Король-крестоносец - Коссак Зофья. Страница 23

– Теперь понятно! – воскликнул Ренальд. – А то у нас все время дивятся, с какой стати султан благоволит к христианам…

Наим аль-Бара замахал на него рукой.

– Не султан, нет! Повелитель Правоверных не дозволяет, чтобы его так называли. Законным султаном является наследник Зенгидов.

– Это ничтожество из Алеппо? Да что он значит по сравнению с Саладином?

– Ничего не значит. Пыль у подножья горы. Но Повелитель Правоверных не возьмет ничего, что не принадлежит ему по праву.

Ренальд чуть приметно усмехнулся. С чего бы этакая щепетильность у человека, силой подчинившего себе всю державу, нимало не заботясь о законной династии?

Наим аль-Бара разгадал значение его усмешки.

– Меч имеет свои права.

– Но ведь это все равно что раздобыв себе мечом королевскую мантию, отказываться потом от короны!

– Власть можно добывать мечом, но титул свят, и нельзя его присваивать силой. Повелитель Правоверных примет его от Зенгидов только как добровольный дар.

– Не сомневаюсь, что вы вынудите их подарить его вам, – не без ехидства заметил Ренальд, хотя про себя и подивился столь упорному стремлению к законности – словно без нее власть Саладина не была полной. Подумать только, владыка Египта и Малой Азии ждет, когда ему добровольно уступит титул султана марионетка, лишенная наследства и всецело зависящая от его милости!

Наим, слегка задетый последними словами гостя, сразу вспомнил, что время уже позднее и не мешало бы им соснуть. Разошлись по своим комнатам. Ренальд отослал прочь поджидавшую его рабыню и долго лежал без сна. Жалел, что не расспросил Найма подробнее о его бабке. Кем же все-таки была и как звалась странная пленница, благодаря которой столь терпим к христианам сам Саладин? Своим написать не захотела. Предпочла, чтобы ее считали умершей. Гордая женщина. Даже перед смертью своего имени не открыла. Отошла в иной мир лишенная святых тайн, но не призналась, что попала в гарем к арабу. Что это? Жалость к родне или же гордыня? И простил ли ее Господь?…

Мысль о Боге вызвала в памяти недавний разговор с молодым арабом. Рыцарю казалось, что они не посмели коснуться самого главного, ходили вокруг да около и упустили момент, быть может, единственный. Наконец Ренальд уснул. Утром его разбудила добрая весть: Ибелин в Дамаске.

Церемония выкупа совершалась торжественно – в присутствии самого Туран-шаха. Сумма, привезенная Ренальдом, восемьдесят тысяч бизантов, была огромной, невероятной, сказочной. Впрочем, мусульмане для начала всегда назначали подобную совершенно невообразимую сумму, но в результате долгих и нудных торгов цифра обычно уменьшалась более чем вдвое. Однако на сей раз Балдуин IV торговаться воспретил: речь шла о будущем его зяте и преемнике на троне. Королю пришлось влезть в долги к купцам греческим и генуэзским, чтобы иерусалимский посол мог с видом достойным и даже гордым наблюдать за тем, как оруженосцы бросают золото на весы. Туран-шах причмокнул от удовольствия губами. Ибелин из Рамы глядел на растущую гору золота с ужасом.

– Не иначе воскресла царица Савская и приволокла в Иерусалим несколько барж с золотом! – язвительно заметил он Ренальду.

– Если бы! – со смехом ответил тот (они могли разговаривать свободно, ибо никто из присутствующих языка их не понимал). – В казне, как обычно, пусто. Назанимали.

– Зачем это государь входит в такие траты? Столько золота за меня одного?! Надо было с мерзавцами поторговаться. Они бы скинули половину, а то и три четверти… Почему вы не торговались?

– Не велено. Потом объясню причину.

Ибелин гневно пожал плечами. Был он высоким и крепким, с суховатым, резко очерченным лицом и открытой улыбкой, которую портило отсутствие двух передних зубов. Из-за этого говорил он несколько шепеляво.

– Кто это вам зубы выломал? – поинтересовался Ренальд уже после окончания церемонии, привезя выкупленного друга во дворец аль-Баров.

– Сарацины, кто же еще? Во время последней стычки, когда меня брали в плен. Ухватил я одного нехристя за горло, а он, уже дух испуская, заехал мне рукоятью кинжала прямо в зубы. Ну, да невелика важность. Осталось еще чем с супостатами грызться… Расскажите лучше, что новенького на свете? Ведь я же более полугода взаперти просидел, чуть не подох с тоски. Никуда меня не пускали, даже охоты не дозволяли, боялись, как бы я не сбежал. С тех пор, как старый де Куртене вырвался от них прямо в оковах, они сделались осторожны. Соглашались держать меня посвободнее, но только взамен на мое слово, а я им слова давать не хотел, вот и сидел, как в склепе. Приставили ко мне верзилу Али, черного как сатана, так он, негодяй этакий, глаз с меня не спускал, ходил по пятам, только что на веревке не водил…

– Сами виноваты. Надо было дать слово. Я, когда меня схватили, сразу же дал слово и свободно разгуливал по всему Дамаску, а уж охотой натешился в полную волю.

– Рыцарское слово не для нечестивых, – пробурчал в ответ Ибелин. – Ну расскажите же наконец, какие там у нас дела. Что нового при дворе? Как государь?

– Нового у нас при дворе много, вас же полгода не было… Так значит, и о смерти Монферрата вы не слыхали?

– Что вы говорите?! Быть не может! Монферрат мертв! Что случилось?

– На него свалилась скала в ущелье близ Аскалона, придавила насмерть. Есть подозрение, что рухнула она не случайно, да только попробуй докажи! Произошло это в июне месяце. Принцесса после десяти недель брака осталась вдовой, ждет ребенка. На троне опять посадить некого. Бедный король чувствует себя все хуже, еле ползает. Совет постановил выдать вдову за вас. Заняли денег на выкуп и приказали не торговаться. Пусть нехристи видят, что мы не абы кого выкупаем… Как только минует траур, справим вам свадебку… Ну как? Понравились мои новости?

– Да хранит Господь Святую землю! – глухо прошептал Ибелин.

Он не смог сказать ничего иного, настолько был потрясен услышанным.

– Новости очень и очень странные, – проговорил он наконец, сильнее обычного шепелявя от волнения. – А понравились ли, сказать трудно… Да уж не шутите ли вы? С вас станется!

– Мне такие шутки не по карману. Восемьдесят тысяч!

– Это верно, слишком дорого… Не знаю, чем я заслужил такую честь и чем я смогу за нее отблагодарить государя и совет… Но она? Она? Расскажите мне про нее!

– Сибилла? Сразу после смерти мужа с ума сходила от горя. А теперь ничего. Сидит у матери и ждет родов.

– Но за меня… за меня… согласилась выйти?…

– Кабы не согласилась, сюда бы посла с деньгами не отправляли. Все устроено.

– Согласилась… Знает бедняжка, что я ей обиды не учиню… Согласилась… Монферрат был королевских кровей, а я всего лишь простой рыцарь, но, клянусь честью, этот брак не станет для нее унижением! Я не подведу!… Да поможет мне Бог!…

– Вот и славно. Завтра мы распрощаемся с моим любезным хозяином, а послезавтра направимся в Иерусалим.

– Послезавтра? Хорошо… Только я прямо в Иерусалим не поеду, а задержусь в Раме.

– Это еще почему?

Ибелин в замешательстве стискивал руки.

– Как бы вам объяснить?… Гробом святого Лазаря клянусь! Мне… не подобает мне домогаться руки принцессы до тех пор, пока она не родит ребенка, зачатого от покойного мужа… Не хочу ей показаться навязчивым наглецом, поглядывающим на еще не остывшее ложе… Надо же дать бедняжке опомниться… Понимаете? Дело не во мне, я-то, признаюсь вам откровенно, стрелой бы к ней полетел, но не подобает, не подобает… Напишу благодарственное письмо государю, а также господам баронам, и буду ждать в Раме вызова. Окончится траур, тогда приеду.

Ренальд глядел на друга с изумлением.

– Да зачем же вам добровольно накладывать на себя этакую епитимью? И Сибилла может подумать, что вы к ней охладели…

– Я?! – выкрикнул Ибелин. – Я?! Охладел?! Она же знает, что я и кровь, и душу, и жизнь мою готов за нее положить… Знает давно… И поймет… Поймет, что я уважаю ее страдания…

Ренальд с сомнением покачал головой.

– Страдания?… Мне кажется, она давно уже отстрадалась.