Остров - Буало-Нарсежак Пьер Том. Страница 7

Здесь в голове начинался туман. Он как бы двигался на ощупь, не в силах сформулировать причины своей тревоги. Вот, например, могила… Разумеется, это была та самая могила, и все же… А часы? Почему ему показалось, что это были другие часы, хотя он абсолютно безошибочно узнал корпус темного дуба и маятник, потускневший диск которого качался взад-вперед, как потухшее солнце? И вот впервые пришла мысль, что, быть может, он болен одной из тех странных болезней, которые все пытаются лечить, задавая вопросы о детстве, о сексуальной озабоченности. Рядом с отцом он вел весьма странный образ жизни, что, возможно, все и объясняло. Он отправлялся вместе с ним в порт, где бедняга помогал грузчикам разгружать огромные суда, проводил, бывало, вместе холодные и голодные вечера, когда несчастный, чтобы заработать на ужин, играл куплеты Ботреля [5] на аккордеоне, одолженном у приятеля… Маленькой тенью он плелся в двух шагах от спотыкающейся большой тени, видел всевозможные закоулки и тупики, проституток, пьяных матросов, был свидетелем облав. Что ж удивительного, если теперь в голове у него что-то путалось… Уже одно это внезапное, неодолимое желание вернуться сюда — разве это нормально? Будто четверть века спустя можно найти нетронутыми почти что забытые вещи, несвязные впечатления, наполовину канувшие в забвение воспоминания, как обломки судна, потерпевшего кораблекрушение. И ни одного близкого человека. Гийом умер, Фердинанд вот-вот умрет. Кстати, и тот был чем-то вроде чужестранца, так как четверть века провел в Канаде. Ни одного свидетеля. Врачей тоже не было. Священник заговорит о Боге. Не нужен ему Бог! Ему бы только знать, та ли это самая Финетт… Чудовищно!

Он решил поесть и без аппетита проглотил несколько сардин и кусок трески. Затем забрал чемодан и саксофон. Переезд продолжался недолго. У него и всего-то было немного белья, концертный костюм… Он и сам не знал, зачем его сунул в чемодан в последний момент. Мария застелила постель, налила воды в таз и кувшин. Теперь он был у себя дома. Но радости никакой. Он надеялся, что дом поведает о тысяче вещей, близких только ему. Но дом молчал. Он разжег дрова, уложенные в камине. Быть может, огонь?.. Нет. Огонь потрескивал, трепетал, но не высвечивал пути, ведущие к прошлому. И маленькая шхуна с бушпритом, повернутым к окну, молчала, словно птица в клетке, мечтая о свободе. Менги так и хотелось сказать: «Вот я свободен, да видишь…»

Он вышел на улицу. Белоголовая девчушка играла в классики. Она подошла к нему, встала на цыпочки, подставила лобик для поцелуя. Но тут все было так же, как и с Финетт. Девочка была другой. Он мимоходом погладил ее по щечке и отправился в долгую прогулку, с которой, быть может, придет настоящая, здоровая усталость и развеет галлюцинации.

Он пошел на север напрямик, через утесник. С этой стороны тянулись укрытые от ветра пляжи, где можно было славно подремать в какой-нибудь впадинке. Увы, эта часть острова была перегорожена проволокой. В ангаре из рифленого железа были сложены стройматериалы, узлы подъемного крана, грузовик строительной конторы Кемпер. Летом начнутся работы. Остров перестанет быть островом. Доказательство?.. Через два-три года здесь, быть может, вырастут виллы, в порту оборудуют якорную стоянку… Детство умирало вторично. Пирио прав. Священник тоже прав. Все они правы и все против него. Ничего не оставалось, как продать дом и вернуться в Гамбург, смириться со своей участью, жениться на Хильде. Он будет хозяином заведения, а когда устанет от шума, криков, ссор с женой, ну что ж, он отправится смотреть, как уходят в море танкеры, эти плавучие острова. Он повернул обратно под ударами сильного южного ветра, от которого пересыхало в горле и выступали слезы. Когда-то именно этот ветер приводил его в возбуждение. Теперь он вызывал бессилие. Вернуться домой? Для чего? Чтобы тщетно пытаться найти самого себя, бродя из комнаты в комнату? Лучше уж навестить дядю. И может, осторожно расспросить его как ни в чем не бывало.

Фердинанд, казалось, обрадовался племяннику.

— Уже? Нагулялся? — спросил он.

Финетка лежала на своем месте, на подушке. Менги немедленно сосчитал пятна: три больших и пять маленьких… точно так, как на картине. Собака была та самая. Вернулось навязчивое ощущение: та же самая и не та… Может, из-за подушки, из-за жутковатой неподвижности стеклянных глаз… Менги заговорил о Канаде. Стоило старика завести, как оставалось только слушать, а думать о другом. Финетт когда-то спала у ног своего хозяина… на старом коврике у кровати… странном коврике с красными цветами… только цветы ли это были… или, скорее всего, красные пятна. Время от времени она открывала глаза, наблюдая за движениями ребенка… и в ее зрачках выпукло отражалась комната. Видно было крохотное окошечко, при этом вырисовывались малейшие детали, узкие стекла, шторы — все. И даже обои с двух сторон. А часов у окна не было. «Я брежу. Преувеличиваю. Можно ли все это помнить?» — подумал Менги.

— Все эти сувениры в какой-то степени помогают мне выжить, — говорил тем временем дядюшка.

— Кстати, о сувенирах, — заметил Менги, — я помню, коврик был с красными пятнами.

— Верно! Ну и память!.. Выбросили его. Съела моль.

Они поговорили еще несколько минут. Фердинанд интересовался, как устроился племянник, хорошо ли убрались в квартире. От ректора он узнал о предложении мэра и полагал, что не следует сгоряча отказываться.

— Ты уже в курсе? — с удивлением спросил Менги.

— Господин ректор часто заходит на чашку кофе. Это очень добрый священник! Простой! Честный!

— Я не люблю, когда вмешиваются в мои дела.

— Это потому, что ты горожанин. Здесь люди так бедны, что все делят пополам: и море, и землю. Мария сочла естественным, что ты разрешил ей обрабатывать сад. А если бы ты приехал после моей смерти, будь спокоен, твой дом тоже был бы занят. Здесь нельзя себе позволить, чтобы добро пропадало.

Дядя покачал головой, подыскивая слова.

— Видишь ли, я даже кое-что тебе открою… — продолжал он. — Если паче чаяния ты останешься без работы… будешь жить как рантье… ты, потомок Менги, тогда как другие тяжко трудятся… так вот, они отвернутся от тебя.

— Не волнуйся. Я понял. Спасибо за совет, — сказал Менги.

Это он почувствовал с самого начала. Остров не принимал его. Было что-то такое, что отказывалось принимать. Нечто даже, о чем не подозревали ни Пирио, ни священник, ни дядя, никто. Он попрощался с Фердинандом и напоследок бросил взгляд на собаку… Хотел было присесть на ступеньку лестницы, чтобы попытаться еще раз во всем разобраться. Быть может, безотчетно, из обрывков воспоминаний, отдельных образов он создал некий остров сокровищ, таинственный клад, который служил опорой, оберегал от чрезмерных страданий в неудавшейся жизни. Достаточно было вспомнить пещеру, игры с маленькой Марией… Но именно это и было из области фантазии, воображения, все было как дым. И, однако, шхуна… картины отца… Финетт… эпизод у колодца — все это правда… или, по меньшей мере, все это было в действительности… Он прошел через гостиную и бесшумно открыл дверь в сад. Увитый плющом и жимолостью, колодец стоял на прежнем месте. Менги поднял камешек. Он заранее знал, что услышит… Успеет сосчитать до девяти или десяти… и камешек, ударившись о воду, разбудит громкое эхо. Он не посмел наклониться над краем колодца — настолько живучи были давнишние запреты. Чуть отойдя, бросил камень. Два или три раза он рикошетом отскочил и ударился о воду. Менги едва успел сосчитать до трех.

Взволнованно приблизился, вытянул шею. Вода была рядом, почти на расстоянии протянутой руки. В ней отражалось его встревоженное лицо и кусок неба. И тем не менее это был тот самый колодец. Или он путал его с другим? Колодцев в округе сколько угодно. И в его саду был колодец. И у дяди Гийома колодец. И так почти в каждом доме… Что же, может, он обойдет весь поселок, прося разрешения осмотреть их все подряд? Где же, однако, он так зло шутил с Финетт, если не здесь, над этим колодцем?.. Он сел на край, задумался. Может, тогда он забавы ради считал слишком быстро до десяти?.. Но ведь он помнил, как сдерживал дыхание, как долго его не покидала тоска… Что, если камушек не достигнет дна, если, несмотря на внушающую доверие видимость, колодец на самом деле был бездной? Наступало невыразимое облегчение, когда раздавался гулкий, как в пещере, звук. Это уж нельзя придумать! А пара пощечин?.. Ну разве может фантазер дойти до такого рода неприятных измышлений? Отсюда следовало: колодец, часы, могила были ложью… В таком случае как объяснить этот бред?