Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли. Страница 33

Джон был против вояжа Маши, как назвал это герцог, на Даниловское кладбище, но девушка настояла на своем:

– Вы не понимаете, – упрямо сказала она, – матушка Матрона святая…  – племянница перекрестилась, – она благословила папу, благословила тетю Марту. Она защитила меня, спасла от гибели на перевале, послала мне навстречу папу…  – собирая кошелку, Маша добавила:

– Папа мне много о ней рассказывал. Я обязана съездить на ее могилу, дядя Джон…  – герцог прошелся по скрипучим половицам, на веранде кратовской дачки. Домик стоял за высоким забором. Никто не совался на заросшую облетевшими кустами жасмина тропинку, ведущую к калитке. Оказавшись здесь, Джон почувствовал себя словно в пьесе Чехова:

– Круглый стол, кресло-качалка и самовар вместо чайника…  – племянница ловко управлялась с самоваром, растапливая его шишками. Алексей Иванович выгрузил из багажника «Волги» полные сумки провизии:

– Из Елисеевского гастронома, – он подмигнул Джону, – и от вашего соседа, то есть моего начальника…  – Лопатин добродушно рассмеялся. Неподалеку от дачки, за железным забором, возвышался особняк, могущий украсить дорогие пригороды Лондона. Директор ресторана на Ярославском вокзале зачем-то возвел средневекового вида башенку с черепичной крышей и узкими бойницами.

Джон с Машей, из соображений безопасности, не покидали дачку. Дым самовара не был заметен за высокими соснами на участке. Готовили они на плите с газовыми баллонами. Джон изучал технические планы операции, как называл их Лопатин, или читал единственную книгу, найденную в кладовке, растрепанное издание Чехова:

– Я стал совсем русским, – усмехнулся он в разговоре с племянницей, за чаем, – осталось привезти гитару…  – несмотря на долгое молчание, его голос не изменился. Напев высоким тенорком:

– По тундре, по железной дороге…  – герцог кивнул на пыльное фортепиано в углу:

– Ты говорила, что хорошо играешь…  – Маша зарделась:

– Я давно не подходила к инструменту и руки у меня…  – она кивнула на загрубевшие ладони, – теперь не те…  – Джон улыбнулся:

– Доберемся до Лондона, и все пойдет по-другому. Ты вернешься к музыке, сядешь в седло…  – племянница рассказала ему о своем увлечении конным спортом:

– Правильно, – весело отозвался Джон, – я тебя в первый раз увидел на московском ипподроме, осенью сорок пятого года. Ты выступала на потомке наших лошадей, а сейчас побываешь в конюшнях, откуда родом твой Лорд…  – девушка поджала губы:

– Это суетное, – строго сказала Маша, – у меня другая стезя…  – Джон не стал спорить, успокоив себя:

– Ей всего девятнадцать лет, а она прошла через такие испытания, что не по силам и взрослому. Она оттает в Лондоне, под крылом у отца, среди семьи. Пойдет в Кембридж, начнет учиться музыке или языкам…  – о младшей, приемной сестре Маши он с племянницей почти не говорил:

– Ясно, что это наша Марта, – вздохнул Джон, – но нельзя пороть горячку. Журавлев на хорошей должности, сталинские времена миновали, никто его не сместит. Марта в безопасности, чего нельзя сказать о нас самих…  – им надо было как можно быстрее покинуть СССР:

– Мы со старшей Мартой подумаем, как вытащить отсюда девочку, – решил Джон, – а если мы с Машей отправимся в Куйбышев, это будет чистое самоубийство…  – племянница и не рвалась увидеться с приемной семьей:

– Они Антихристы, как Горский, – мрачно сказала Маша, – вы говорили, что они отправили невинного ребенка в пасть Вельзевула…  – герцог рассказал девушке о судьбе ее старшего брата по матери:

– Они издевались не только над Виллемом, – Маша раздула ноздри, – Журавлев с другими коммунистами распинал мученицу Зою, аки во времена нероновы, а она…  – Маша скривилась, – она послала в тюрьму женщину, истинно верующую…  – наблюдая, как племянница складывает сладости в сумку на колесиках, герцог поинтересовался:

– Я думал, что Виктор тебе шоколад и печенье привез…  – младший Лопатин смотрел на них, благоговейно открыв рот. Радио на дачку не провели. Приезжая в Кратово на занятия языком, Виктор тащил кошелку со свежими газетами для герцога и сладостями к чаю, как выражался парень, уютным московским говорком:

– Мария ему нравится, по-детски, – усмехнулся герцог, – он воспитанный юноша, словно и не в СССР вырос…  – племянница замотала сумку найденной в кладовке веревкой:

– Скоро Рождественский пост, – сурово отозвалась девушка, – а сие все скоромное. На могиле матушки, должно быть, нищие обретаются. Я им припасы раздам, сие дело богоугодное…  – герцог вспомнил:

– Волк с Максимом на наше Рождество всегда постятся. В этот раз к ним присоединится Мария…  – Джон рассчитывал до Рождества оказаться дома. Впрочем, надежды на семейный праздник не было. Герцог ожидал, что его загонят на дебрифинг в самую глухую Шотландию:

– Или отправят на острова, как покойных мистера и миссис Смит, – хмыкнул он, – но, может быть, Маленькому Джону с Полиной разрешат ко мне прилететь. Парню шестнадцать, а бедной девочке всего одиннадцать…  – он не сомневался, что в Лондоне его считали погибшим:

– И будут считать, пока мы не окажемся на территории посольства, – сварливо заявил он племяннице, – а твои паломничества к могилам святых, тем более без документов, попросту опасны…  – Мария наотрез отказывалась от паспорта. Алексей Иванович мог привезти в Кратово надежные бумаги:

– Там стоит печать Антихриста, – помотала головой девушка, – грех таким пользоваться…  – Джон подозревал, что племянница не стала бы слушать и радио:

– К газетам она тоже не прикасается, ни здесь, ни, когда мы выбирались из Сибири…  – он шел к дому, неся плетеную корзину с шишками. День выдался серым, на сухой траве блестели капли мелкого дождя. Джон прислушался:

– Вроде музыка какая-то…  – он узнал ноктюрн Шопена, – Марта его любит…  – на террасе валялась пустая сумка на колесиках, племянница бросила пальто на кресло-качалку. Он осторожно подошел к двери гостиной:

– Говорила, что не будет играть, а сама раскраснелась, глаза блестят…  – он полюбовался красивым профилем девушки. Серый платок спустился на скромную кофту, белокурые волосы выбились из туго заплетенной косы. Она закусила губу, темные ресницы подрагивали. Рука Маши внезапно сорвалась с клавиши. Джон, не думая, наклонился над ее плечом:

– Я не умею играть на фортепьяно, я никогда не учился…  – пронеслось у него в голове, – что я делаю…  – девушка недоумевающе взглянула на него:

– Вы не говорили, что вы…  – Джон отдернул пальцы от клавиш. Ему меньше всего хотелось думать о том, почему он сумел сыграть отрывок ноктюрна без нот:

– Я и нот не знаю, – он отступил от инструмента, – папа все подбирал на гитаре по слуху, и я тоже…  – он откашлялся:

– Ерунда, не обращай внимания. Как ты съездила…  – на ее щеках полыхал румянец, девушка растерянно опустила руки: «Я, кажется, видела в метро Теодора-Генриха, дядя».

Приладив на голову особую конструкцию с мощной лупой, Павел внимательно рассматривал четкую, сыроватую фотографию. Рядом лежал переплетенный в бархат альбом. Отец, наклонившись, обнимал за плечи раскинувшуюся на диване мать. Мраморная лестница уходила на второй этаж виллы:

– Я тогда еще не родился, – мать удерживала два кружевных свертка, – здесь написано: «С Новым, 1946 годом»…  – за семь лет Роза Левина, бывшая мадам Тетанже, почти не изменилась:

– Даже платья у нее похожи, только на фотографии с Дальнего Востока она носит мех…  – несмотря на месячных близняшек на руках, мать надела наряд с рискованным декольте. Павел изучал довоенное фото:

– Здесь у нее хронометр, ожерелье, серьги, два кольца, обручальное и венчальное. То есть она еврейка, она, наверное, не венчалась…  – на послевоенном снимке мать тоже блистала драгоценностями. Поморгав уставшими глазами, Павел снял конструкцию, позаимствованную в комнате пребывающего в Кащенко мастера из «Металлоремонта». Аня считала, что он принес вещь из школьной мастерской: