"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли. Страница 31

— Нет! — девушка изловчилась и вонзила зубы в царское запястье. «Оставь меня, сие грех великий!»

Иван зашипел от неожиданного укуса и с размаха ударил Марью кулаком в лицо. Из треснувшей губы закапала кровь на белоснежную кожу, на шелковые простыни.

— Крови возжаждала? — тихо спросил ее Иван. «Не хочешь по-хорошему, так будет по-плохому!»

— На усадьбу греб, — тихо, еле слышно сказал Башкин.

— Твоя ж усадьба в тридцати верстах вниз по реке. Не сходится у тебя, Матвей Семенович, — с нарочитой грустью сказал Басманов. «Не обойтись тебе было без помощника».

— Может, он не к себе на усадьбу-то монаха вез, — небрежно сказал Федор. «Мало ли у него дружков с владениями приречными — там и спрятал Феодосия».

— Вот молодец ты, боярин, — обрадовался Басманов. «И, правда, же, куда как легче верст за пять, скажем, убечь. Ну что ж, Матвей Семенович, благодари боярина Вельяминова — он умом остер, за что тебе сейчас выйдет передышка, пока мы друзей-то твоих и поспрошаем — у кого из них усадьбы на реке».

Федор вышел из душного подвала на прохладную, ночную улицу и привалился лицом к стене. «Пущай ищет Басманов», — подумал он. «Вдоль реки Москвы поместий много — хоша по течению, хоша и против него. А Матвей Семенович хоть мучиться не будет, пусть и недолгое время».

Даже в самых страшных снах не могло привидеться Марье такое. Мать, хоть и говорила с ней о делах брачных, хоть и перешептывалась девица с молодыми замужними подружками, но представлялось ей совсем иное — мужья с женами были ласковы, терпеливы, не принуждали их к тому, что творилось сейчас на огромной царской кровати, под высокими сводами опочивальни, что казалась Марье пыточным подвалом.

Ее тело все было испещрено синяками и ссадинами, голова невыносимо болела после того, как царь, разгневавшись, бил ее чем под руку попадется, разбитые, искусанные губы еле шевелились. Она забилась в угол кровати, сжавшись вся в комок, оставляя за собой потеки крови на простынях.

Иван намотал ее волосы на руку и больно дернул, так, что у нее брызнули слезы из глаз. Он стащил ее с кровати, и, связав руки поясом, пригнул к столу. Марья почувствовала горящей, распухшей от пощечин щекой холодную скатерть и подумала, что лучше бы ей и умереть сейчас — хуже уже не будет.

— Я, Марья, тебя учу, чтобы ты покорна была, — сказал ей царь, наклонившись к самому ее уху.

— Так покорна я, — она сглотнула слезы и тут же опять расплакалась.

— Нет, Марья, — царь, примериваясь, легко пощекотал ее кончиком плетки по спине, и девушка вся сжалась в ожидании новой боли. «Ты ж меня уже боишься, прав я?»

— Боюсь, — прошептала девушка.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал царь. «А надо, чтобы любила», — и, чуть отступив, он ударил ее плетью — со всей силы.

Едва поднявшись в свою опочивальню на Воздвиженке, Федор, — как есть, не раздеваясь, рухнул на постель и провалился в тяжелый, душный сон.

Басманов, он, и царь Иван почему-то сидели за одним столом.

— Не любишь ты меня, Федор, — укоризненно покачал головой царь. «Боишься, а не любишь.

Как бы так сделать, Алексей Данилович, чтобы полюбил меня боярин Федор?»

— Так, государь, как ты нас и учишь, самое дорогое у него забрать, — ответил ласковым голосом окольничий.

Тут только Федор заметил, что в углу комнаты стоит Матвей — с мертвенным, синим, лицом.

Он с ужасом увидел, как из-под одежды сына поползли трупные, жирные черви, повеяло запахом могильной земли. Матвей улыбнулся оскаленными зубами и протянул к отцу руку — будто приглашал подойти.

— Это у него не дорогое, — протянул царь. «Это он отдаст без сожаления, мое это уже. Другое есть у него…»

Дверь очень медленно отворилась и в комнату вошла Феодосия — босая, в одной сорочке, с распущенными волосами. Держала она на руках Марфу, будто кормила грудью, только дочка.

— Федор заметил, была не трехлетняя, а маленькая совсем, будто новорожденная.

Он залюбовался женой и вспомнил, как родилась Марфа. Ни разу он не видел до этого, как детей кормят — Аграфена после родов всегда лежала в болезнях, детей растили мамки, но Феодосия настояла, чтобы кормила она сама.

— Что тут сложного, Федор, — недоуменно пожала жена плечами. «Зачем я какой-то неизвестной бабе буду дитя свое отдавать, когда у меня свое молоко есть?».

И весь первый год жизни Марфы провела она в колыбели рядом с родительской постелью.

Для Федора те ночи навсегда остались в памяти еле слышным шевелением ребенка, спущенной с белых плеч сорочкой жены, запахом молока и тем, как сопела дочка, приникнув к груди Феодосии — совсем как насытившийся зверек.

Потом Федосья осторожно возвращала сонную Марфу в колыбель, а Федор, не в силах ждать долее, тянул жену к себе и вдыхал ее запах — сна, дома, любви. Феодосия медленно, нежно целовала мужа, и была вся она — ровно цветок, полный росы на рассвете.

Марфа повернула голову и посмотрела на отца окровавленными, пустыми глазницами.

Федор проснулся от своего крика. Он потер лицо руками, и, спустившись вниз, на двор, велел седлать коня.

— Пусть лучше в городе посидят, — думал он, выезжая на дорогу, ведущую в подмосковную.

«Вона, осень уж на дворе, а мне спокойней, коли Феодосия рядом со мной».

Еле заметный, холодный, предрассветный туман окутывал Красную площадь. Белые стены Кремля будто плыли в нем, на окнах выступили мелкие капли влаги, и тихо было в спящем городе — ни движения.

Марья, скорчившись, рыдала на полу опочивальни. Царь, уже одевшись, подошел к ней и, наклонившись, ударил по щеке. Она подняла к Ивану избитое, распухшее лицо, и, закусив губы, замолчала.

— Поднимись, — сказал Иван и сел в кресло.

Девушка стояла перед ним, дрожа, пытаясь все еще прикрыть руками грудь, сдвинуть ноги, чтобы укрыться от его взгляда, и государь рассмеялся:

— А ну руки опусти!

Марья повиновалась и застыла, опустив голову, стараясь не встречаться с царем глазами.

— Если понесешь, — Иван прервался и помолчал, «пошли грамотцу с Матвеем. До родов отправим тебя в монастырь какой-нибудь. Да чтобы ни слова никому не говорила, а то на колу торчать будешь, поняла?».

Марья кивнула, все еще стоя с опущенной головой. «А как же венчание? — тихо, боязливо спросила она.

Иван хмыкнул. «А это ты уж у своего жениха спросил — по вкусу ли ему объедки государевы?

Все, пошла вон с глаз моих».

— А что же со мной будет, государь? — Марья потянула с пола разодранную сорочку и попыталась ей прикрыться.

— А мне какое дело? — Иван зевнул. «Что девство свое ты не соблюла — то забота родителей твоих, а не моя.

Ежели непраздна будешь после сегодняшнего — родишь, и ребенка отдашь, а сама в монастырь пойдешь. Ежели нет — тоже в монастырь, но это уж твоему батюшке решать.

Матвей! — царь хлопнул в ладоши.

Юноша, будто ожидая этого зова, выступил из-за бархатных занавесей.

— Отвезешь куда надо и вернешься, понял? — сказал ему Иван.

Тот кивнул и накинул Марье на плечи опашень.

Иван отвернулся к окну, и, подождав, пока они выйдут, позвал слуг.

— Приберите тут все, — приказал он, и, выйдя из опочивальни, прошел в палаты царицы.

Марья и не помнила, как ехали они по еще сонной, предрассветной Москве. Спешившись на Рождественке, у ворот усадьбы, Матвей сразу же вскочил обратно в седло.

— Что ж мне теперь делать? — Марья подняла к нему залитое слезами лицо.

— Домой иди, — хмуро ответил ей юноша. «Не будет у нас венчания, не по пути нам с тобой, Марья».

— Матвей, — начала девушка, — ты ж сам меня государю отдал, получается, а теперь бросаешь меня. А ежели понесла я?»

— Коли брюхата будешь, то дело царя Ивана Васильевича, а не мое, — отрезал Матвей. «В монастырь пойдешь, что так, что так — кто теперь тебя возьмет в жены, после этого? Все, недосуг мне с тобой балакать, в Кремль надо вернуться. Прощай, Марья, не поминай меня лихом».

Марья, было, уцепилась за стремя гнедого жеребца, но Матвей хлестнул ее плетью по лицу, пальцы девушки разжались, и она упала в уличную грязь.