джон потер глаза:

– Ладно. Пока Полина считает, что у матери простуда. Закончим дела, я вернусь, и объясню, что простуда перешла в воспаление легких. Циона скоропостижно умерла. Придется ставить памятник, на кладбище, высекать ее имя… – он вспомнил веселый голос миссис Клары:

– Раввин сказал, что теперь Адель точно проживет до ста двадцати лет. Камень мы, разумеется, убрали с участка… – Джон почувствовал горькую тоску: