Кошка Белого Графа - Калинина Кира. Страница 9

А бабушка считала, что папа просто не простил маме обмана. Она же не рассказала до свадьбы, что сама оборотень и дети у них могут оборотнями родиться.

Надеясь вернуть расположение мужа, мама кинулась в храм Дакха и отсекла себя от Небыли. Меня тоже хотела, но бабушка не позволила. «Вырастет, – сказала, – сама решит». Я тогда у них с дедом Полканом три месяца жила.

Потом меня забрали домой. Но ничего уже не было как прежде. Папа не играл со мной, ни разу больше не взял на руки, не обнял ни меня, ни Майру. Они с мамой спали в разных комнатах и все чаще ссорились. Папа стал выпивать, не ночевал дома. Однажды он поехал на станцию – никто не смог сказать зачем – и попал под поезд.

После похорон мама и перестала улыбаться. Я не слышала от нее ни слова упрека, но долго казалось, что она не может меня простить – ведь это мое непреднамеренное превращение выдало папе ее тайну.

Возможно, она до сих пор меня не простила.

На Свеянск пала ночь. Шесть свадебных церемоний остались позади, вход в храм закрылся, свет в зале потускнел. В стенах отворились туннели, ведущие вглубь жемчужины-боба, и служители-ули разошлись по своим делам. Я наконец выбралась из-за статуи – истомившаяся, голодная и в самом тягостном расположении духа.

Люди не любят оборотней, с этим ничего не поделаешь, а ули Свена и Свяны те же люди, только в розовых сутанах. Возьмут и вышвырнут на мороз.

Не лучше ли обратиться напрямую к богам?..

Стеклышки над головой тихо мерцали, статуи Свена и Свяны стояли друг против друга безмолвным караулом. Фигуры богов были вырезаны и расписаны так искусно, что ничего не стоило принять их за живых – если бы не одинаково совершенные черты и одинаковое отрешенно-благостное выражение на лицах. Фигуры щеголяли богатыми нарядами из дорогих тканей. Помню, как мама сокрушалась, что храмовый заказ отдали в Альготу, а не своим, свеянским, мастерам.

Семь пар статуй – семь цветов, каждый обозначает фазу идеальной супружеской жизни. Красный – страсть, желтый – познание, зеленый – продолжение в детях, голубой – обретение, синий – единение, аметистовый – гармония, белый – смерть.

Я обошла все статуи Свяны, все статуи Свена, каждой заглянула в нарисованные глаза и каждую мысленно попросила о помощи, даже фигуры в белых саванах.

Глупо, знаю. Но когда прижмет, и булыжнику придорожному поклонишься, и коряге болотной.

Осмотрела ледяную глыбу алтаря. С обратной его стороны обнаружилась тонкая золотая надпись: «Бог один, но много их, свой лик для каждого дня. Ныне узрите вы лик любви, ныне узрите меня». Наверное, в этом был какой-то особый смысл, однако разгадывать философские загадки мне сейчас совсем не хотелось.

Зашелестели тихие шаги – справа, слева, со всех сторон. Это вышли в зал служки с метелками – прибрать за гостями. Талая вода и грязь с сапог улетучились сами. Однако россыпи цветочных лепестков и прочий мелкий сор храм поглотить не мог. Я видела на полу пару конфетных фантиков, клочок газетного листа, раздавленный огрызок моченого яблока, сгустки жевательного табака и карамельной тянучки, а в одном месте под скамейкой – надкушенный обрезок копченой колбаски. До того ароматный, что голова закружилась.

Обычная кошка на моем месте слопала бы за милую душу и сказала: «Еще подайте!» Но я с пола не ем, из чужого рта – тем более. Не настолько еще оголодала…

За служками смотрела невысокая полноватая ули в розовой сутане. Погребальный саван седьмой статуи Свена, за которой мышью сидела я, с одного бока был задран – кто-то, видно, хотел узнать, что у бога под одеждами. Ули заметила непорядок и подошла. Маленькие натруженные руки заботливо оправили край подола из белого глазета с серебряными узорами.

Может, эти руки и кошку не обидят?

– Мр-рм, – я вышла из-за статуи.

– Киса! – ахнула служительница. – Ты как здесь? Погреться захотела? Шерстка-то коротенькая.

Лицо у нее было круглое, улыбка мягкая, ладони ласковые.

Пришлось дать себя погладить. В горле родилось урчание, и я не стала его сдерживать. Даже потерлась о розовую сутану. Спасибо, Майра не видела – потом бы от насмешек спасу не было. Но как еще кошка может показать свои добрые намерения?

– Голодная? – деловито осведомилась ули. – Мяса нет. Могу предложить только кашу.

Да! Да! Каша – это чудесно. Хочу каши!

– Ох, как разволновалась! – засмеялась служительница. – Как будто понимаешь по-человечески.

Низкие округлые туннели, по которым она меня вела, казались проточенными водой, а не созданными руками человека. Может, храм и правда построен мифическим народом моря?

От нас до Круглого залива на юге – семьдесят миль, до Долгого залива на северо-востоке – почти сто. Не так и много. Когда-то в районе Свеянска проходила граница приморского королевства ланнов, которое просуществовало двадцать лет, прежде чем вайны сбросили новых захватчиков в море.

Хорошо, что войны не разрушили чудесный боб. Он был, словно живой. Коридоры исчезали и появлялись, прорезаясь в теле храма прямо перед нами. «Свяна, Свен! – мысленно обратилась я к богам. – Вы ведь откроете мне проход, если я захочу уйти?»

Боги не ответили. А ули, оглянувшись на ходу, расплылась в улыбке:

– Какая умная киса! Как собачка.

Она привела меня в комнату с простыми диванами, обтянутыми темным штофом. На диванах болтали и хихикали другие служительницы – точно кумушки на лавке. Одна, остроносая, даже лузгала семечки, но на пол не плевала, собирала шелуху в кулачок.

– Что, Агнета, еще одну бродяжку подобрала?

Они добродушно засмеялись.

– Только пусть не гадит! А то Ида на твоего Мохнача жалуется. Метит, паршивец, где вздумает, а ей убирать.

– До покоев Доброчтимых добрался!

– Он больше не будет, – «моя» служительница вздохнула.

– Что, отрезали Мохначу лишний хвостик?

Ули опять засмеялись.

– И Чернушка не будет, – пообещала Агнета. – Она умная киса. Правда, Чернушка?

Я сказала: «Мр-рм», хотя имя Чернушка мне категорически не понравилось.

– Жди здесь, я сейчас приду.

Она скрылась в одном из проходов, а я прошлась по комнате, стараясь сделать так, чтобы каждая ули хоть раз на меня посмотрела.

– А красивая кошка, – заметила одна. – Чистая, ухоженная.

– Потерялась, наверно.

– Ничего, Агнета ей пропасть не даст. И к делу пристроит. Вон Лиса госпоже Браннас добрые сны навевает!

– Тощая какая-то.

– Ничего не тощая. Просто шерсти мало.

– Вот я и говорю – тощая. Мне пушистые нравятся.

И ни одна не сказала: «Смотрите, это же оборотень, потерявший связь со своим телом! Давайте ей поможем».

Потом они вовсе перестали обращать на меня внимание и завели речь о какой-то Дагмар, которой изменил муж, и теперь их обоих выгоняют из храма.

– Думаешь, ей выплатят возмещение?

– Само собой, выплатят. Она же не виновата, что Ульф изменщиком оказался!

– Еще как виновата. От хорошей жены муж не гуляет.

– Смотри, Вивика! Пойдет твой Лотер на сторону, посмотрим, как запоешь.

– Мой Лотер? Да никогда!

Я слушала и дивилась. Нас учили, что к служению Свену и Свяне допускаются только благонравные супружеские пары, а боги заботятся, чтобы они и дальше таковыми оставалась, любили друг друга, уважали и хранили взаимную верность до последнего дня. Если божественная чета за своими ули уследить не в силах, на что надеяться бедной кошке, которая забыла, когда молилась в последний раз?

Близких отношений с богами у меня никогда не было. В детстве я, конечно, бегала в храм – и с просьбами, и с вопросами. Все бегают. Но не все получают ответ.

Помню, как обидно мне было. А дед Полкан, посмеиваясь, повторял изречение столичного памфлетиста, скрывающегося под псевдонимом Зан Носса: «Я не верю в богов, боги не верят в меня, мы живем в полном согласии и друг другу не мешаем». Еще этот Зан Носса утверждал, что люди сильнее богов, потому что боги не могут существовать без людей, а люди без богов вполне себе обходятся.