Шхуна, которая не желала плавать (СИ) - Моуэт Фарли. Страница 44

— Мы им покажем! — сказал я бодро, шлепнув ее по выпуклостям кормы. — Верно, а, старушка?

Если она меня поняла, то ничем этого не выдала. Мне оставалось лишь надеяться, что до нее все-таки дошло.

Мы держали ее на слипе, пока готовили для плавания чуть длиннее тысячи четырехсот морских миль. Я нанял Дольфа Мултона, надежного кораблестроителя, чтобы он помог мне привести ее в форму, и мы вдвоем при содействии чуть ли не всех мужчин Мессерса трудились над ней, починяя ее, как никто еще никогда не трудился ни над одной другой шхуной.

Мы ни в чем не полагались на случай. Мы проконопатили заново все ее швы. Отодрали и заменили все доски, внушавшие хоть какое-то подозрение. Затем покрыли весь корпус эпоксидной смолой космической эры, наложили на нее парусину, наложили еще слой эпоксидки и обшили его новехонькими однодюймовыми сосновыми досками. Проконопатили эту новую обшивку и ниже ватерлинии покрасили в три слоя суриком, а выше — черной краской в четыре слоя. Когда мы кончили, корпус обрел толщину в три дюйма и стал таким крепким, что, наверное, шхунка могла бы сорваться с подъемного крана, не повредив ни единого шпангоута.

Ну никак она не могла дать течь. Тем не менее я перестраховался.

Как-то в субботу я нанял десятка два мальчишек, снабдил их ведрами и поручил наполнить ее морской водой прямо на слипе. На это у них ушел весь день. Вечером мы с Дольфом, и дядюшка Джош, и дядюшка Арт, и еще десяток добровольных помощников расположились под ее корпусом, высматривая, не закапает ли где-нибудь. Нигде не упало ни одной капельки.

Наше общее удовлетворение прекрасно выразил Дольф:

— Рюмочку-другую, может, и пропустила бы, а чтоб воду — да никогда!

Да, вроде бы, но меня столько раз водили за нос, что я выписал и мы установили два новехоньких насоса. К чему рисковать? Один был наисовременнейший центробежный — сказочной мощности, с приводом к двигателю. Даже если каким-то дьявольским способом она умудрилась бы дать течь, я без труда положу конец ее стремлению к самоубийству.

Мы спустили ее на воду во время вечернего прилива. Она все проделала изящно и, покачиваясь, направилась к своему причалу, где расположилась со всеми удобствами, очаровательная, словно черножопка (местное название одной из чаек). Когда в десять часов я отправился ее проверить, воды в ее трюме набралось бы не больше ведра. В эту ночь я сладко уснул, зная, что «Счастливое Дерзание» больше тонуть не будет.

Рано утром я был разбужен. Хорошенькая дочка Дормана Кольера старательно откашливалась у нас на кухне. Я сонно натянул брюки и вышел к ней узнать, что ей понадобилось ни свет ни заря.

— Ах, мистер Моуэт, — сказала она дрожащим голосом, словно удерживая слезы. — Папа говорит, чтобы вы быстрей пришли. «Дерзание» идет ко дну.

Из кухонного окна я увидел мою шхунку, увидел ее мачты, выкрашенную красной краской каюту — и примерно шесть дюймов ее корпуса. Ее окружали плоскодонки, а палуба кишела мужчинами и мальчиками с ведрами, отплясывающими безумное фанданго. Выплескиваемая из ведер вода образовывала подобие серебристой вуали над ее бортами.

К полудню мы откачали ее до подножия двигателя, который высушили и заново заправили маслом. Это был хороший английский дизель и завелся безропотно, так что заработал центробежный насос, выбрасывая в бухту мощную струю. «Счастливое Дерзание» вновь осталась в дурочках — но не долго. Теперь стало более чем ясно, каким был ее ответ на мое оптимистическое предположение, что она захочет посетить «Экспо-67».

Мы снова втащили ее на слип и осмотрели с такой тщательностью, что, по-моему, не пропустили ни одной шляпки гвоздя. И не нашли ни единого намека, откуда могла взяться вода. Дольф в полной растерянности предложил снова спустить ее на воду, установить круглосуточное дежурство и выждать, пока она не возьмет свое. При этих словах у меня в мозгу вспыхнуло воспоминание: Енос Коффин стоит у конца помоста в Грязной Яме и говорит: «Суда Южного берега все маленько текут, как их на воду спустят. А поплавают денек-другой, так и берут свое…»

Мы спустили ее на воду, и за период в десять дней она взяла свое — практически всю воду бухты Мессерс, а мы выкачивали и выкачивали. К концу двух недель мы ее поизмотали: течи слабели, и к концу месяца, потребовавшегося на подготовку плавания, она брала лишь свои нормальные пятьдесят галлонов в сутки.

Отношение к намеченному нами плаванию сильно варьировалось. Ньюфаундлендские власть предержащие (и на столичном, и на провинциальном уровне), для которых я был вроде занозы под ногтем, слали мне подбодряющие телеграммы вот в таком роде:

Подпись игриво намекала на то, что из-за позднего присоединения Ньюфаундленда к Канаде губернатор Джои Смолвуд, бесспорно, был единственным живым отцом Конфедерации. Остальные, включая моего собственного двоюродного прапрадеда Оливера Моуэта, мирно покоились в могилах вот уже семьдесят лет и более.

С другой стороны, моих истинных друзей мои намерения привели в ужас. Джек Макклелланд, который давно уже пришел к выводу, что «Счастливое Дерзание» попросту гроб плавучий, послал мне такую телеграмму (хотя я узнал об этом лишь несколько месяцев спустя):

а я получил такую:

Телеграмма эта дала мне много пищи для размышлений, но все мои попытки понять, почему Джека так волнует, что из сурка неведомого зоологии вида я могу стать ядовитой египетской змеей, оставались тщетными.

Когда Джек понял, что отговорить меня ему не удастся, он решился на героический поступок. Следующий же теплоход доставил мне от него контейнер, содержавший:

4 надувных спасательных жилета, снабженных пакетами порошка для отпугивания акул;

1 коротковолновый герметизированный радиопередатчик без ламп;

1 ящик сигнальных ракет;

1 надувную резиновую спасательную лодку, согласно гарантии Английской торговой палаты поднимающую двадцать пять человек.

Этот контейнер сопровождался письмом, в котором Джек извещал меня, что он намерен защитить свои капиталовложения в шхуну и в меня, лично сопровождая «Счастливое Дерзание» на наиболее опасных участках пути между Берджо и Монреалем.

Даже мысль об этом преисполнила меня ужасом. Шансы выжить у нас и так, Бог свидетель, были минимальными. Клэр и Альберт разделяли мои опасения и дали ясно понять, что минута, когда Джек поднимется на борт, станет минутой, когда они сойдут на берег.

К тому времени, когда мы поднялись на борт «Счастливого Дерзания» первого августа, моя вера в успех нашего предприятия была очень и очень подорвана. То, что два месяца назад представлялось приятной морской прогулкой, заключением которой будет посещение Всемирной выставки, теперь мерещилось испытанием, из которого вряд ли хоть кто-то из нас выйдет целым и невредимым. Мне оставалась только надежда, что погода, омерзительная с конца мая, останется такой до октября, обеспечив мне полузаконный предлог продолжать уютно стоять на причале в мессерской бухте, пока эта идиотская затея не будет забыта. Учитывая характер, присущий погоде на юго-восточном побережье, я, почувствовав, что ничем не рискую, объявил публично, что мы отплывем в первый же ясный день.

В среду, второго августа, солнце взошло в ясном небе. Впервые за три недели туман полностью рассеялся, хотя пелена, постоянно прописанная у юго-восточного побережья, все еще висела в нескольких милях дальше в море. В семь ноль-ноль, когда я, полный дурных предчувствий, высунул голову из люка (тщетно надеясь увидеть низкие тучи, гонимые штормовым ветром), то узрел по меньшей мере пятьдесят человек всех возрастов, расположившихся на холмах вокруг мессерской бухты.

Ньюфаундлендцы Южного берега, как правило, не демонстративны. И зрители, почти окружившие бухту, вели себя спокойно и тихо. Тем не менее я всей кожей ощущал их взгляды и чувствовал: они чего-то ждут! Клэр встала на трапе рядом со мной и, быстро оглядевшись, сказала: