Сказка - Кинг Стивен. Страница 94

— А в Уллуме считается вежливым так смотреть на людей, Чарли? Может быть, это даже знак уважения? Это так?

— Извините, — пробормотал я, допивая чай. На дне чашки оставалась небольшая пленка сахара. Мне пришлось сдерживаться, чтобы не вытереть ее грязным пальцем и потом не облизать его. — Здесь для меня многое кажется странным. И вы тоже.

— Конечно, конечно. Еще чаю? Угощайся и не жалей сахара. Я-то его не ем, но вижу, что ты хочешь еще. Я вижу очень много. Некоторые узнают об этом слишком поздно, к своему большому сожалению.

Не знаю, как долго чайник стоял на столе до моего прихода, но чай все еще был горячим, из него даже шел пар. Может быть, благодаря магии. Мне было все равно. Я устал от магии. Я просто хотел забрать свою собаку и вернуться домой. Только вот та русалка… Убивать ее было неправильно. И отвратительно. Отвратительно губить красоту.

— Почему ты ушел из Уллума, Чарли?

В этом вопросе заключалась ловушка. Благодаря Хейми я думал, что смогу ее избежать.

— Не хотел умирать.

— Что?

— Сбежал от отравы.

— Я бы сказал, что это мудро с твоей стороны. А вот приходить сюда было глупо. Ты так не думаешь?

— Я почти смог выбраться, — сказал я и вспомнил еще одно изречение моего отца: «Почти не считается». Каждый из вопросов Келлина казался мне миной, которую надо было обойти или подорваться.

— А сколько еще ваших сбежало, как ты говоришь, от отравы? И все ли они были целыми?

Я пожал плечами. Келлин нахмурился и со стуком поставил чашку (он едва притронулся к чаю).

— Не дерзи мне, Чарли. Это будет неразумно.

— Я не знаю, сколько, — это был самый безопасный ответ, который я мог придумать, учитывая то немногое, что я знал о целых, — что они не седеют, не теряют голос и не умирают оттого, что их внутренности плавятся, а дыхательные пути закрываются. Черт, я даже этого не знал наверняка.

— Мой господин Губитель Летучих с нетерпением ждет тридцати двух. Он очень мудр, но в этом отношении немного ребячлив. — Келлин поднял палец, ноготь на котором был длинным как гвоздь и таким же острым. — Дело в том, Чарли, что он еще не знает, что теперь вас у меня тридцать один. Это значит, что я могу легко избавиться от тебя, если захочу. Так что будь очень осторожен и отвечай на мои вопросы правдиво.

Я кивнул, надеясь, что выгляжу испуганным. Я и правда был испуган и действительно намеревался соблюдать осторожность. Но что касается правдивых ответов на вопросы этого монстра — нет уж, увольте.

— Под конец там все было довольно запутанно, — сказал я. Я подумал о массовых отравлениях в Джонстауне [206] и понадеялся, что в Уллуме было так же. Наверное, это звучит патетически, но я был почти уверен, что в этой приятной, хорошо освещенной комнате на карту поставлена моя жизнь. На самом деле я это знал.

— Должно быть, так и было. Они пытались молиться, чтобы изгнать серость, а когда это не сработало… чему ты улыбаешься? Тебе это кажется смешным?

Я не мог сказать ему, что в моем мире — который, держу пари, был намного дальше, чем Уллум, — есть христиане — фундаменталисты, пытающиеся молитвой изгнать геев.

— Это было глупо. Глупость кажется мне смешной.

Теперь он тоже ухмыльнулся, и я увидел голубой огонь, затаившийся в глубине его рта между зубами. «Какие у тебя большие зубы, Келлин», — подумал я.

— Это тяжело. Тяжело, так ведь? Но мы еще посмотрим.

На это я ничего не ответил.

— Итак, ты ушел до того, как они смогли влить тебе в глотку свой отравленный коктейль.

Слово «коктейль» было не тем, что он сказал — но мой разум сразу распознал смысл и сделал замену.

— Да.

— И захватил собаку.

Я сказал:

— Они бы и ее убили, — и уже ждал, что он скажет: «Ты не из Уллума, там нет собак, ты все выдумываешь на ходу».

Вместо этого он кивнул.

— Да, они бы, вероятно, так бы и сделали. Мне сказали, что они убили лошадей, коров и овец.

Он задумчиво заглянул в свою чашку, потом вскинул голову. Глаза его стали голубыми и блестящими. По его морщинистым щекам стекали исчезающие электрические слезы, и на мгновение я увидел, как под кожей у него замерцали кости.

— Но почему сюда? Зачем ты пришел сюда, в Лили? Говори правду, или я оторву твою гребаную голову от гребаной шеи! И ты умрешь, глядя на дверь, через которую тебе не повезло войти!

Тут я понадеялся, что правда поможет мне сохранить голову на прежнем месте хотя бы еще немного.

— Она была старой, а я слышал истории о каменном круге, который…, — я покрутил одним из пальцев в воздухе. — Который мог снова сделать ее молодой.

— И это сработало?

Он знал, что так и было. Если он и не видел, как быстро она бежала, потому что еще не выехал впереди отряда ночных солдат в своем электромобиле, то остальные видели и сказали ему.

— Да.

— Тебе повезло. Солнечные часы опасны. Я думал, что смерть Эльзы в ее бассейне может положить конец их силе, но старая магия упряма.

Эльза. Так вот как звали Ариэль в этом мире.

— Я мог бы послать серых, чтобы разбить их, но это должен одобрить Губитель Летучих, а он пока этого не делает. Должно быть, Петра нашептывает ему на ухо. Ей нравятся эти старые часы. Ты знаешь, что делает магия, Чарли?

Я подумал, что она делает возможным всё — например, позволяет таким бедным пилигримам, как я, посещать другие миры, — но вместо ответа покачал головой.

— Она дает людям надежду, а надежда опасна. Ты так не думаешь?

Я хотел сказать, что надежда — это штука с крыльями, но решил оставить это при себе.

— Я не знаю, сэр.

Он улыбнулся, и всего на мгновение я отчетливо увидел, как под его красными губами сверкнула челюстная кость.

— Зато я знаю. Что еще, как не надежда на счастливую загробную жизнь, заставило тех, кто жил в вашей несчастной провинции, отравить себя и своих животных, когда их молитв оказалось недостаточно, чтобы изгнать серость? У тебя, однако, была земная надежда, и поэтому ты сбежал. Теперь ты здесь, в том месте, где умирает всякая надежда для таких, как ты. Если ты еще не веришь в это, то скоро поверишь. Как ты прошел мимо Ханы?

— Я подождал, а потом использовал свой шанс.

— Храбрый, да еще смышленый! Мой! — он наклонился вперед, и тут я почувствовал исходящий от него запах, вонь давнего разложения. — Ты ведь бросил вызов Лилимару не только ради собаки, не так ли? — подняв руку, он уставил на меня свой острый ноготь. — Говори правду, или я перережу тебе горло вот этим.

Я выпалил:

— Золото.

Келлин недоверчиво отмахнулся:

— В Лили везде золото. Трон, на котором сидит Хана, тоже из него.

— Но ведь я не смог бы унести трон, не так ли, сэр?

Мой ответ заставил его рассмеяться. Это был ужасный звук, похожий на стук высохших костей. Он прервался так же резко, как начался.

— Я слышал — может, конечно, это неправда, — что там много маленьких золотых шариков…

— Да, в сокровищнице. Но ты никогда не видел их сам?

— Нет.

— Никогда не посещал игры и не таращился на них через стекло?

— Нет, — здесь я ступал на зыбкую почву, потому что очень смутно представлял, что он может иметь в виду. И легко мог попасть в ловушку.

— А как насчет Колодца Тьмы? О нем в вашем Уллуме тоже говорят?

— Ну… да, — я весь вспотел. Если этот допрос продлится еще какое-то время, я наступлю на одну из этих мин. Я знал это точно.

— Но ты повернул назад после солнечных часов. Почему ты это сделал, Чарли?

— Я хотел выбраться из города до темноты, — я выпрямился и попытался придать своему лицу и голосу немного вызова. — И у меня почти получилось.

Он снова улыбнулся. Под его иллюзорной кожей четче проступил оскал черепа. Был ли он — и другие — когда-то человеком? Я предполагал, что был.

— В этом слове скрывается боль, тебе не кажется? Эта боль есть в каждом «почти», — он провел по накрашенным губам своим отвратительно острым ногтем, изучающе глядя на меня. — Ты мне безразличен, Чарли, и я тебе не верю. Нет, вовсе нет. Меня так и подмывает отослать тебя на Пояса, но Губитель Летучих этого бы не одобрил. Ему нужны тридцать два, а с тобой в Малейне не хватает всего одного. Так что возвращайся вниз. Можешь идти.