Легион Безголовый - Костин Сергей. Страница 22

Приваливаюсь спиной к гранитной стенке, сползаю вниз, пытаясь привести сознание в здравый порядок. Сердобольный старичок с орденскими планками на груди, неодобрительно качая головой, вкладывает в мою безвольную руку железную мелочь. Следом за ним выстраивается очередь желающих оказать материальную помощь плохо выглядящему молодому человеку с сумасшедшими глазами.

— Ну что вы…

Нас, молодых лейтенантов, учили не брать денег, даже если от чистого сердца и с утра.

В подземном переходе кто-то визжит. Визгу вторят вторые и третьи голоса.

— Убили!..

Запихиваю пачку мятых, не вполне законно полученных денег в карман и перегибаюсь через ограждение перехода.

На грязных ступенях, окруженный молчаливой толпой, лежит, неестественно раскинув руки, милиционер. Ненужная резиновая дубинка торчит из-под спины. У милиционера нет головы. И красная лужа в том месте, где должна была находиться его фуражка.

Старичок, только что организовавший добровольные пожертвования в помощь молодым сотрудникам милиции в гражданской одежде, поворачивает ко мне сморщенное временем и заботами лицо и грозит пальцем.

— Нет, нет… это не я!

Последним из перехода поднялся я. Теперь наводящий вопрос: кого станут подозревать в совершенном убийстве? Ну и что с того, что я ничего не видел? Что с того, что слышал конский топот и чувствовал ледяной ветер? Это не алиби. Люди в бессознательном состоянии и не такое совершают. А я был определенно в бессознательном состоянии.

Рассматриваю ладони. На них нет следов крови.

Это не я!

В локоть впиваются цепкие пальцы. Вздрагиваю. Нервы ни к черту.

— Уходи, меченый! — Цыганский барон, не глядя мне в глаза, оттаскивает в сторону от собирающейся толпы, от грозящего пальцем старика, от подбегающей милиции и завывающей сирены машины “Скорой помощи”. — Уходи. Не место тебе здесь.

Не место.

— Подожди… Разобраться надо.

— Уходи, лейтенант, — настойчив цыганский барон, крепкие у него руки. — Не сейчас разберешься. Не здесь. Твое время придет. Сам поймешь, когда. Уходи…

Сильным толчком запихивает в невесть откуда появившееся такси, захлопывает дверцу и исчезает в толпе.

Машина срывается с места, вклинивается в плотный поток.

Прилипаю к заднему стеклу. У перехода все еще маячит старик, первым отдавший мне мелочь. Недобро усмехается и тычет мне вслед пальцем. Губы его беззвучно шевелятся. Но я знаю, что он говорит. Кем называет меня, лейтенанта секретного отдела “Подозрительная информация”.

— Нельзя так… Разворачивайся.

Кидаюсь к водителю. И замираю остолбенелый. Машина пуста. На водительском месте только кожаная кепка. Крутится самостоятельно руль, играют педали. Мурлычет тихо магнитола тоскливую ноту. Ту самую, что слышал я в самолете.

Выхватываю из кармана красные корочки, тычу их в то место, где должен сидеть человек, и, не зная, что делаю, кричу:

— Немедленно остановиться! Милиция!

Такси послушно прижимается к обочине, распахиваются дверцы, и сила, до этого швырнувшая меня на пол подземного перехода, выталкивает теперь из машины. Я перебираю ногами, семеню, стараясь не свалиться вновь в цветные газоны, в асфальтовую грязь. Слышу за спиной визг шин, рев двигателя, истошный писк клаксонов. Слышу, как грохочет металл о металл. Как скручиваются железные полосы, лопаются на мелкую мозаику стекла.

На дороге ухает, грохочет литаврами. Рождается густое пламя, пожирая то, что только секунду назад было машиной. И уже оттуда, из густых красных простыней пламени догоняет его голос:

— Кто?

И я понимаю — надо уходить. Немедленно. Судьбу, не ту — на ладони, а ту, которая на небесах, можно обмануть только раз.

Ухожу. Убегаю. Не оборачиваясь на огонь. Мне страшно. Мне не по себе. Торопливо огибаю прохожих. Тупо смотрю на серый асфальт. Носки кроссовок перепачканы красным. И я слышу, как там, на месте взорвавшегося такси, грохочут по дороге гигантские копыта безголового всадника. Вчера у меня был очень трудный день. Отделение рядом. Полквартала. Через дворы, через детские площадки, мимо поваленных мусорных контейнеров и любопытных старушек со взглядами общественных обвинителей. Мимо разрисованной местной молодежью бойлерной, мимо здоровой круглой штуки на телескопических ножках, которая ремонтируется в этом дворе уже шестой месяц. По дороге успеваю подать по просьбе торчащих из-под серебристой штуковины ног разводной ключ тридцать-на-восемь с половиной констант, поздороваться с общественными обвинителями и снять с дерева зареванного мальчишку. Даже если молодым лейтенантам тошно, они всегда помогают обществу.

Никем не замеченный, заскакиваю в родное отделение. Проникаю в кабинет, на двери которого висит бумажка: “Стучаться всем без исключения”. Перевожу дыхание, закрываюсь на замок.

Испачканную одежду — в глубину шкафа. Сменный мундир, сухой и без возможных следов чужой крови, — на плечи. Обтираю шторами лицо, приглаживаю растрепанные волосы.

Вовремя. Дверь трещит под могучими ударами.

— Лешка! Ты чего закрылся? Я это!

На негнущихся ногах подхожу и открываю дверь. Если лейтенантское счастье и существует на самом деле, то в коридоре стоит не группа захвата, а только один напарник. Вернее сказать, напарница.

— Секреты, Лесик?

Прапорщик Мария Баобабова отстраняет меня плечом и затаскивает в кабинет здоровый кожаный чемодан. Одним движением она сталкивает со своего стола недочитанные и не проплаканные любовные романы и с выдохом закидывает на столешницу ношу. Сверху бросает бумажку.

— Новая ориентировка. Почитай, занятная вещица, а я пока самовар поставлю. Озябла, как кенгуру на лыжном марафоне.

Машка даже в самые лютые морозы ходит в одном бронежилете. Говорит, для здоровья полезно. Отчего ей иногда бывает зябко даже в жаркий летний день, для меня загадка.

Пока Баобабова топит самовар плакатами, оставшимися в Красном уголке с прошлых времен, обхожу стол и рассматриваю ориентировку: “Разыскивается за убийство и поджог. Вооружен и страшно опасен. Особые приметы — молод и горяч, отлично бегает. За поимку рецидивиста двухнедельный абонемент в Дом кино”.

На листке нарисован невзрачного вида мужчина с недобрым взглядом криминального авторитета. Ничего особенного. Сейчас таких в каждой телевизионной программе показывают. В депутатских вестях.

— Что натворил? — спрашиваю я, удивляясь своему голосу. Волнения и стрессы дурно сказываются как на произношении, так и на тембре.

— Вроде пятнадцать минут назад голову участковому отрезал! — кричит Баобабова, раздувая угли старых воззваний и лозунгов. — В пешеходном переходе. Начисто. А голову с собой забрал. Представляешь? Свидетели, с чьих слов составлена ориентировка, говорят, что укатил на машине марки “такси”, которую потом сам же и сжег посреди проезжей части. Вместе с водителем и тремя дополнительными пассажирами. Значит, не один работал, зверюга.

— Не было там пассажиров. И водителя не было, — шепчу я.

— Что? — не слышит Баобабова, занятая самоваром.

Не отвечаю. Рассматриваю себя, не похожего на меня. Я не такой. Я лучше. И я никого не убивал. И тем более с пассажирами.

— Весь город на ноги подняли, — подходит Баобабова, отирая перепачканные руки о бронежилет. Он и так черный, не испачкается. — Убийство с особой жестокостью. Этому… — Машка накрывает тяжелой ладонью ориентировку, — этому лет пятнадцать светит, в лучшем случае. Хотя я бы просто пристрелила его на месте. Не должна земля таких гадов носить.

— Может, и не гадов. — Дышать трудно, и в горле комок из желания немедленно оправдаться. — Разобраться сперва надо.

— Опять тарелки летающие чудятся? — Машка с сожалением поглядывает на товарища по служебному кабинету. — Или, думаешь, твои человечки зеленые наследили? Брось, Лешка. Дело ясное. Нет здесь ничего сверхъестественного. И не нашего отдела это работа. Убойщики сами разберутся. Говорят, уже на след вышли.

Я отхожу к окну, за которым исходит летним паром городская свалка. По жаре здесь мало сборщиков. Пыльно и душно. Только небрезгливые грачи вышагивают по кучам мусора, пытаясь найти добычу.