Сказка - Кинг Стивен. Страница 66

— Как тебе это нравится, милый? Щекотно?

Это был высокий, похожий на флейту голос, дрожащий от недоброго возбуждения. Его звук показался мне странно знакомым, и через мгновение я понял почему. Он напоминал голос Кристофера Полли. Я знал, что этого не может быть, но это было именно так.

Я снова двинулся вперед, остановившись, как только смог заглянуть на другую сторону подъема. В этом другом мире я видел много странного, но не такого, как теперь: мальчика, который сидел в пыли, держа за задние ноги сверчка. Этот сверчок был самым большим из всех, что я видел до сих пор, притом красным, а не черным. В другой руке мальчик сжимал что-то вроде кинжала с коротким лезвием и треснувшей рукоятью, скрепленной бечевкой.

Он был слишком поглощен тем, что делал, чтобы увидеть нас. Кинжал воткнулся сверчку в брюхо, брызнула тоненькая струйка крови. До этого я не знал, что сверчки могут кровоточить. В грязи краснели и другие кровавые капли, говоря о том, что парнишка занимается своим гнусным делом уже довольно давно.

— Вот так, дружок! — сверчок рванулся, пытаясь убежать, но мальчик, дернув его за ноги, легко пресек эту попытку. — Как насчет того, чтобы немного порыться в твоем…

Радар рявкнула. Мальчик оглянулся, не выпуская задних ног сверчка, и я увидел, что это не ребенок, а карлик, и притом старый. Седые волосы клочьями свисали на его щеки. Его лицо было в морщинах, особенно глубоких вокруг рта, что делало его похожим на куклу чревовещателя, которую могла бы использовать Лия (если бы не притворялась, что ее лошадь может говорить). Его лицо не растаяло, но кожа была цвета глины. И он все еще напоминал мне Полли, отчасти потому, что был маленьким, но в основном из-за лукавого выражения лица. Добавив этот хитрый взгляд к тому, что он делал, я легко мог представить его убивающим хромого старика-ювелира.

— Ты кто такой? — никакого страха, потому что я был от него на солидном расстоянии, вырисовываясь силуэтом на фоне неба. Моего револьвера он еще не видел.

— Что ты тут делаешь? — вместо ответа спросил я.

— Я его сцапал. Он проворный, но старина Питеркин [159] оказался еще проворнее. Хочу узнать, чувствует ли он боль. Видит Бог, я это сделаю.

Он снова резанул сверчка, на этот раз ткнув кинжал между двумя пластинами его панциря. Красный сверчок боролся, истекая кровью. Я потащил тележку вниз по склону, и Радар залаяла. Она все еще стояла, упершись ногами в доску спереди.

— Придержи свою псину, сынок. Я бы так и сделал на твоем месте. Если она бросится на меня, я перережу ей горло.

Я остановился, поставил тележку и впервые вытащил из кобуры пистолет 45-го калибра мистера Боудича.

— Ты не тронешь ни ее, ни меня. Прекрати мучить животное. Отпусти его.

Карлик — Питеркин — рассматривал пистолет скорее с недоумением, чем с испугом.

— Почему ты хочешь, чтобы я это сделал? Я всего лишь хочу немного развлечься в мире, где почти не осталось развлечений.

— Ты его пытаешь.

Питеркин выглядел изумленным.

— Пытаю, ты говоришь? Пытаю? Ах ты, болван, это ведь чертово насекомое. Как можно пытать насекомое! И почему тебя это так волнует?

Меня это волновало — то, как он держал это существо за ноги, его единственное средство спасения, тыча в него кинжалом снова и снова, было гадко и жестоко.

— Я не стану повторять дважды.

Он засмеялся, и это тоже напомнило мне Полли с его бесконечными «ха-ха».

— Ты убьешь меня из-за насекомого? Не думаю, что…

Я прицелился чуть выше его головы и нажал курок. Звук был гораздо громче, чем слышалось из сарая мистера Боудича. Радар отозвалась лаем. Дернувшись от неожиданности, карлик выпустил сверчка. Тот отпрыгнул в траву, но по кривой — проклятый коротыш покалечил его. Да, это всего лишь насекомое, но это не делало правильным то, что творил Питеркин. И сколько красных сверчков я видел? Только этого. Вероятно, они были такой же редкостью, как олени-альбиносы.

Карлик встал, отряхивая зад свои ярко-зеленых штанов. Он откинул со лба растрепанные пряди седых волос, как пианист, готовящийся сыграть свой коронный номер. Со свинцовой кожей или нет, он казался достаточно бойким. Прытким, как сверчок, можно сказать. И хотя он никогда не пел на «Американском идоле» [160], голос у него был гораздо лучше, чем у большинства людей, встреченных мной за последние двадцать четыре часа, и лицо его выглядело живым и смышленым. Не считая того, что он был карликом («Называй их лилипутами, а не карликами, они это ненавидят», — сказал мне однажды отец), и дерьмовый цвет лица, которому не помешала бы порция отеслы [161], он казался вполне нормальным.

— Я вижу, ты сердитый мальчик, — сказал он, глядя на меня со злобой и, может быть (я на это надеялся), с тенью страха. — Так почему бы мне не пойти своей дорогой, а тебе — своей?

— Звучит заманчиво, но я хочу спросить тебя кое о чем, прежде чем мы расстанемся. Почему твое лицо осталось более-менее нормальным, когда многие другие становятся уродливее с каждым днем?

Он вовсе не был красавчиком с плаката, и я думаю, что мой вопрос звучал грубовато, но как можно не быть грубым с тем, кого ты застал пытающим гигантского сверчка?

— Может быть, потому что боги, если ты в них веришь, уже сыграли со мной злую шутку. Откуда такому большому парню, как ты, знать, каково это — быть таким малышом, как я, меньше двух дюжин ладоней снизу доверху? — в его голосе появились жалобные нотки человека, у которого — на жаргоне «Анонимных Алкоголиков» — на заднице выросла мозоль от сидения на горшке саможаления.

Я соединил большой и указательный пальцы вместе и потер.

— Видишь? Это самая маленькая в мире скрипка, играющая «Мое сердце писает кровью от жалости к тебе».

Он нахмурился.:

— Что?

— Не бери в голову. Это маленькая шутка. Пытаюсь тебя подколоть.

— Тогда я пойду, если не возражаешь.

— Валяй, но мне с моей собакой будет куда спокойнее, если ты прежде выкинешь этот ножик в кусты.

— Ты думаешь, что лучше меня только потому, что ты один из целых, — прошипел маленький человечек. — Увидишь, что они делают с такими, как ты, когда тебя поймают.

— Кто поймает?

— Ночные солдаты.

— Кто они такие и что делают с такими, как я?

Он ухмыльнулся.

— Не бери в голову. Надеюсь, ты сможешь драться, но сомневаюсь в этом. Снаружи ты выглядишь сильным, но я думаю, что внутри ты мягкий. Такими становятся люди, когда им не нужно бороться. Вы не часто оставались без обеда, не так ли, юный сэр?

— Ты все еще держишь нож, мистер Питеркин. Выкинь его, или я могу заставить тебя это сделать.

Карлик сунул нож за пояс, и я понадеялся, что он им порежется — чем сильнее, тем лучше. Это была гнусная мысль. Потом у меня возникла другая идея: что если я схвачу его за ту руку, что сжимала лапы красного сверчка, и сломаю ее, как сделал это с Полли? Это был бы урок для него: вот на что это похоже. Я мог бы сказать, что это была несерьезная мысль, но не думаю, что это так. Было слишком легко представить, как он хватает Радар за горло, а другой рукой раз за разом втыкает в нее нож, словно в сверчка: чик, чик, чик. Он никогда не смог бы сделать это, когда она была в расцвете сил, но этот расцвет давно миновал.

Однако я его отпустил. Прежде чем перевалить подъем, он бросил на меня взгляд, который не говорил: «Мы славно пообщались на Городской дороге, юный незнакомец». Нет, этот взгляд внушал: «Не позволяй мне застать тебя спящим».

Шансов на это не было — он направлялся туда же, куда и остальные беженцы, — но только когда он ушел, мне пришло в голову, что я действительно должен был заставить его выбросить нож.

К вечеру вокруг не осталось ни вспаханных полей, ни ферм, выглядевших хоть сколько-то жилыми. Беженцев тоже больше не попадалось, хотя на одной заброшенной ферме я увидел на заросшем травой дворе ручные тележки, набитые пожитками, и тонкий дымок из трубы. Вероятно, люди решили спрятаться до того, как завоют волки, подумал я. Если я в ближайшее время не доберусь до дома дядюшки Лии, будет разумным поступить так же. Конечно, у меня были револьвер мистера Боудича и 22-й калибр Полли, но волки обычно путешествуют стаями, и я опасался, что здесь они могут быть размером с лося. Кроме того, мои руки, плечи и спина начали ныть. Тележка была легкой, и мне больше не попадалось грязевых ям, через которые нужно было перебираться, но я проделал долгий путь с тех пор, как покинул дом Доры.