Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли. Страница 87

– Почти десять лет, как мы женаты, – она шмыгнула носом, – говорят, что это опасное время. Инге молодой мужчина, он хочет детей, а я ничего не могу ему дать…  – Сабина прислонила трость черного дерева к плите. На фотосессиях и интервью, на встречах с заказчиками, она избегала пользоваться костылем, как она про себя называла трость:

– Это плохо для имиджа, – вздохнула девушка, – я тоже всегда на сцене, как и Адель…  – в квартире царила тишина. Генрик уехал на раннюю репетицию, Инге работал:

– Мы с ним живем, словно соседи…  – Сабина незаметно вытерла лицо рукавом халата, – на вилле в Герцлии мы почти не сталкивались…  – Сабина не могла заставить себя забыть об измене мужа. Женские журналы советовали не обращать на такое внимания:

– Случайные связи не могут разрушить крепкую семью, – наставлял кто-то из журналистов, – не вините вашего мужа, у него, как и у всех мужчин, другие потребности. Для женщины эта сторона брака менее важна. Думайте о детях, не лишайте их отца. Простите ему ошибку, двигайтесь дальше…  – щипцы в руке Сабины задрожали:

– Мне не о ком думать. У нас нет детей и никогда не появится. Если я подам на развод, Инге согласится, он чувствует свою вину. Но он быстро женится, он великий ученый. Всегда найдется студентка, которая почтет за счастье гладить ему рубашки и рожать детей…

Сабина помнила, что ей почти тридцать:

– Даже не это главное, – она вытащила шприц на салфетку, – главное, что у меня кости держатся на стальных болтах, что после тяжелого дня я не могу ходить, – Инге носил ее в ванную на руках, – что у меня никогда не будет сына или дочки…  – Адель приподняла полу шелкового, затасканного халата:

– Здесь есть свободное место…  – белая кожа сестры расцветилась желтыми, синими, пурпурными пятнами:

– Я отказалась от костюмерши, – грустно заметила Адель, – иначе оперные сплетницы всем бы раззвонили, что Генрик меня бьет…  – Сабина тоже носила старый байковый халатик, с выцветшими рисунками мишек и кроликов:

– Я его помню, – удивленно сказала Адель, пока Сабина набирала лекарство, – ты его сшила в пятидесятом, что ли, году…  – девушка помолчала:

– У тебя такие же мерки, как в шестнадцать лет…  – Сабина протерла место укола спиртом:

– Ты похудеешь, милая. Курс лечения закончится, у вас появится дитя…  – она дернула губами, – и ты похудеешь…  – Адель отозвалась:

– Для голоса эти десять килограмм лучше, а во время беременности все певицы звучат сильнее. Гормоны влияют на манеру пения…  – она обернулась:

– У тебя легкая рука, я ничего не заметила…  – Сабина вернула шприц на салфетку:

– После ее плена у нее тоже изменился голос. Я слышала, что говорил маэстро Бернстайн. Она звучала, как взрослая певица, а не как подросток…  – Сабина запретила себе говорить с сестрой о том времени:

– Она отказалась от медицинского осмотра, по понятным причинам. Но не только поэтому. Может быть, у нее было дитя в Сирии. Наверное, малыш умер, она бы не оставила новорожденного в руках нацистов. Бедная Адель…  – Сабина понимала, что сестра никогда не отдаст ей ребенка:

– Даже если бы он родился благодаря Инге. Я бы тоже не смогла расстаться с моим малышом. Но если мы с Инге разведемся, и такого не случится…  – она услышала тихий голос сестры:

– Помнишь, когда покойный дядя Питер привез Инге в Лондон, у него случались кошмары…  – Сабина кивнула:

– Король попросил его пойти к мисс Фрейд, где он все и рассказал. Кошмары прекратились, ему стало легче…  – Адель взяла ее за тонкую руку:

– И сейчас станет легче, милая, что бы ни случилось. Тогда все мы были рядом с ним, а теперь это твоя обязанность. Вы не венчались, не стояли под хупой, но все равно, как сказано, в горе и радости. Он был с тобой, когда ты страдала, но страдания случаются не только с телом. Ты моя сестра…  – Адель, потянувшись, обняла ее, – я все вижу по твоему лицу…  – Сабина прижалась щекой к теплой щеке:

– Помнишь, когда мы только переехали в Лондон, мы спали в одной кроватке? Пауль устраивался на полу, в другой комнате жили мама и дядя Людвиг, там стояла колыбелька Аарона… Тетя Юджиния покойная привезла ее с Ганновер-сквер, в ней лежал еще дядя Питер…  – Адель покачала ее:

– Томас кочевал по комнатке, он спал то с нами, то с Паулем. Мы уговорили маму завести кролика в садовом сарайчике. Мама смеялась, что у нас в семье двое толстяков, Аарон и кролик. Мы его закармливали травой. Теперь Аарон женился, как время летит…  – Сабина вытерла глаза:

– Я сейчас, милая. Сейчас вернусь…  – взяв трость, прихрамывая, она заторопилась к спальне:

– Адель права, легче отойти в сторону или развестись. Но я не имею права так поступать, я нужна Инге, особенно сейчас. Надо оставаться с ним до конца…  – утреннее солнце играло в его рыжих волосах. Неслышно приоткрыв дверь, Сабина взглянула на потрепанную рубашку мужа:

– Он, как и я, ничего не выбрасывает. То есть я не выбрасываю, я слежу за его одеждой…  – осторожно ступая по паркету, она опустила руки на плечи Инге. Сабина вдохнула знакомый запах кедра, крепкого табака, кофе. Инге, встрепенувшись, попытался подняться. Сабина усадила его на место:

– Я тебя люблю, – шепнула девушка, – буду любить всегда. Хочешь, я буду рядом, когда ты позвонишь тете Марте. Потом я схожу с тобой на Набережную…  – Инге уткнулся в мягкую ткань ее халата. Слезы потекли по лицу, он неразборчиво пробормотал:

– Да. Прости меня, любовь моя, прости, пожалуйста…  – маленькая ладонь с твердыми от иглы кончикам пальцев ласково стерла его слезы:

– Ничего, – Сабина улыбнулась, – ничего, милый. Не бойся, я здесь, я с тобой.

– Добрый вечер, Гамбург, – зачастил ведущий, – с вами программа легкой музыки. Давно ли эти парни бренчали на гитарах в клубе «Кайзеркеллер»? Теперь они завоевывают ливерпульские залы. Впереди Лондон и, кто знает, может быть, остальной мир…  – диджей присвистнул:

– Держу пари, что волшебная вечеринка на следующей неделе не обойдется без этой песни. «Бесаме мучо», целуйте своих девчонок, ребята…

Перевесившись из окна третьего этажа, Адольф Ритберг фон Теттау ловко плюнул на жестяную крышку мусорного бака. Гостиная номера люкс выходила на задний двор гостиницы «Талия». Подростки распахнули окно, чтобы покурить:

– Жаль, что балкона нет, – посетовал Адольф, – но ничего, и так обойдемся…

Над Гамбургом простиралось весеннее небо. Вода отражала блики заходящего солнца, звонили колокола церквей. Адольф проследил глазами за порскнувшим от мусорного бака котом:

– Скука, – он затянулся американской сигаретой, – мы могли не уезжать из школы или с дядиной виллы. В Сан-Паули играют рок, девчонки прихорашиваются для танцев, а мы сидим здесь…  – герр Штрайбль и герр Краузе поехали на деловой обед в дорогой ресторан на набережной Эльбы. Герберт поднял темноволосую голову от яркого журнальчика. Такие вещи в школе запрещались:

– К дяде Адольфа на семейную виллу их тоже не потащишь…  – подросток заинтересованно хмыкнул, – хорошо, что в Цюрихском аэропорту наземные службы не водили нас за ручку…  – парням выдавали щедрые карманные деньги. Оставив приятеля в кафе, Адольф принес из киоска несколько изданий с девушками в бикини на обложках:

– На разворотах купальников нет, – смешливо сказал Адольф, уперев палец в фото, – только надо все как следует спрятать. Иначе твой папа взовьется до небес…  – журнальчики прилетели в Гамбург в саквояже младшего Ритберга фон Теттау:

– Одно название, что младший, – подумал Герберт, – ему всего четырнадцать, а старшие парни смотрят ему в рот…

Адольф Ритберг фон Теттау в школе считался чуть ли не богом. Высокий, светловолосый мальчик носил форму с изящной небрежностью. Его носовые платки помечала искусная монограмма: «А.Р.Т.», вкупе с семейным гербом. После каникул Адольфа привозил к воротам школы низкий лимузин с затемненными окнами:

– Он царит на теннисном корте, он капитан футбольной команды, староста своего года, – восхищенно подумал Герберт, – он знает арабский язык…  – Адольф не распространялся о своих путешествиях, но в школе видели его южный загар: