Король-крестоносец - Коссак Зофья. Страница 36

Мамлюкская гвардия тает на глазах. Желтый бархат становится пурпурным. Остолбеневший Салах-ад-Дин уже совсем близко от себя видит раздувающиеся ноздри лошадей, занесенные вверх мечи… Еще немного – и он попадет в плен. Немыслимо! Повелитель Правоверных – узник Балдуина Прокаженного?! О Аллах! Лучше бегство! И вот впервые в жизни непобедимый сын Айюба бежит. Половина оставшихся мамлюков прикрывает его отступление, принимая натиск противника на себя, а другая берет султана в кольцо и с боем отходит с ним с поля битвы. Во мраке бури отряд мчится прочь, пряча свернутое зеленое знамя Пророка. Буря спасает Салах-ад-Дина. Движимый одной мыслью – сбить со следа погоню, он по пустынному бездорожью спешит назад, в Египет.

Между тем бой близ ущелья Вади-аль-Дар, что под горой Вади-аль-Кабра, продолжается, несмотря на сгустившуюся темень и хлынувший вдруг ливень. Франки преследуют бегущих сарацин. Схваченные, те дают себя связать, как баранов. Еще бы! Салах-ад-Дин исчез, и никто не знает, что с ним: убит он или в плену? Таки-ад-Дин и Фарун-шах погибли. У войска нет вождя. А войско без вождя – что опавшая листва…

Те, которых не поймали, бегут со всех ног. Бегут куда глаза глядят – только бы подальше от неприятеля, бросая по дороге весь лишний груз. Завтра франки выловят из неглубокого болота аль-Хаси их доспехи, шлемы, щиты, колчаны и луки…

Пока же на поле сражения, прямо под дождем, четверо братьев-лазаритов при свете факелов снимают своего государя с коня – осторожно, как снимали ученики тело распятого Господа с Креста. Епископ Альберт со слезами на глазах припадает к стремени:

– О государь! Мы победили!

– Христос побеждает… – шепчет через решетку забрала Балдуин.

Брат Матфей приобнял короля, так что безжизненная рука Балдуина обвилась вокруг его шеи. Остальные братья отвязывают веревки, которыми больной был закреплен в седле. Лишившись опоры, король покачнулся, накренился и стал сползать вниз, выскальзывая из объятий брата Матфея. Еще немного – и он свалится на землю! Стоящий поодаль Вит Лузиньян, который прибыл с отрядом, возвратившимся из-под Алеппо, не раздумывая бросается к королю, пытается поддержать…

– Не прикасаться! – с трудом шевеля губами, останавливает его Балдуин.

Впрочем, помощь уже ни к чему. Братья-лазариты кладут государя на носилки, отвязывают меч – но перчаток и шлема не снимают, щадя его чувства: вокруг столько нескромных глаз…

– Ecce homo! [17] – шепчет епископ Альберт. – Бренный прах, который, кажется, достоин только жалости, – а между тем ему-то как никому другому обязаны мы одержанной сегодня великой победой! Как же слаб человек – и вместе с тем как тверд…

А Вит Лузиньян в душе ругает себя за неосторожность. Зачем он только сунулся помогать, совсем забыв, что король – прокаженный! Но, может, через броню проказа не передается? На это вся надежда.

Дождь громко барабанит по камням. Начавшись во время сражения, он льет целых десять дней подряд: неслыханное дело в засушливой Палестине! Отступающие сарацины разбрелись кто куда в горах Иудеи – промокшие, дрожащие от холода и страха. Вышедшие из берегов горные потоки преграждают им путь, струи водопадов внезапно обрушиваются им на головы… Укрываясь на ночь в пещерах, с наступлением дня они, не веря в спасение, порой сами идут искать франков.

Салах-ад-Дин, сын Айюба, с горсткой верных мамлюков бежит, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Не в Дамаск, куда франки без труда могут перекрыть все дороги, а домой в Египет! Неблизкий путь для тех, кто мчит без воды и пищи сквозь белые пески пустыни… Загнанные лошади падают одна за другой – и вот уже Повелитель Правоверных идет пешком, размышляя на ходу. Итак, объявилась сила. Страшная, как сама стихия, с которой эта сила будто в сговоре. Сила, о которой говорили, что это только сказка, выдумка дедов. Так нет же: вот она, живая, невыдуманная. Но почему эта сила дает о себе знать так редко? И как случилось, что, вооруженное ею, Иерусалимское королевство не стало самым могущественным на свете?

Дикие вопли прерывают раздумья Салах-ад-Дина: это кочевники-бедуины окружают отряд беглецов. Они не будут разбираться, кто перед ними. Им дела нет ни до султана, ни до Магомета. У них на уме одно – добыча. А измученные путники, кто бы они ни были, одеты богато. С хищным ястребиным клекотом бедуины бросаются на противника – и великий Салах-ад-Дин, вытащив из ножен саблю, бьется что есть сил, защищая свою жизнь.

Только близ Суэца султан наконец натыкается на египетские заставы. Отправив гонцов в Каир, он под прикрытием надежных стен этой крепости остается дожидаться приближенных с лошадьми. Тут-то и находит его Туран-шах, возвращаясь берегом моря из-под Аскалона. Старый военачальник, подавленный, сломленный, винит себя во всем случившемся. Слов нет: своей небрежностью он заслужил праведный гнев брата и суровую кару. Но Салах-ад-Дин и не думает упрекать его.

– О Туран-шах, – говорит он, – не земные то были силы, которые собрались против нас!

Не слишком обрадованный этим признанием, Туран-шах скачет в Каир, предваряя Салах-ад-Дина. Там, встав посреди площади перед мечетью Ибн-Тулун, он громко кричит в толпу:

– Радуйтесь! Сам Повелитель Правоверных едет за мной, целый и невредимый!

Толпа безмолвствует. Наконец какой-то дервиш с бронзовой от загара кожей взбирается на украшенную резьбой кладку городского колодца.

– О Аллах! – восклицает он. – Велика же победа Повелителя Правоверных – унести ноги! Уж лучше скажи по совести, что вас разгромили!

Туран-шах вперяет в смельчака гневный взгляд – но дервиша нельзя тронуть и пальцем. Да и толпа явно на стороне крикуна… И старый полководец спешит назад, навстречу брату, доложить о настроениях, царящих в столице.

– Враги твои, о Повелитель Правоверных, не тратили времени зря. Будь начеку: Египет важнее всего остального. Заключи мир с франками, чтобы не потерять Египет!

– Я так и поступлю, Туран-шах.

С триумфом возвращаются рыцари в Иерусалим. Князь Раймунд из Триполи с главными силами королевства прибывает как раз вовремя, чтобы присутствовать при торжественном въезде победителей в город. Раскатисто бьют колокола. Жители словно обезумели от радости. Лишь иоанниты и тамплиеры не скрывают недовольства. Им не повезло: осада Алеппо закончилась плачевно. Великий магистр Одо де Сент-Аман погиб. Новым гроссмейстером был избран Жерар де Ридефор («Люцифер вместо Вельзевула», – говорят об этом в Иерусалиме).

Злополучный поход! Положить столько народу – и все впустую, в то время как тут этот смердящий труп одержал такую победу! Сам Саладин бежал от него!

Едущий в закрытом паланкине Балдуин не видит ни ликующих, ни недовольных лиц. Пелена плотнее занавесей паланкина застилает ему глаза. Он с трудом различает отдельные фигуры. Это от напряжения – нечеловеческого напряжения в бою под Монжисаром. Почти слепой, слабый как никогда, но в здравом уме и все еще живой, он простерт на своем ложе, с которого больше не встанет. Еще только раз заботливые руки братьев-лазаритов поднимут его и застывшим изваянием посадят на королевский трон: когда Саладин пришлет послов просить победителя о мире.

Вскоре после этого король вызвал к себе Ибелина из Рамы.

– Друг мой, через два месяца истекает срок траура Сибиллы Иерусалимской. Подготовьте все необходимое, чтобы ты, не мешкая, мог с ней сразу же обвенчаться. Я хочу уйти со спокойной душой, зная, что она замужем и что королевство в твоих руках. А конец мой близок… Я совсем ослеп, даже тебя сейчас – и то уже не вижу. Однако по воле Божией я вручаю тебе державу не униженную, но увитую славой!

– Государь, ни один из нас, здоровых, не стяжал бы ей большей славы, чем вы.

– Господь стяжал – не я… Господь явил милость! Впрочем, несмотря на победу, трудно тебе будет справляться с королевством. Слишком много язв. В крепости Кир-Моав – изменник Ренальд де Шатильон. Тут – великий магистр де Ридефор. Этот куда хуже, чем покойник Сент-Аман, потому что умнее. А главное – то, что нас мало. Мало рыцарей! Редкие приезжают, редкие остаются…