Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 (СИ) - Шульман Нелли. Страница 72

– Ты потерял сестру, – отрезала женщина, – тебе не об этом надо думать. Сиди в палате, однако остальное возьмем на себя мы с Джоном… – Меир устроился на обычном месте, у изголовья койки доктора Судакова.

Авраам спал. Измученное лицо шурина, обросшее рыжей, с проседью щетиной, немного разгладилось. Меир провел рукой по колючим щекам:

– У меня тоже будет седина в бороде. Я всего на три года младше Авраама… – в морге он поцеловал белую прядь, на виске сестры:

– Мама была младше ее, когда умерла. Ей исполнилось всего тридцать шесть… – Меир не видел тела матери:

– Я бы и Эстер не увидел, – понял он, – если бы все случилось так… – горло перехватило слезами, – как положено… С возрастом она стала похожа на маму… – разбитый пулей затылок привели в порядок, светлые волосы вымыли и высушили. Веки были опущены, сестра казалась спящей. Меир приник заплаканным лицом к большим рукам хирурга, к надежным пальцам:

– Я остался один… – сердце закололо болью, – у меня Дебора и дети, но я остался один. Я всегда был младшим, у меня был папа, Аарон, Эстер, а теперь я один… – горячие слезы текли на стылые руки сестры. Меир всхлипывал, не вытирая лица:

– Эстер, милая, прости нас, прости… – шурин поворочался, что-то простонав. Меир взял его забинтованную руку:

– Все хорошо. Шмуэль пошел в церковь, но скоро вернется… – он не удивился, узнав о крещении племянника:

– Какая разница, – устало сказал Меир юноше, наскоро обедая, на стульях в коридоре, – еврей, христианин, все равно. Твоя тетя Дебора выросла в индейской семье. Езжай в Рим… – он потрепал Шмуэля по плечу, – учись. Иосиф скоро закончит службу, поступит в университет, будет ближе к вашему отцу… – он понял, что назвал Авраама отцом племянников:

– Шмуэль тоже говорит о нем, как об отце, после Будапешта, – подумал Меир, – впрочем, так оно и есть. Аарон меня называет дядей, а Ева к Деборе обращается, как к тете… – Ева избегала младшей сестры:

– Она помогает Деборе, с Иреной, но видно, что она ревнует. Ева долго была единственной девочкой, единственной дочерью. Впрочем, через три года она уедет учиться… – Аарон поступал в Колумбию, Ева собиралась податься в Балтимор, в университет Джона Хопкинса:

– Как ее тетя, то есть покойная тетя, как мать. Ева хочет стать врачом, династия продолжится… – Сухие губы Авраама разомкнулись:

– Пить… – врачи обещали, что ногти шурина отрастут:

– То есть во второй раз, – Меир поднес поильник к запекшемуся ссадинами рту, – в Израиле ему сделают новые протезы…

После разговора с Авраамом, проводив Шмуэля в церковь, они посидели в госпитальном кафе:

– Теперь все понятно, – Джон рассматривал вычерченную Мартой схему, – она украла паспорт Цилы, когда та гостила в замке. Она, каким-то образом, связалась с Москвой. Кепка прилетел в Будапешт, забрать ее… – зеленые глаза Марты осветились недоверчивым огоньком:

– Цила видела что-то рыжее, в перестрелке у купальни Сечени… – Джон щелкнул зажигалкой:

– Цила первый раз в жизни слышала боевое оружие. Ей могло привидеться все, что угодно. Это были осенние листья, на мостовой… – Марта откусила от круассана:

– Циона познакомилась с Максимилианом именно в Будапеште… – Джон фыркнул:

– Максимилиан восемь лет, как мертв. Он сгорел в раскаленной лаве, туда ему и дорога. Ты помнишь, что Циона встречалась с русскими еще в Израиле… – Марта вскинула бровь:

– Я уверена, что русские считали ее предательницей, беглянкой. Зачем ей сейчас возвращаться в их объятия… – Джон выпустил колечко дыма:

– При Берии считали. Новая метла по-новому метет. Хрущев сменил политику страны, они простили Циону… – герцог поморщился:

– От нее стоит ожидать хорошей карьеры на Лубянке. Но на запад она носа не сунет, да и наш знакомец Кепка не дурак. Он понимает, что я лично закатаю Циону в бетон, буде она хоть появится где-то западнее Восточного Берлина. Нет, – герцог бросил на стол купюру, – они ее подсунут куратором перебежчику, хотя бы Берждесу или Маклэйну. Ей не впервой ложиться под нужных Лубянке людей… – Меир поднялся:

– Например, под тебя… – Джон спокойно отозвался:

– Под себя я ее сам уложил. Но я знал, на что иду, и просчитал риски… – Марта забрала со спинки стула сумочку:

– Не до конца. Ее побег ты не предугадал… – герцог пожевал сигарету:

– Я его ожидал, можно сказать. Я восемь лет прожил с волком, смотрящим в лес…

Марта остановилась:

– Только в лесу она искала не русских, а Макса… – герцог распахнул перед ними дверь:

– Хоть кол тебе на голове теши, но это не поможет. Это как с Филби, тебя не переубедить. Максимилиан мертв, с трупами не встречаются на романтических свиданиях… – Марта только вскинула острый подбородок:

– Она что-то знает, – понял тогда Меир, – знает, но не говорит. Она скрытная, как миссис Анна… – проглотив воду, доктор Судаков открыл глаза. В палате было сумрачно, на город наползала осенняя мгла. Он поморгал. Взяв за салфетку, Меир вытер глаза шурина:

– Поплачь, ничего страшного, – тихо сказал Меир, – я здесь, я с тобой… – слезы текли по лицу Авраама, он повел обросшим щетиной кадыком:

– Я не из-за Эстер. Я из-за нее… – его плечи задергались, Меир обнял шурина. Авраам прошептал:

– Она предала семью, свою страну. Я ее растил, воспитывал, заботился о ней, а она отправила меня и Эстер в руки русских, даже глазом не моргнув. Для чего, Меир, зачем… – он покачал головой: «Не знаю, Авраам. Не знаю».

На столике красного дерева, перед Аделью, лежал открытый футляр, крокодиловой кожи, с маникюрным набором, золингеновской стали. Держа одну руку в стеклянной мисочке, с теплой водой, девушка перелистывала глянцевые страницы доставленной в номер программки, завтрашнего концерта. Сверху типография успела допечатать:

– Посвящается памяти доктора Эстер Горовиц, погибшей от рук коммунистов, в восставшем Будапеште… – Адель взглянула на строгое, чеканное лицо женщины. Тетю Эстер сняли в простом, темном костюме и белой блузке:

– Шмуэль сказал, что фото сделали после защиты доктората… – снимок сестры для издания отдал полковник Горовиц. Адели больше нравилась другая фотография, тоже из бумажника дяди Меира. Тетя сидела под раскидистым, ореховым деревом, в сиянии осеннего солнца Израиля. Скрестив длинные, загорелые ноги, в шортах хаки, она завязала узлом на животе полы рубашки. На носу торчали солнечные очки. Эстер курила, салютуя фотографу бокалом:

– Я ей сделал коктейль, – тихо сказал дядя Меир, – она любила мартини… – полковник погладил светлые волосы сестры:

– Нашего покойного брата, дядю Аарона и дядю Авраама тоже так сняли, на тель-авивском пляже, задолго до войны. Только они пили пиво… – Адель кивнула:

– Я видела фото, тетя Эстер показывала семейный альбом, в кибуце… – Адель закрыла буклет:

– Так жалко малышей тети Эстер. Моше всего восемь лет, как Питеру и маленькому Ворону, он еще ребенок… – закончив говорить с Лондоном, Адель не стала спускаться для маникюра в гостиничную парикмахерскую, или вызывать мастера в номер:

– Во-первых, в гостинице болтаются репортеры. Нельзя вести себя грубо, но их интересовало только одно… – девушку расспрашивали о зверствах коммунистов в Будапеште:

– Сегодня утром господин Имре Надь объявил о создании коалиционного правительства, – холодно ответила Адель, – скоро беспорядки прекратятся, Венгрия встанет на путь свободы… – о новом правительстве она узнала, слушая радио, за утренней чашкой кофе:

– Нет нужды потакать низменным вкусам толпы, – ледяным голосом добавила девушка, – лучше напишите о помощи беженцам. Несчастные люди покидают Венгрию без денег и вещей… – на границе Красный Крест разворачивал палаточные лагеря. Ходили слухи, что в Австрии оказалось пятьдесят тысяч человек:

– Во-вторых, не хочется терять время, перед генеральной репетицией, – Адель взглянула на часы, – я сама отлично крашу ногти, Сабина меня научила. Заодно я поговорила с мамой…

Мать успела связаться с тетей Мартой: