Кошка Белого Графа - Калинина Кира. Страница 15
А каково сейчас Карин? Где она?
Гудрун доковыляла до поваленного дерева и рукавами расчистила себе местечко на наклонно лежащем стволе. Ей надо сесть. Отдохнуть, подумать.
На пригоршню снега, упавшую сверху, внимания не обратила. В лесу постоянно что-то падало, потрескивало и поскрипывало. Может, птица сорвалась с ветки, белка проскакала или сучок не выдержал тяжести снежного груза.
Но следом прыгнуло большое, мохнатое…
Гудрун опрокинулась на спину и сквозь пелену ужаса увидела перед собой желтые глаза на рыжевато-серой морде, уши с кисточками и мощные лапы.
Рысь уселась на расчищенном стволе, ее верхняя губа дрогнула, обнажив кончики клыков. Скорее насмешка, чем угроза.
«Здоро́во, племяшка. Решила навестить старуху? И полвека не прошло, – прозвучало в голове. – Никак случилось что?»
С минуту Гудрун лежала в снегу, не в силах издать хоть звук, потом заставила себя сесть.
– С Карин… дочерью моей, беда…
Полтора часа спустя они продолжали разговор уже во дворе дома. Гудрун устроилась на колоде для колки дров, накинув поверх тулупа медвежью полость, прогретую на печи, тетка Фрейя, так и не принявшая человеческого облика, – напротив нее, на поленнице.
Рысь даже в дом не вошла, предоставив гостье самой разогревать себе кашу с заячьим мясом и ставить водовар.
В доме было просто, как в крестьянской избе. Лавка, стол, сундук, лаз в подполье. Полы не метены, побелка с печи облезла. По всему видно, что хозяйка мало заботилась об удобстве своей человеческой половины. И следы вокруг дома были только звериные.
– Ты что же, совсем не оборачиваешься?
«Оборачиваюсь, – пришел ответ. – Печь натопить, кашу сварить. Дичи в лесу нынче мало».
Гудрун так вымоталась, что чужой голос в голове не пугал. Хотя в пору ее детства тетка Фрейя так не умела.
В тот единственный раз они с матерью гостили в лесном домике больше месяца. Тетка прибила мышонка специально для маленькой Гуни – угощайся, племяшка! Голенький, шерсть жевать не надо. Гудрун ударилась в рев. Чуть было не ушла пешком назад в Свеянск, не желая оставаться под кровом убийцы.
Всю жизнь она вот так рубила с плеча…
«В человечьем теле у меня руки-ноги болят, – толковала Фрейя между тем. – И поясница. С нутром нелады, в глазах мутит. А зверем я еще сильна. Придет день, насовсем в рысьем теле останусь. Да ты не бледней, Гунька, не бледней! Ничего плохого в звериной жизни нет. Это Урсулка, мать твоя, голову тебе задурила городом своим. Говорила я ей, нечего в этом городе делать, живите тут, со мной. Так нет: девочке учиться надо, ремесло осваивать. И сама она, помню, любила в шляпке по мостовой пройтись, каблучками постучать…»
Подул ветер, с крыши полетела снежная пыль – прямо в рысью морду. Тетка Фрейя чихнула.
«Трусиха ты, Гунька. И мужа себе нашла такого же, городского… труса и дурака! Или ты ему чем насолила? Может, на сторону поглядывала?»
В сумерках прищуренные глаза тетки отливали холодным лунным золотом.
Гудрун вскочила, неуклюже сбросив с себя медвежью шкуру. После такого нужно было вскочить и ответить, как она умела! Но все слова потерялись. Гудрун не чувствовала ни обиды, ни злости – только застарелую горечь и тянущий душу страх.
– Вернульф не из города был, – выговорила через силу.
«Все одно, – фыркнула рысь. – Я четыре раза замуж ходила, дважды через Лабиринт, дважды – так. Ни от кого себя не таила, и никто от моей рысьей шубы не шарахался. Опасались, это да… Потому как и без когтей приложить могу, – она подняла тяжелую лапу в густом меху. – Но ни один хахаль из моей постели не сбежал. В деревне вон тоже побаиваются, но уважают. Чуть что, ко мне. Ой, бабка Фрейя, у нас ребеночек в лесу потерялся, не поищешь? Ой, бабка Фрейя, у нас лисица повадилась цыплят таскать, не проучишь? А ты сама живешь, дрожишь и девчонку свою запугала. Вот и удрала она от тебя… Ты покров-то накинь. Простынешь, кто дочь спасать будет?»
– Я ее к тебе привезти хотела, – сказала Гудрун. – Думала, ты знаешь, что делать. Ты же всегда говорила, что с самим богом зверей дружна…
«Надо же, запомнила, – рысь фыркнула снова, на этот раз сочувственно и даже, пожалуй, смущенно. – Зверям не нужен бог, они сами управляются. Это я тебе, маленькой, сказки рассказывала».
Гудрун тяжело осела на колоду.
– Я к соседу пошла, – заговорила она мертвым голосом. – Договориться, чтобы отвез в Веровею. Всего-то час меня не было. Майра, дурочка, ее во двор выпустила, а она скок через забор.
Гудрун помолчала, глядя перед собой.
– В храме клянутся, что не видели никакой кошки…
«Что-то ты скрываешь, племяшка».
– Ты что же, и мысли читать выучилась?
«Не выучилась, – усмехнулась Фрейя. – В сны могу заглянуть, ежели очень надо. А мысли твои мне ни к чему. Виной и смятением от тебя и так за версту разит».
Гудрун не шелохнулась, холодно радуясь пустоте в сознании.
«Души в тебе не осталось, Гунька, вот что. Видно, вместе с даром вышла. Один расчет. А всех чувств – страх да зависть. Заедало тебя, что девчонка твоя вволю живет, а ты свою кошачью половину в отхожее место выкинула и ее к тому же понукала».
– Что за чушь ты несешь, – Гудрун прикрыла глаза. – Я хотела ей счастья. Чтобы не как у меня. Если бы я до свадьбы к Дакху сходила…
Рысь зарычала, оскалив клыки:
«Дур-ра ты, Гунька! Ох, дур-р-ра…»
Переступила, царапнув когтями по мерзлой коре, тряхнула головой – кисточки на ушах качнулись.
«Ладно, не горюй, придумаем что-нибудь. Ты ведьму-то эту хоть видела?»
– Когда бы? – Гудрун вздохнула. – Я даже не знаю, где Льеты остановились.
«И узнать нельзя?»
– Можно, но… Страшно мне стало, – призналась Гудрун. – Карин там что-то видела или слышала. Иначе – зачем, не забавы же ради? Я у нее не спросила, не до того было, и она не вспомнила. А потом, когда кавалер с дочкой явились… Я и так на риск пошла. Платье мы, говорю, упаковали, но заказчику пока не отправили. Если вы предложите нам нечто более ценное, чем шесть тысяч марок, это чудесное платье может стать вашим. А он не по-благородному так: «Ты чего, швейка, очумела?!» Я после этого уже и дух перевела. «Точно не они», – думаю. Но тут он в сердцах тростью по ладони себе – шлеп, шлеп! Насадка на трости серебряная – голова, вроде собачьей. Смотрю, а там по бокам – крылышки…
Рысь насторожила уши.
«Летучий шакал?»
– Таких совпадений не бывает! Я и пошла на попятный. Как вам угодно, кавалер, примите извинения, не смеем задерживать… А про себя молюсь: только бы не догадались, что это наша Карин была, только бы уехали поскорее вместе со всеми своими темными тайнами.
Гудрун судорожно глотнула острого ледяного воздуха, смахнула с ресниц капельки влаги.
– Она нашла, где укрыться, я уверена! Она каждый закоулок в Свеянске знает. Посидит, успокоится и вернется. Я тогда к ули ее сведу или к магам…
«От магов толку не будет. Для них оборотни – твари чуждые, а Небыль – страна незнаемая. Чтобы Небыль понимать, чутье нужно. Или сила – такая, что кровью добывается. Или воля Двуликого. Прочие боги тут не помощники».
Гудрун подняла голову и посмотрела в огненные глаза рыси:
– А Дакх?
Тетка издала звук, средний между шипением и тявканьем.
«Этот может только отрезать твою дочь от Небыли. Если она человек, останется человеком. Если кошка – так кошкой и будет. Приведешь потом ко мне, научу ее, как зверем жить… Да не реви ты!»
Из глаз Гудрун бежали слезы. Горячие, живые, они вмиг остывали, обжигая щеки холодом.
«Иди в Храм Всех Богов, к Двуликому. Нас ведь тоже когда-то двуликими звали, да служители божьи сказали: кощунство это, ересь. Еще одно, из-за чего на нас когда-то ополчились… Сам Двуликий в дела людей не мешается, ули делают это от его имени. Служение богам дает власть. И деньги. Так что кошель потолще набей. Ули Двуликого – самые жадные. Или обратись к дазским шаманам, только настоящим, а не к балаганным шельмам! Но держи ухо востро. У дазов, в отличие от наших гобров, нет богов, одни духи. А духом после смерти может стать каждый. Иной – и при жизни. Вот они, духи, в Небыль ходят, как к себе домой».