Король-крестоносец - Коссак Зофья. Страница 56

На пустыню опускается ночь – глухая, темная, душная. В непроглядном мраке что-то поскрипывает, шумит. Может, это ветер поднимает волну в Тивериадском озере?

Ранним утром над горизонтом стремительно взмывает огненный солнечный диск – и сразу возвращается непереносимая жара. Воины садятся на коней. В путь!

В путь? Но куда, франки? Пути больше нет.

То не буря шумела ночью, не волны в далеком озере. Это Саладин со своим несметным воинством подкрался во мраке и окружил со всех сторон холм Хаттин.

Франки в кольце. Они не могут уже вернуться назад в Сефорию – а о том, чтобы добраться до Тивериадского озера, и мечтать нечего! И вот стоят они в лучах палящего солнца на этом холме, словно жертва всесожжения, вознесенная на огнедышащем столпе в небо.

Крик ужаса проносится по рядам франков. Король Лузиньян заламывает руки. Великий магистр тамплиеров де Ридефор зловеще молчит. Князь Раймунд из Триполи хмуро кивает седой головой. То, что он предсказывал, сбылось даже раньше, чем он ожидал.

Бывали времена, когда франки выходили победителями из куда более отчаянного положения. Умирая от голода и жажды, они громили армии куда многочисленнее этой. Были такие времена, были… Но нет им возврата!

Окруженное войско все же пытается бороться, пытается вырваться из вражеского кольца. Ни у кого не спрашивая дозволения, Раймунд принимает командование на себя. Он выставляет вокруг холма оцепление из пеших воинов. Те вбивают в землю копья, прикрепляют к ним щиты, образуя мощное заграждение. В этой стене оставлены ворота, через которые четырежды совершают вылазки рыцари. Пришпоривая обессилевших от жары коней, они бросаются на врага, врезаясь глубоко в ряды сарацин. Но врагов так много, что натиск рыцарей быстро ослабевает: все новые и новые волны неверных накатываются на них, напирают, теснят, заставляя вернуться на проклятый холм, который должен стать для франков могилой.

Чтобы положить конец этим вылазкам, сарацины поджигают высохшую траву на равнине. Клубы дыма и языки пламени берут войско христиан в еще одно смертоносное огненное кольцо.

Вит Лузиньян в смятении смотрит на все происходящее. Из покрасневших, воспаленных его глаз струятся слезы. Сквозь эти слезы он видит над клубами дыма парящий в воздухе отцовский замок… и речку… и лес… Он не ощущает себя королем, не осознает всей глубины нынешнего поражения, не понимает, что означает оно для державы крестоносцев. Он чувствует себя бедным юношей из Пуату, втянутым против своей воли в водоворот страшных событий.

Кто-то трясет его за плечо. Это дю Грей. Хриплым голосом он кричит:

– Где Святой Крест? Почему его не поднимут?

А и впрямь! Где Святой Крест? Все о нем забыли. Где патриарх Ираклий?

Его нет: он еще вчера бежал из лагеря в Сефории, когда стали трубить поход. Бежал, бросив Святой Крест.

При реликварии остался теперь брат Бенедикт – напуганный и жалкий. По приказу короля он садится на коня, устанавливая впереди себя тяжелый реликварии. И вот Святой Крест вознесся над рядами рыцарей.

Крест! Знак неземной славы! Довольно начертать его рукой в воздухе – и отступят служители сатаны… Но если простое знамение наделено такой властью, то какая же мощь кроется в Святом Древе – том, на котором был распят Искупитель всех грехов мира!

Древо Святого Креста распятого Спасителя! Испокон веков оно избрано было среди деревьев. Благословенна была почва, на которой предстояло ему расти, благословен ветер, который принес издалека и уронил в землю его семя. И выросло дерево, осененное благодатью, ожидающее встречи с Сыном Божиим!

Правда, и прочее свое творение благословил Господь: ягнят при яслях в Рождество, камни при Положении во Гроб… Но более всего отмечено было Древо Святого Креста. По Древу стекали кровь и смертный пот Иисуса. Древо приняло Его последний вздох. Поистине Древо вобрало в себя больше силы Божией, чем что бы то ни было на этом свете.

О Святое Древо, чудом сохранившееся, благочестивой Еленой обретенное, вновь утраченное – и вновь возвращенное императором Ираклием! Ты и теперь таишь в себе источник этой вечной, неодолимой, чудотворящей силы! Твоей силой горы рушатся, долы на дыбы встают, земля раскалывается надвое… Малые торжествуют, великие повергаются в прах… Нет ничего, что не было бы в Твоей власти! Только нужно молить и взывать о чуде, домогаться его, громко крича о своей вере и понуждая милость разлиться по земле.

«Просите – и дано будет вам, ищите – и обрящете, стучите – и отворят вам…»

Но кто бы стал делать все это на холме Хаттин в четвертый день месяца июля в год от Рождества Христова 1187?

Патриарх Ираклий бежал. Брат Бенедикт трясется от страха за свою жизнь, закрывшись щитом от стрел, пряча голову за оправой реликвария. Король плачет. Окружающие его рыцари, обезумев от зноя и жажды, задыхаясь от дыма, думают лишь о том, что близок их конец.

Только один человек всматривается издали в сверкающий на солнце золотой реликварий с ожиданием и тайной надеждой: Салах-ад-Дин, сын Айюба. Он не верит, что битва могла закончиться так быстро и столь полной его победой. Он-то знает, какая сила покровительствует франкам! Не раз уже стояли они на краю гибели, но в последнее мгновение благодаря этой силе поражение их оборачивалось победой. Сила эта заключена в дереве, на котором умер Пророк Христиан, Иисус. И теперь султан с беспокойством поглядывает на золотой реликварий, сам не зная, боится он явления этой силы или жаждет его.

Аль-Афдал, сын Салах-ад-Дина, возбужденно восклицает:

– О Повелитель Правоверных! Конец франкам!

– Не радуйся прежде времени, сын мой. Нельзя быть уверенным в победе, пока над ними, вон там, сияет их гонфалон.

Салах-ад-Дин, плохо знающий язык франков, ошибается, называя этим словом Святой Крест. Гонфалон – это королевский стяг. Стяг Готфрида Бульонского с крестом на золотом фоне. Впрочем, знаменосец со стягом держится вблизи Святого Креста, и издалека обе реликвии сливаются в одно целое.

– Франки пробиваются! – спохватывается вдруг аль-Афдал и спешит к своим.

Действительно, Раймунд из Триполи, Ренальд из Сидона, молодой Раймунд из Антиохии, Балиан Ибелин и еще десяток-другой рыцарей бесстрашно бросаются прямо в пламя и, преодолев это препятствие, врезаются в гущу сарацин, а там мечами прокладывают себе путь дальше, движимые одной мыслью: погибнуть или прорваться. Обратно в живое пекло, каким стал для них этот холм, они не вернутся!

И в предсмертном упоении они рубят, колют, раздают удары направо и налево. Отчаяние удваивает их силы. Князь Раймунд заранее высмотрел с холма, где кольцо окружения всего тоньше, – туда-то он и направляет свой отряд. Пядь за пядью они пробиваются вперед. Над ними развивается старинная хоругвь Раймунда де Сен-Жиль, графа Тулузского.

Разгоряченный битвой, аль-Афдал подбегает к отцу.

– Они прорвались, о Повелитель Правоверных! Это князь Триполи. Я не успел отрезать им путь, но послал погоню. Их быстро настигнут: кони под ними чуть не падают…

– Останови погоню, Афдал. Что нам эта горстка рыцарей?

Обиженный аль-Афдал уходит, а Салах-ад-Дин окидывает взглядом поле битвы. Он должен бы радоваться! Так что же он не рад?

Франки разгромлены. Теперь чудо их не спасет. Пехотинцы, едва живые от нестерпимого жара, рядами валятся на землю: будь что будет, им уже все равно! Мусульмане пытаются вязать их, но ни пинками, ни копьями не могут поднять пленных на ноги. Тогда кому-то приходит в голову окатить их водой. Вода?! Слыша это слово, поверженные восстают из мертвых. Вода, где вода? И они дают вести себя, покорные, как бараны, так что и путы не нужны.

Но рыцари презирают плен и соблазн утолить жажду. Ряды их, тающие, как снег по весне, стоят на холме. Они еще бьются, еще защищаются! Из старых рыцарских добродетелей в них остались лишь доблесть и готовность принять смерть. Они не сумели сохранить королевство, не сумели отстоять Гроб Господень, но они не побоятся умереть и не станут молить о пощаде. Они полягут здесь с оружием в руках.