Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли. Страница 110
– В школе или в кружке морских скаутов нам не позволяли курить… – теперь Вольф был уверен, что парень действительно с запада, – но меня иногда угощали сигаретой старшие парни… – курил мальчик еще неумело:
– Тебе, наверное, дают какао, – усмехнулся Вольф, – я знаю госпитальные порядки. Держи… – он отвинтил горлышко своей фляги, – кофе на офицерской кухне варят хороший… – он утащил из лукошка крупную ягоду:
– Клубника в этом году сладкая, – генерал сжевал ягоду, – ты тоже попробуй… – парень исподлобья посмотрел на него: «Вы офицер, да?». Вольф кивнул: «Генерал». Он не удивился тому, что мальчик мгновенно подтянулся:
– Он немец, у нас это в крови. Его отец, наверняка, воевал… – парень сглотнул:
– То есть адмирал? Мы ведь на морской базе… – Вольф решил, как он любил говорить, выложить карты на стол:
– Надо уметь рисковать. Или я его к себе расположу сейчас или не расположу вообще и тогда я не позавидую его участи… – он стряхнул пепел в привинченную к тумбочке медную пепельницу с выбитым якорем:
– Нет, я генерал службы государственной безопасности Германской Демократической Республики… – он смотрел прямо в лицо парню, – надеюсь, ты понимаешь, почему я здесь. Твой отказ сообщать свое имя и обстоятельства, при которых ты оказался в море, законным образом вызывают у нас подозрения… – мальчишка дрогнул изящно вырезанными ноздрями:
– Лицо у него простое, но в осанке, в манерах видна порода, – подумал Вольф, – он может оказаться выходцем из аристократической семьи… – парень отдал ему фляжку:
– Большое спасибо. Господин генерал, – Вольф решил его не поправлять, – я должен сделать официальное заявление. Я преступник, которого, скорее всего, разыскивает полиция Западной Германии. Господин генерал… – голос мальчика все-таки сломался, – я стрелял в свою мать и, наверное, убил ее.
Моряки обустроили часть пляжа белого песка так, как делали на приморских курортах неподалеку. Над закрытым пока деревянным киоском, на грифельной доске написали: «Лучшая рыба на побережье, жареные креветки, домашний лимонад». Ветер полоскал разноцветные флажки, у дорожки сложили плетеные кабинки.
Генерал Вольф растерся грубым, флотским полотенцем:
– Вода еще холодная, Иоганну не искупаться. Хотя врачи обещают, что через неделю он сможет вставать с постели. Ладно, лето только начинается. Сегодня первый день июня… – одевшись, подхватив флягу, он разложил полосатый шезлонг. Рассвет золотил Балтику, над тихой водой перекликались чайки. Вольф отхлебнул крепкий кофе:
– Завтрак в медицинской части в семь утра, потом врачебный обход, а потом появлюсь я…
После долгого разговора с Иоганном, покинув палату, Вольф, из кабинета местного коллеги, позвонил в Берлин. Он велел продолжать допросы арестованных по делу о нелегальных религиозных сборищах на участке покойной сестры Каритас:
– Я вернусь, – Вольф задумался, – дня через два. Здешняя история приняла интересный оборот, мне надо задержаться в Висмаре… – он не собирался бросать парня на произвол судьбы:
– Подходя к делу формально, мы можем передать его на Чек-Пойнт-Чарли представителям западных войск… – дипломатических отношений между ГДР и ФРГ не существовало, – однако, кроме формализма, существует еще и человек… – парень об этом не упоминал, но Вольф видел, что он не хочет возвращаться в Западную Германию:
– И правильно делает… – генерал щелкнул зажигалкой, – его истории о посетительнице в черном плаще никто не поверит. Все решат, что, убив родителей и сестру, он поджег ферму, чтобы избавиться от улик… – Иоганн, по его словам, не видел лица неизвестной женщины:
– Но говорила она на хохдойч, – Вольф вытянул ноги, – западная полиция не купит рассказ Иоганна, а я покупаю, как говорится…
Вольф убедился в своей правоте, получив вчера с курьером из Министерства заказанные вторым звонком досье. Архивисты времени не теряли:
– Впрочем, что терять, когда мы только переложили документы из папок со свастикой в папки с эмблемой ГДР, – усмехнулся Вольф, – нацисты содержали все материалы в безукоризненном порядке…
Ему привезли бухенвальдское дело осужденного на десять лет пребывания в исправительном лагере Иоганна Брунса, 1910 года рождения, уроженца семейной фермы неподалеку от Нибюлля. Вольф листал почти не пожелтевшие страницы:
– Бедняга едва начал учительствовать, как его арестовали. Он сел в двадцать пять лет, Гитлер у него отнял лучшие годы… – в папке Брунса указывалось, что заключенный упорно отказывается от сотрудничества с отделом внутренней безопасности лагеря:
– Он не стал доносчиком, – хмыкнул Вольф, – не купил себе дополнительную пайку и, может быть, досрочное освобождение… – Брунс, как ариец и образованный человек, мог бы работать в лагерной канцелярии:
– Но туда не допускали левых, – вспомнил генерал, – об этом рассказывали все коммунисты, бежавшие от Гитлера, добравшиеся до СССР…
Вольф подумал, что если бы его отец, писатель, участник войны в Испании, попал бы в сталинские чистки, он бы и не поехал в ГУЛАГ:
– Папа бы закончил расстрельным коридором, а меня и брата рассовали бы по разным детским домам, сменив фамилии. В тридцать седьмом году я был ровесником этого Иоганна… – генерал не собирался отдавать парня на съедение западным полицейским:
– Его объявят сумасшедшим и запрут в психиатрической больнице, но я ему верю… – Вольф считал, что «Озерный приют» навестил посланник беглых нацистов, – однако эта женщина, то есть гитлеровцы, мстила не Брунсу. Брунс для них мелкая сошка… – он взялся за вторую папку. Белокурой девице в форме женских вспомогательных частей СС на снимке было восемнадцать лет:
– Лето сорок второго года, – Вольф затягивался сигаретой, – вермахт рвался к Волге. Ясно, почему она улыбается… – Гертруда Моллер смотрела с фотографии почти кокетливо:
– Сначала Нойенгамме, потом Равенсбрюк… – Вольф зашуршал папкой, – на процессы ее не выводили… – генерал понимал, почему Моллер избежала наказания:
– Нацисты не просто так охотились за ней. Она предала кого-то высокопоставленного, союзники отправили ее в программу защиты свидетелей, сделали ей новые документы. Но все тайное когда-нибудь становится явным… – собрав папки, Вольф поднялся:
– Мальчишке это будет тяжело, но он слышал правду, пусть теперь прочтет доказательства. Мы его не бросим, он сын нашего народа, сын Германии… – набросив пиджак, забрав полотенце, генерал пошел обратно к базе.
Иоганн не отводил взгляда от лежащих рядом папок. Отец и мать словно сошли со свадебной фотографии:
– Только они здесь моложе, – Иоганн подышал, – они в форме и папа не улыбается… – снимок отца, как он продолжал думать о Брунсе, был лагерным:
– Отца, – твердо повторил Иоганн, – папа меня вырастил. Она… – подросток не хотел называть мать по имени, – она сама не знала, кто стал моим отцом… – он не собирался говорить генералу Вольфу о неизвестном ему британском офицере Холланде:
– Прошлое надо оставить позади, – твердо решил Иоганн, – меня нет, я исчез. Иоганна Брунса больше не существует… – он, тем не менее, не хотел отказываться от отцовской фамилии:
– Тебя никто не найдет, – ободряюще улыбнулся генерал Вольф, – западные полицейские решат, что ты тоже сгорел в пожаре. Видишь, – он потрепал Иоганна по плечу, – как говорится, не бывает худа без добра… – мальчик изучал угрюмое, замкнутое лицо отца. Брунс носил полосатую робу с пришитым номером. По впалым щекам Иоганн понял, что он недосчитывается зубов:
– Сорок второй год, он семь лет, как сидит… – подросток скосил глаза на фотографию матери, – и ее сняли в сорок втором году. Она могла его охранять… – он прикусил губу, стараясь справиться со слезами, – папа кричал той твари, что сейчас это не имеет значения. Он ошибался, мать… – Иоганн вытер глаза, – как была нацисткой, так и осталась. Она убила папу, она стреляла в Магдалену, потому что та наполовину еврейка. Она могла загонять евреев в газовые печи, спускать на заключенных овчарок…