Дурной возраст - Буало-Нарсежак Пьер Том. Страница 5

— А мы? Где мы встанем?

— Рядом. Будем как раз на выезде, но дел-то всего на пару минут. Если подъедет какая-нибудь машина и потребуется освободить выезд, конечно, все летит к черту. Не может быть и речи о том, чтобы поймать телку, засунуть ее в машину. Ее надо прижать, когда она повернется спиной и будет запирать дверцу. Свалимся ей на голову. Я накину мешок, а ты тем временем откроешь заднюю дверцу. Повалю ее на сиденье, и…

— И тогда? Машину я поведу?

— Лучше ты. Во-первых, я покрепче тебя. И в случае если она рыпнется, найду, как ее успокоить. Потом я себя знаю. Как только кладу руки на руль, мне надо всех обогнать. А ты, ты ведешь мягко. Груз-то ценный.

Звонок вернул их в класс.

— После завтрака объясню тебе, что к чему, — шепнул Эрве.

Они отправились на урок истории, затем биологии. Люсьен чувствовал себя так, словно его швырнули под откос. Ничто уже не могло остановить это падение, и, однако, странным образом, казалось, что события развиваются в ускоренном темпе без его участия. Еще восемь часов, еще семь… Он испытывал состояние смутной тревога и отстраненности, подобное тому, что испытал перед операцией аппендицита.

В одиннадцать приятели добрались до гаража, битком набитого велосипедами и мопедами.

— Приходи в два часа, сделай вид, что тебе надо на физкультуру, — посоветовал Эрве.

— Нужно что-нибудь прихватить?

— Не надо. Я сам все куплю, сделаю для нее бутерброды, термос с кофе…

Он завел мотор, ради удовольствия пустил его на полную мощность, поправил каску и, трогаясь с места, крикнул:

— Подруга ни в чем не будет нуждаться!

Люсьена более всего заботила проблема похищения. Он еще не успел подумать, как ее разместить, и теперь обнаруживал, что существуют тысячи мелочей, которые придется улаживать. Надо позаботиться, ведь еще двое суток, о шестиразовом питании. Нельзя же на бутербродах с кофе…

Когда он сел за стол, пропал аппетит. В ожидании сына доктор заканчивал разбор свежей почты. Письма и буклеты он положил в карман и позвонил Марте.

— Можете подавать… А ты мог бы поздороваться. Язык не отсохнет.

— Добрый день, — принужденно сказал Люсьен.

Сразу воцарилась тишина. Марта приготовила жареную телятину. Может, нетрудно стащить несколько ломтиков и пачку печенья… и бутылку вина? Он попытался вообразить себе странный пикник в заброшенном доме с заколоченными ставнями посреди чистого поля.

— Бери еще мяса, — приказал доктор.

— Я не голоден.

— Надо питаться. Если будешь продолжать дуться, предупреждаю: год закончишь в интернате… А там рад будешь, если тебе подадут телятину… Вот что, Люсьен, то, что я говорю, — не пустой звук… Я слов на ветер не бросаю: еще одна выходка, и отправлю тебя к ре донским иезуитам. А они умеют закручивать гайки.

«Говори, говори, — думал Люсьен. — Плевать я хотел на иезуитов. И на нее тоже плевать. Пусть подыхает с голоду, если хочет. Чего ради быть добреньким-то? Возьму и сожру ее долю. Вот что она получит!».

Он демонстративно взял два куска телятины. Зазвонил телефон.

— Я пошел, — сказал доктор Марте. — Последите, чтобы он съел десерт.

Он бросил салфетку на стол.

— Что ты сегодня делаешь во второй половине дня?

— Что делаю? — переспросил Люсьен.

Его так и подмывало сказать: «Проверну дельце с похищением — математички».

— Займусь физрой. Может, поздно вернусь, — прошептал он.

Доктор ушел, а Люсьен отодвинул баночку с вареньем и рисовый пудинг, который перед ним поставила старая няня.

— Месье советовал… — начала было Марта.

— Знаю… знаю.

— Вы неблагоразумны, месье Люсьен.

— В самом деле.

Он прервал сетования, влетел в свою комнату и позволил себе роскошь, сидя в кресле, выкурить американскую сигарету.

В половине первого Люсьен взял сумку с физкультурной формой и пешком направился к еще закрытому гаражу Корбино. Они всем семейством сидели за столом, попивали кофе. Вот это семья! Телек, само собой. Рядом на стуле кот. Мадам Корбино, медлительная и благодушная; ее дочь Мадлен, одной рукой обняв за шею сосавшего трубку зятя, рассеянно слушала Мурузи.

— Здравствуйте. Люсьен. Вы к Эрве? Он наверху, в своей комнате. Кстати, машина доктора готова. Надо бы, чтобы он ее забрал. Сейчас мы заняты. Работы выше головы.

Люсьен дорогу знал. Частенько тут бывал. Комната Эрве наверху была одной из высших спортивных сфер. Фотографии пловцов, велогонщиков, дзюдоистов — кое-какие с автографами. Пара боксерских перчаток, висевших над кроватью с когда-то позолоченным маленьким распятием, к которому приколота съежившаяся ветка освященного бука. Милый такой беспорядок, когда разбросаны тренировочные костюмы, шиповки, иллюстрированные журналы со снимками гоночных автомобилей. На стопке журналов с комиксами, сложенной вместо пресс-папье, покоился маленький громила в черной полумаске. Эрве, по-турецки сидевший на полу, был занят загадочным делом.

— Видишь, делаю капюшоны с отверстиями для глаз.

Рывком он поднялся на ноги и развернул чулки телесного цвета.

— Сестренкины чулки. Я выбрал самые плотные.

Он поднес чулки к носу, слегка запрокинул голову, часто моргая, словно вдыхал немыслимой нежности аромат.

— Понюхай-ка. Вот это женщина, моя сестра! Все, что она носит, благоухает. Что надулся, старше? Сегодня канун поста. Имею я право немного пошутить?

Он натянул чулок на голову, приладил дырки как раз на уровне глаз, глянул в зеркало.

— Недурно. Я немножко схалтурил с левым глазом, но ничего, сойдет. Давай, теперь ты.

Люсьен неловко последовал его примеру, подозрительно покосился на себя в зеркало.

— По-моему, нас можно опознать.

— Скажешь тоже. Форму носа еще можно угадать, но не более. И потом, она нас даже не увидит… А! Осторожно. Запомни, разговаривать нельзя, потому что твой голос легко узнать. Вот я — другое дело, я могу говорить басом.

Он пропел первые такты арии Дона Базилио. Это было так уморительно, что оба рухнули на кровать, покатываясь со смеху.

— Небось стоило потрудиться, а? — хохотал Эрве.

Он сдернул маску и помог другу стянуть свою. Мальчики причесались.

— Надо объяснить тебе, где хибара, — продолжал Эрве.

Он вырвал из тетради для сочинений лист и принялся рисовать чертеж.

— Несложно: есть кухня, газовый баллон, он еще, наверное, пригоден. Есть раковина и вода, которая поступает из небольшой цистерны на крыше. Сейчас она даже переполнена. Из кухни проходишь в комнату. Вполне подходящее жилье. Когда отец ездил на рыбалку, он там ночевал. Есть раскладушка, в сундуке одеяла.

— А простыни?

— Еще чего! Это тебе не гостиница. Из комнаты попадаешь прямо в туалет, в общем, называй это, как хочешь. Там места как раз хватает для душа, раковины и унитаза. Отец хотел это расширить. Хотел построить настоящий дом. Вот здесь, во всю длину стены — гараж. Там катер. Вот и все.

— А окна?

— Одно на кухне, одно в комнате. На них не только решетки, они даже досками забиты: отец приколотил, опасаясь воров, когда заболел. Но в тех местах никого не бывает, кроме рыбаков, да и то в хорошую погоду.

— А двери?

— Пять дверей: из кухни одна выходит прямо на дорогу; само собой, дверь в комнату и дверь в туалет. В гараже тоже дверь — открывается изнутри. Надо поднять перекладину. И наконец, между комнатой и гаражом есть еще дверца, скрытая портьерой. В общем, запоминай: один ключ от входной двери и один от комнаты. Все. Запрем девицу в комнате, и можно не волноваться. Удрать ей не удастся.

— А она может открыть дверь, сообщающуюся с гаражом?

— Нет. Она заперта на ключ.

Эрве открыл ящик и вытащил оттуда три ключа.

— Большой — от входной двери, средний — от комнаты, а маленький — между двумя помещениями. Нет проблем.

— А если понадобится ей что-нибудь передать?

— Прикажу ей отойти в самый конец комнаты; дверь приоткроем и в щель бросим то, что надо. А затем таким же образом запрем. Но почему ты думаешь, что она что-то попросит? Еда у нее будет. Можно спать, сколько влезет.