На краю пропасти. Экзистенциальный риск и будущее человечества - Орд Тоби. Страница 90

Или если произойдет событие, которое более непосредственным образом воспрепятствует развитию цивилизации и ведению сельского хозяйства: например, будет нанесен исключительный ущерб окружающей среде или начнется длительная эпидемия болезни с тяжелыми последствиями.

Возможно, хрупкость мира возросла и сегодня он менее устойчив к коллапсу, чем средневековая Европа, а следовательно, коллапс может произойти и при потере менее 50 % населения. Впрочем, я сомневаюсь на этот счет и полагаю, что такой сценарий не более вероятен, чем сценарий, при котором даже потеря 90 % населения не приведет к полной утрате цивилизации.

С точки зрения новейшей истории эти неолитические революции происходили в разные времена, и тысячелетия форы сыграли большую роль в развитии некоторых цивилизаций и определении их веса на мировой арене. Но если смотреть шире, разные регионы независимо друг от друга перешли к сельскому хозяйству практически одновременно: в диапазоне нескольких тысяч лет в масштабах истории, которая тянется сотни тысяч лет. Это позволяет предположить, что сельское хозяйство было не маловероятным техническим прорывом, а достаточно типичным решением общей проблемы. Наиболее вероятным толчком к нему стало завершение великого “ледникового периода”, случившееся в промежутке от 17 до 10 тысяч лет назад, прямо в период зарождения сельского хозяйства. Оно оказало огромное влияние на окружающую среду, сделав мир менее подходящим для охоты и более подходящим для земледелия.

Общая тенденция такова, что доступ к ресурсам затрудняется, поскольку первым делом мы добываем то, что добыть легко. Так происходит с нетронутыми ресурсами в земных недрах. Но в результате люди забывают об огромном объеме ресурсов, которые уже извлекаются, отправляются на хранение и остаются среди руин цивилизации. Например, одна угольная шахта открытого типа в Вайоминге дает 100 млн тонн угля ежегодно, и остаток запасов в ней составляет 1,7 млрд тонн (Peabody Energy, 2018). На момент написания этой книги в резервах у угольных электростанций в США находится 100 млн тонн готового к использованию угля (EIA, 2019). В стратегических резервах хранится около 2 млрд баррелей нефти (IEA, 2018, p. 19), а количество используемого в нашей глобальной цивилизации железа составляет около 2000 кг на душу населения (Sverdrup & Olafsdottir, 2019).

Хотя в главе 4 мы увидим, что даже экстремальная ядерная зима или изменение климата вряд ли причинят окружающей среде по всему миру достаточный ущерб, чтобы это произошло.

Вопрос о минимальной жизнеспособной популяции также встает, когда речь заходит о космических путешествиях, во время которых сменяются поколения. Marin & Beluffi (2018) полагают, что достаточно начальной популяции размером 98 человек, в то время как Smith (2014) считает минимальной гораздо более крупную популяцию размером от 14 до 44 тысяч человек. Возможно, выжить сумеют и меньшие популяции – все зависит от того, какие генетические технологии они смогут применять для минимизации рисков инбридинга и дрейфа генов.

Полагаю, это стало одной из причин, почему люди считают возможность вымирания человечества казенным штампом, а не серьезной угрозой. Когда этот риск используют в качестве двигателя сюжета в подобных фильмах, он действительно превращается в штамп. Однако не стоит совершать ошибку и позволять этому штампу заслонять реальную угрозу для нашего будущего.

Мы редко встречаем и серьезные эмоциональные рассуждения на эту тему, такие как песни Let Me Die in My Footsteps (1963) Боба Дилана и Eve of Destruction (1965) Барри Макгуайра.

См. Slovic (2007).

Parfit (1984), pp. 453–454.

Как мы увидим далее, эта количественная разница также играет решающую роль при анализе представлений о нашем прошлом, наших добродетелях и нашей космической значимости.

Schell (1982), p. 182.

На этом стоит остановиться подробнее. По примеру Parfit (1984) разделим все, что может быть потеряно, на две группы.

В первую войдет то, чем мы могли бы стать. Окажутся потеряны все люди, которые могли бы появиться на свет. У нас никогда не будет ни детей, ни внуков: не будет миллионов поколений человечества, в каждое из которых входят миллиарды людей, живущих гораздо лучше, чем мы сами. Не будет никого. Катастрофа не убьет этих людей, но перечеркнет саму возможность их существования. Она не сотрет их со страниц истории, а вообще не позволит им оказаться туда вписанными. Мы потеряем ценность всего, что делает хорошей жизнь каждого из этих людей, будь то их счастье, свобода, успех или добродетель. Мы потеряем и самих людей. И еще мы потеряем всю ценность, которая заключена в их взаимоотношениях и самой структуре их общества, – любовь, дружбу, гармонию, равенство и справедливость.

Во вторую группу войдет все, что мы могли бы сделать. Взгляните на наши величайшие достижения в искусстве и науке и обратите внимание, какое большое их число приходится на последние два столетия. Если мы проживем еще два века, не растеряв свой потенциал, вероятно, мы достигнем еще больших высот. Мы можем добраться до одной из главных вершин науки: полностью описать фундаментальные законы, управляющие реальностью. И мы продолжим расширять диапазон своего прогресса, исследуя все новые и новые территории.

Важнее всего, пожалуй, потенциальные достижения в области морали. Хотя за века и тысячелетия мы проделали в этой сфере немалый путь, прогресс в ней шел значительно медленнее, чем в других областях, и был менее стабильным. Человечество обладает потенциалом построить поистине справедливый мир, и исполнение этой мечты стало бы огромным достижением.

Мы можем очень многим стать и очень многое сделать, впереди у нас множество вариантов благополучного будущего и множество достижений, и потому, какого бы представления о ценности мы ни придерживались, нам почти всегда найдется о чем горевать, если мы потерпим неудачу и растеряем свой потенциал. Поскольку масштабы благополучия и достижений чрезвычайно велики, защита нашего потенциала имеет первостепенное значение.

Таким образом, масштаб нашего будущего не просто важен с точки зрения консеквенциализма. Он также подкрепляет аргументы в пользу снижения экзистенциального риска, проистекающие из соображений о справедливости или законности.

Говоря, что жизни людей “важны в равной степени”, я имею в виду, что все хорошее и плохое в их жизнях одинаково важно вне зависимости от того, когда они живут.

В среднем люди сегодня живут лучше, чем тысячу лет назад, поскольку хорошего в их жизни больше, а кроме того, наша жизнь, вероятно, важнее как инструмент, так как мы живем в более судьбоносное время. В этом смысле наша жизнь, вероятно, имеет большее значение, но здесь нет противоречия с тем типом временно́й нейтральности, которого я придерживаюсь.

Об этом говорили J. J. C. Smart (1984, pp. 64–65) и G. E. Moore (1903, § 93).

100

Новые поколения столкнутся с новыми рисками и смогут помочь их снизить, но только мы можем снизить риски, которые возникают сегодня и возникнут в грядущие десятилетия.

101

Это название предложили мы с Уильямом Макаскиллом. В основе этих идей – рассуждения наших коллег Nick Beckstead (2013) и Nick Bostrom (2002b, 2003). В настоящее время Макаскилл работает над полноценной книгой, в которой их рассматривает.