"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли. Страница 39

— Кончается она, — сказала Феодосия, повернувшись к Воронцовой. — Тот отвар — он же ядовитый, коли много его выпить. Рвало ее?

— С ночи, что Михайлу стрельцы увезли, сначала все тошнило ее, а потом рвать зачала, — без передышки, говорила что-то невнятное, а теперь и вовсе язык у нее отнялся», — Прасковья тихо плакала. — И крови много было, да и сейчас еще течет.

Феодосия, молча, обняла подругу и прижала ее голову к груди.

— Прасковья, — сказала женщина, помолчав. — Ты Петю к завтрему собери, одень его поплоше, я апосля обедни приду за ним.

Воронцова подняла на Феодосию измученные, заплаканные глаза. «Головой же своей рискуешь, боярыня. Федор-то знает?».

— Знает, — Федосья помолчала. «Опасно Петеньку в вотчины отправлять, я отцу своему в Новгород грамотцу послала. Ты, Прасковья, ведай, что не оставим мы его до самого дня смерти нашей — Господь нам заповедовал сирот привечать. Что Марфа, что Петруша — нет нам с Федором разницы между ними, оба они наши дитяти.

Женщины обнялись, и Прасковья перекрестила подругу. «Господь да вознаградит тебя за доброту твою, Феодосия».

— Все, — Федосья подошла к двери. «Пора мне, а то стрелец еще заподозрит чего».

Выскользнув из ворот, женщина поясно поклонилась стрельцу:

— Спасибо тебе, добрый человек, ино дал ты мне помолиться за душу боярышни Марьи. А твое-то как имечко, чтобы за здравие твое тоже молитву вознести?

— Ильей крестили, матушка, сыном Ивановым, — ответил стрелец.

— Ну, храни тебя Господь, Илья Иванович, — улыбнулась монахиня и пошла прочь от боярской усадьбы.

Петенька придвинул лавку к окну и забрался на нее.

С той поры, как заболела его сестра, мальчик стал тихим и просил матушку не оставлять его одного на ночь в детской светелке. Все казалось Петруше, что в углу, там, где темно, стоит страшный человек и смотрит вниз, на пол — а как поднимет он глаза на тебя, так и смерть твоя придет.

А потом была ночь, когда все кричали, и хлопали двери, и случилось то, о чем Петруша до сих пор не мог даже думать. Как закрывал он глаза, так и видел это, и тогда уж ничего не оставалось, кроме как залезть под стол, али в чулан, свернуться там, в клубочек и тихо плакать.

Батюшки больше не было, Степы не было, матушка тоже плакала, приходя к Пете, чтобы помолиться с ним перед сном — она прижимала мальчика к себе и все молчала, и только вздыхала, когда он робко ласкался к ней.

А Марьюшка умирала. Петя приходил к ней днем, и садился на пол, держа ее за руку — смертный холод пробирал мальчика до костей, и он дышал на руку сестры — так, думал он, ей хоть теплее станет.

Не было никого на дворе, скучно было смотреть в окно. Петя слез с лавки и сел на полу, крутя колеса игрушечной тележки, что починила ему сестричка, прежде чем начать умирать.

Мальчик вспомнил про то, кто еще умер, и тихо заплакал, утирая щеки рукавом.

— Петруша, — маменька, — он даже не заметил, как зашла она в светелку, — обняла его и стала целовать. «Петенька, мальчик мой…»

— Он умер же, матушка, умер, — Петя прижался к матери и зарыдал. «Я сам видел!»

— Тихо, родной мой, — от маменьки пахло, как всегда, как в то время, когда все были еще дома, и Петя, вдыхая этот запах, стал потихоньку успокаиваться.

— Петенька, помнишь тетеньку Федосью, маму Марфуши? — спросила у него маменька.

— Конечно, — Петруша шмыгнул носом. «А почему они к нам больше не ездят?»

— Нельзя, — Прасковья помолчала. «А ты к ним в гости хочешь поехать?»

— К Марфе? Хочу, конечно, — ответил Петя. «А ты, маменька, поедешь со мной?».

— Нет, сыночек, — сказала Прасковья. «Тетенька Федосья к нам завтра придет, и ты пойдешь с ней. Ты только будь хорошим мальчиком, не балуйся, слушайся ее».

— А ты потом приедешь? — спросил мальчик, поднимая на мать синие, такие же, как у нее глаза.

— Нет, Петруша — Прасковья нежно поцеловала сына в лоб. «Не приеду я».

— Никогда? — мальчик помолчал и грустно спросил: «И батюшка со Степой не приедут?».

— Нет, — Прасковья закусила губу и глубоко вдохнула, стараясь не расплакаться.

— Я теперь совсем один буду, маменька, да? — Петя отвернулся от матери, и она увидела, как трясутся его еще узкие, совсем детские плечи. «Как же я без вас-то буду?»

Прасковья бережно обняла сына и твердо сказала:

— Ты, Петя, живи и помни — отец твой и старший брат жизнь свою отдали за честь семьи нашей. Тако же и ты, сыночек — не посрами памяти их».

— Маменька, — помолчав, спросил ее мальчик: «А можно ли мне с собой ножик будет взять, что Степа мне на именины подарил? И ту подушечку, что Марья вышила. Можно?»

— Можно, — Прасковья поднялась. «Давай, Петенька, я тебя сбирать буду, а ты помогай мне».

— Не сказал ничего Башкин-то сегодня, — Федор вздохнул и налил себе еще вина. Феодосия посмотрела на него — выразительно.

Федор усмехнулся. «Да мне, Федосья, цельной этой бутылки не хватит, чтобы забыть все».

— А что дальше-то? — спросила Феодосия.

— Дыба, — коротко ответил ей муж. «И кнут в придачу».

— А Степан как же? И Михайло? — Феодосия потянулась через стол и взяла руки мужа в свои.

— Басманов ждет, пока Башкин заговорит, а тогда уже и за Воронцовых возьмется — объяснил ей муж.

— А если не заговорит? — Федосья все еще держала руки Федора, и боязно, было ей отрываться от них.

— Не видел я еще ни одного человека, что на дыбе-то не разговаривал, — мрачно ответил Федор. «С Прасковьей-то удалось тебе увидеться? Что там у них?»

— Марья кончается, вряд ли и пары дней протянет, — Федосья помолчала: «Федор, а кого из стрельцов Басманов на усадьбу-то к ним отправляет — знаешь ты?».

— Знаю, — Федор хотел что-то спросить, но жена остановила его:

— Ну, и скажи мне, а всем остальным уж я сама озабочусь.

— Коготок увяз — всей птичке пропасть, — пропел окольничий Басманов, улыбаясь, и обернулся к Федору: «Я тоже дурак, Федор Васильевич, помнишь ли, как я отцов святых в Андрониковом монастыре спрашивал?»

— Ну, помню, — ответил Федор и прищурил глаза — тяжело было при свете одной свечи разбирать рукописную грамотцу, что принес Басманов.

— Оказывается, не с всеми-то я говорил! — торжествующе закончил окольничий. «Есть у них там честной отец Иона — он летом к Троице уезжал, и только сейчас вернулся».

— Да и я смотрю, что он пишет, мол, отправился на богомолье через две ночи на третью после той, как Феодосий пропал, — отозвался Вельяминов, читая скоропись монаха.

— Истинно так! А тоей ночью, что сбежал Феодосий, отец Иона с требой ходил — недалече, на Китай-Город, в Иоанно-Предеченский монастырь, старица там, в мир иной отходила, соборовал он ее. Вернулся в обитель уж за полночь, и видел кое-что, — Басманов все еще улыбался.

— Мол, парень какой-то под стенами монастыря рыбу удил, — Федор зевнул и отбросил грамотцу. «Давай, Алексей Данилович, по всей Москве сейчас зачнем этого парня искать — коего отче святый видел за полверсты в темноте! На смех нас поднимут и будут правы, — мало ли рыбаков на Яузе в ту ночь сидело?»

— Мало или немало, а у Андрониковой обители только один. И мнится мне, Федор Васильевич, что парень этот карасей-то выбросил, Феодосия на руки принял, в лодочку перенес да и был и таков. А? — Басманов, склонив голову на одно плечо, умильно смотрел на Федора.

— Чтоб ты сдох, сука, — бессильно подумал Федор и, лениво зевнув, сказал: — Ну а Башкин тогда что? Наговаривает на себя, мол, что это его рук дело?

— Думается мне, — Басманов помедлил, — что Башкин с парнем сим знаком и близенько. Вот кто на веслах-то сидел, прав ты, Федор Васильевич, наговаривает на себя друг наш Матвей Семенович, выгораживает кого-то. Мы его и поспрошаем — со всей строгостью.

— Я пока грамотцу эту перепишу, — Федор ткнул пером в показания отца Ионы. «А то хоша он и монах, но ошибок у него — одна другой погоняет, не разберет непривычный человек».